Год крысы. Видунья - Громыко Ольга Николаевна - Страница 8

Работа оказалась тяжелой, но несложной. Маслобойку – подвешенный к потолку ящик, похожий на детский гробик, – полагалось раскачивать за веревку, пока руки не устанут. И потом тоже. Плеск внутри постепенно сменился вязким чавканьем, потом вообще стих. Рыска сгорала от любопытства, что же там получилось, но женка сунула ей кружку с ячменем и отправила кормить птицу. Тут девочка оплошала: черный петух, увидев вместо рослой птичницы какую-то малявку, нагло порхнул прямо на кружку и выбил ее из рук. Зерно желтой полосой перечеркнуло крыльцо. Сбежавшиеся куры и утки кинулись его клевать и драться за место у слишком маленькой кормушки. Вырванные перья поднялись выше стрехи, на истошный ор выскочила какая-то девица и обругала Рыску безрукой дурой. Ногами распинала птицу, расшвыряла зерно подальше, подобрала кружку и вернулась в дом. Девочка опять осталась на крыльце, глотая слезы и боясь показаться женке на глаза. Полдня не проработала, а уже провинилась!

– Куда ты там запропастилась, лентяйка? – выглянула в окно хозяйка. – Иди картошку чисти!

Рыска робко, бочком прошмыгнула в дверь, ожидая нагоняя, но женка возилась у печи, свирепо пыхающей паром, и только махнула девочке на стоящую возле помойного ведра корзину:

– Да срезай потоньше и глазки хорошенько выколупывай! А то знаю я вас…

Девица, наоравшая на Рыску, сейчас ловко крошила луковые перья, широкими взмахами сметая зеленые колечки в миску. Из-под чистенькой косынки, завязанной не под подбородком, а сзади, как у городских, выбивались рыжеватые вьющиеся прядки.

– Возьми лучше этот, он острее, – закончив, мирно сказала она, передавая девочке свой нож. – Тебя как зовут?

– Рыска. – Картошка выскользнула из пальцев и булькнула в теплую мутную воду. Рыска с отчаянием уставилась на расходящиеся круги.

– А я Фесся. – Служанка заговорщически подмигнула девочке. – Ничего, привыкнешь! У меня тоже поначалу все из рук валилось.

На душе у Рыски немножко потеплело. Оглянувшись на хозяйку, она тайком выловила утопленницу, обтерла о подол и кинула в горшок с чистой водой. Дальше дело пошло ловчее и быстрее, даже женка не нашла, к чему придраться.

Время до ужина пролетело почти незаметно. За стол сели уже в потемках, когда хозяева поели и улеглись спать; Рыска так и не увидела ни правую жену Сурка, ни детей. Полы они сами метут, ага… Помимо Фесси в доме прислуживали еще двое батраков: дедок, которого звали по всякой мелочи – ножи заточить, курицу зарезать, черенок у ухвата починить, и Цыка, бравший на себя более тяжелую работу. А на вывешенную над порогом лампу к дому стеклось столько народу, что у Рыски даже пальцев не хватило сосчитать. Батраки поочередно смывали у припорожной колоды замешенную на поте грязь, плещась и фыркая как быки. Потом степенно заходили на кухню, придирчиво выискивали в прибитом к стене коробе свою, лично вырезанную из дерева, ложку и подсаживались к столу. Просторная кухня мигом стала тесной и душной, хотя дверь уже не закрывали.

Усталые люди вначале ели молча, наперебой черпая из горшка тушенный с салом горох и запивая квасом, но постепенно отошли, заговорили, стали отпускать шуточки, по большей части непонятные Рыске, но безумно смешные для всех остальных. Девочка забилась в уголок, жуя подгоревшую, негодящую для хозяев рогульку, но самой Рыске она казалась праздничным угощением. Пожалуй, и тут жить можно, заключила она.

– Эй, Жар! – окликнула Фесся, когда разговор стал совсем уж взрослым. – Проводи-ка свою соседку на чердак, детям спать пора.

– Чего она, сама не найдет? – проворчал мальчишка, но c лавки поднялся.

Днем Рыска его не видела, а за ужином не обратила внимания. Пришлось разглядывать теперь, и ничего хорошего девочка не увидела: выше и старше ее на пару лет, на Илая похож – такой же худой и нахальный, с волосами цвета куньей шерсти. Наверняка драться будет, с тоской решила Рыска.

– А ты у нас давно усы брить стал? – лукаво напомнила служанка.

