Малохольный экстрасенс - Дроздов Анатолий Федорович - Страница 12

– Ну что? – спросил больной. Голос у него был тихий, но звучный.

Панов виновато развел руками.

– Безнадежно?

Он молча кивнул. Почему-то сейчас он чувствовал себя неспособным на обычную успокаивающую ложь.

– Говорил я ему! – с легкой досадой сказал мальчик, и Панов понял, что это он об отце. – Знаете, сколько тут до вас побывало всяких… – он замялся.

– Шарлатанов? – подсказал Панов.

Мальчик в знак согласия закрыл и снова открыл глаза.

– И я такой же?

– Нет… Вы – нет, – медленно выговорил больной. – Я ощущал, как от ваших рук исходило… И боль совсем пропала. Знаете, хуже всего – это боль. Просто невозможно. У родителей все деньги ушли на обезболивающие. Отец и машину продал…

– Больше не будет болеть, – заверил Панов.

– Совсем?

Он кивнул.

– Хорошо. Жаль только, что вы так поздно. А то у них, наверное, даже на похороны не осталось…

Панов сглотнул. Мальчик проговорил это спокойно и деловито – словно речь шла о ком-то другом.

– Тебя как зовут? – спросил он больного.

– Игорь. А вас?

– Дмитрий Иванович.

– Приятно было с вами познакомиться.

– Мне тоже, – невольно отозвался он и вдруг спросил: – Тебе не страшно?

– Нет, – спокойно ответил Игорь. – Было немного в самом начале. Потом прошло. Плохо только, что это так долго. И родителей жалко: мама плачет, отец бегает, экстрасенсов всяких ищет…

– Теперь уже недолго, – неожиданно для себя заверил Панов.

– Я знаю, – мальчик еле заметно улыбнулся. – Я это сегодня понял. Знаете, мне сон приснился: свет вокруг, такой яркий-яркий, и кто-то в белом меня зовет. Было хорошо и совсем не страшно. Мне даже стыдно стало, что я когда-то боялся. Человек не должен этого бояться…

– Это еще апостол Павел говорил, – подтвердил Панов.

– Вы – верующий? – спросил Игорь.

– Не знаю, – пожал он плечами. – Крещеный. В детстве бабушка учила меня молиться, но потом я все забыл. И только раз, мне тогда было двадцать пять, вспомнил те молитвы.

– Почему?

– У меня был аппендицит и меня везли на операцию. Было очень страшно.

– Все прошло нормально?

– Не совсем. Хотя мне потом говорили, что случай был самый банальный. Но… Оперировал какой-то практикант, который все время пытался мне что-то не то отрезать. Хорошо рядом опытный врач стоял…

Мальчик улыбнулся:

– Наверное, вы это чувствовали, поэтому и молились, – подытожил он. – Знаете, я тоже раньше читал Библию и не понимал. И сейчас не все понимаю. Чувствую только, что за этим стоит нечто очень большое, даже великое. Человеку это тяжело постичь, поэтому, наверное, все и верят по-разному.

– А родители твои?

– Раньше не верили, но как я заболел… – Игорь повернул голову, и Панов увидел в углу комнаты несколько икон. – Это хорошо – так им будет легче все перенести. Только вот отец мучается, считает, что это его Бог наказал.

– Почему?

– Это давно было. Я только родился, отец с друзьями выпили с радости, и самолет к вылету он плохо подготовил. Тот и разбился – людей много погибло. Следствие вины отца не установило, а сам он не признался – боялся мать одну с маленьким оставить. Он мне сам все рассказал, стоял тут на коленях и плакал…

– А ты как считаешь?

– Я думаю, что он ошибается, – Игорь вздохнул. – Я считаю, что это было бы слишком просто. Как в американских фильмах: провинился – получи наказание. Мне кажется: Бог наказывает по-другому. Вы ему скажите, чтоб не мучился, – внезапно попросил он, – вам он поверит.

Панов кивнул.

– Сам я долго думал, – продолжил Игорь, глядя на него своими сияющими глазами, – почему мне такое? Почему сейчас, так рано? И долго не находил ответа. А потом вдруг подумал: хотел бы я прожить такую жизнь, как мой отец? И понял, что нет. Так может Бог просто спас меня, и это не наказание, а милость?

Знаете, даже странно как-то: в Библии ясно написано, что человек не умирает совсем – просто переходит в другую жизнь. А люди почему-то боятся. Плачут, по врачам бегают, целителям; готовы все отдать, чтобы промучаться здесь, на земле, еще немного. Странно, да?

– Они, наверное, не верят в то, что здесь все не кончается.

– И я так думаю, – согласился мальчик. – А вы вот верите?

Панов снова кивнул.

– Вот видите! Это же так просто – понять. Ведь если там ничего нет, то жизнь здесь теряет всякий смысл: зачем учиться, строить дома, покупать вещи… Ведь тебя скоро не станет, и все – зря! Для чего тогда? Как это люди этого не поймут?

Мальчик устало прикрыл глаза.

– Хочешь уснуть?

– Да, наверное. Устал. Хорошо, что мы с вами встретились и поговорили. Ведь так?

Панов кивнул в очередной раз и положил руку на его лоб. Мальчик медленно закрыл глаза и задышал тихо и ровно. Легкая улыбка застыла на его губах.

Панов встал и осторожно вышел. Полковник ждал его в коридоре. Глянул вопрошающе. Панов покачал головой. Полковник опустил взгляд.

– Не мучьте его больше, – Панов положил ему руку на плечо. – И не водите никаких экстрасенсов – не поможет. И лекарств больше не надо – он одной ногой уже там.

Полковник задавленно всхлипнул.

– И сами не мучайтесь – это не ваша вина. Тот самолет разбился совсем по другой причине. (Полковник поднял глаза – они у него стали огромными.) Держите, – Панов сунул ему в руку комок купюр, оставленных бугаем с видеокассетой, – они кстати оказались в кармане. – Вам скоро понадобятся…

– За что? – полковник смотрел на него, потрясенный.

– За сына, – коротко ответил Панов…

11.

Быть сиделкой оказалось делом не утомительным, хотя достаточно скучным. Когда главврач, вызвав ее в кабинет, объяснил, чем ей придется заниматься в ближайшие недели, Вика было вспыхнула и попробовала отказаться. Но главврач повысил голос, а потом протянул ей деньги – она и согласилась. Ссориться с начальством ей не хотелось, деньги были нужны и, кроме того, все это (о чем они с главврачом прекрасно знали) было ненадолго.

Она спала в комнате девочки – так потребовал хозяин дома – сюда же им обоим приносили еду. Несколько раз в сутки она делала Вете обезболивающий укол – в этом и заключались основные ее обязанности. С уколами поначалу обстояло плохо – в клинике инъекции были делом медсестер, а она шприц в руках не держала давно – так что Вете пришлось немного поплакать. Потом она наловчилась, и девочка уже хныкала.

Они почти не разговаривали. Девочка большую часть времени спала, а, пробудившись, требовала мультики. Она включала ей телевизор или видеомагнитофон, изредка читала книжку. Книжки Вета, впрочем, больше любила листать сама, с интересом разглядывая яркие картинки. После этого ей обычно хотелось рисовать; Вика усаживала ее в кроватке, приносила специальную доску, альбом, карандаши, фломастеры… Девочка с полчаса усердно корпела над листом бумаги, но это занятие сильно утомляло ее. Вскоре она сбрасывала все в сторону, и клала голову на подушку. Вика убирала рисовальные принадлежности и накрывала девочку одеялом.

Она не чувствовала к этому ребенку особой привязанности – для нее Вета была обычной пациенткой, как и те дети, что остались в клинике. За несколько лет работы врачом Вика, как и ее старшие коллеги, привыкла к болезням и смерти и считала их обычными спутниками своей работы. К некоторым из своих маленьких пациентов она относилась лучше – тем, кто был ей более симпатичен, – к другим хуже. Но все они были ее пациентами, не более. А в ее отношение к Вете примешивалось еще чувство, которое каждый врач испытывает к человеку обреченному, – досада, смешанная с ощущением профессиональной беспомощности. Поэтому так и не любят обреченных в больницах…

Из развлечений в этом большом и скучном доме были лишь книги да телевизор. Несколько книг она привезла с собой, когда ее ненадолго завезли домой за необходимыми вещами. Скоро она перечитала их все. Телевизор она включала, когда девочка спала. Здесь было много видеокассет, преимущественно с мультиками и детскими фильмами, – скоро она пересмотрела все сколько-нибудь интересное. Попросить новые кассеты с фильмами она стеснялась – хозяин дома мог подумать об этом не так, а хозяина она, как все здесь, побаивалась.