– Тю, я и без усов поумней некоторых буду! – бесшабашно заявил Жар.

– Брешешь, малявка, – прогудел рослый чернобородый мужчина с самой большой ложкой (но упрекнуть его в этом вряд ли бы кто посмел!). – Взрослый, предложи ему девку на сенник отвести, зайцем бы поскакал!

Батраки опять неведомо чему рассмеялись. Мальчишка насупился еще больше и, нехотя махнув Рыске, побрел к двери.

Лаз на чердак был из сеней – черная дыра в потолке, в которую упиралась рогами старая лестница.

– Нам что, туда?! – Девочка с тоской поглядела через плечо, на тусклую полосу света, сужающуюся под скрип петель. Хлоп – исчезла и она.

– Ну, чего застряла? – уже сверху окликнул Жар. – Боишься?

Рыска боялась, да еще как, но стиснула зубы и молча нашарила первую ступеньку. Лестница вначале взбрыкивала в ответ на каждое движение, потом затихла: мальчишка придержал ее за концы.

Чердачная тьма оказалась неожиданно теплой, душной и обволакивающей – за день крыша накалилась на солнышке, как хорошо протопленная печь. Рыска перебралась через высокий порог, и под ногами что-то зашуршало, начало трескаться, проседать.

– По фасоли не топчись, – запоздало предупредил Жар. Девочка, испуганно присевшая на корточки, пощупала рукой – точно, прошлогодние плети с жесткими царапучими стручками. То ли осенью лущить поленились, так сюда и забросили, то ли просто о них позабыли.

– А куда дальше? – жалобно спросила она.

– Окошко видишь?

– Угу…

– Твой тюфяк слева, мой справа. И покуда до сломанной прялки не доберешься, не вставай!

– Почему?

– Утром поймешь. – Жар резво пополз на едва светящееся пятнышко, стуча коленями по досками.

Где там прялка, Рыска понятия не имела и отважилась выпрямиться только у самого окошка – простой отдушины на месте выпиленного куска бревна. Она выходила на огороды позади дома, как раз под ней Сурок давеча беседовал с Колаем. Девочка прильнула к дырке лицом, но прохлады не дождалась: от леса наползала огромная туча, одну за другой сглатывая звезды. Неподвижный, густой и липкий воздух горячечно пах грозой. Несколько минут Рыска завороженно наблюдала за ее приближением, потом девочке внезапно стало жутковато – туча показалась ей огромным хищным зверем: а ну как учует, увидит, запустит в окошко когтистую лапу молнии?

Рыска отпрянула и снова присела. Тюфяк и войлочное покрывало кучей лежали в углу, подушку девочка не нашарила. Улеглась так, подложив руку под голову. Глаза потихоньку привыкали к темноте, и внутренность чердака проявлялась, будто нарисованная пальцем в пепле. Как и внизу, тут были «хозяйская» и «хозяйственная» части, разгороженные глухой стеной, с отдельными входами. В первой жили, вторую использовали как склад для всякой рухляди, беспорядочно сваленной на полу и густо запорошенной пылью. Со стропил удавленниками свисали банные веники.

Чем дольше Рыска лежала, тем меньше ей хотелось спать. Под потолком тихонько, неровно гудело (ветер, что ли, в надломленной черепице спотыкается?), над ухом зудел комар, за окном надрывно, тревожно стрекотали кузнечики. Фасоль шелестела и пощелкивала, словно в ней кто-то копошился.

– Эй, – дрожащим голосом окликнула девочка.

– Чё? – Мальчишка тоже не спал, отозвался сразу же.

– Ты слышал?!

– А?

– Там, у лестницы… шуршит что-то!

– Девчо-о-онка, – презрительно зевнул Жар. – Ну шуршит. Мышь, наверное, лазит.

– А вдруг… крыса?!

– Может, и крыса. Не мешай спать, Фесська со вторыми петухами[4] будит! – Мальчишка демонстративно отвернулся к стене.

Рыска и раньше побаивалась серых-хвостатых, но в незнакомом месте, да после дома Бывшего, страх перерос в тихую панику. Завернувшись в сыроватый, пахнущий псиной войлок, девочка заставила себя закрыть глаза, но стало только хуже: треск и поскребывание словно усилились, стали отчетливее. Теперь казалось, будто там возится тварь размером с куницу, а то и собаку.

– Жар!

– Ну?

– А ты давно тут живешь?