Песнь Хомейны - Роберсон Дженнифер - Страница 66

— Арфист! — с болью выкрикнул он. — Лодхи, каким же я был глупцом!

— Лахлэн…

Он тряхнул головой:

— Кэриллон, неужели ты не можешь вернуть ее? Я обещаю, ты будешь доволен.

Я расскажу ей кое-что…

— Нет, — на этот раз я говорил мягко. — Лахлэн — у нее будет ребенок от Финна.

Он побелел совершенно и почти упал на табурет, мгновение смотрел в пол, потом негнущимися руками положил на пол обруч и арфу, словно отрекаясь от них.

— Я хотел увезти ее домой. Больше он не сказал ничего.

— Нет, — повторил я, — Лахлэн… мне очень жаль.

Он молча вытянул из-под камзола тонкий кожаный шнурок, снял его через голову и протянул мне побрякушку…

Да нет, не побрякушку. Это было кольцо, сквозь которое и был продет кожаный шнурок. Я повернул его и в свете свечей увидел герб — арфа и корона Эллас.

— Таких колец всего семь, — тон его был почти деловым. — Пять у моих братьев, еще одно — на руке моего отца, — он, наконец, поднял на меня взгляд.

— О да, я хорошо знаю обычаи Царствующих Домов — я сам принадлежу к одному из них.

— Лахлэн, — повторил я. — Или..?

— О, да. Куинн Лахлэн Ллеуэллин. Мой отец умеет выбирать имена, — он немного нахмурился, на лице его читалось отчуждение. — Но у него одиннадцать детей, так что все к лучшему.

— Наследный принц Эллас Куинн, — кольцо выпало из моей руки и закачалось на шнурке. — Во имя всех хомейнских богов, почему ты не сказал об этом?…

Он дернул плечом:

— Это был договор между мной и моим отцом. Видишь ли, я не такой наследник, который нужен Родри. Мне больше нравилось играть на арфе, чем управлять страной, и лечить — больше, чем ухаживать за женщинами, — он улыбнулся одними губами.

— Я не был готов к трону. Я не хотел иметь жены, которая привязывала бы меня к замку. Мне хотелось покинуть Регхед и увидеть всю страну — увидеть самому, без сопровождающих. Быть наследником так… обременительно, — на этот раз улыбка была более похожа на улыбку Лахлэна, которого я знал, — думаю, тебе это немного известно.

— Но… почему ты не сказал Торри? И мне! — я подумал, что это было непростительной глупостью с его стороны. — Если бы ты сказал, ничего этого не случилось бы!..

— Я не мог. Это был наш с отцом договор, — Лахлэн потер бровь и взглянул на арфу. Он сидел на табурете, ссутулившись, и его крашеные волосы тускло поблескивали в свете свечей.

Крашеные темные волосы. Не седые, как он говорил мне — совсем другого цвета.

Я сел, прижался спиной к холодному камню стены. Я думал о Торри и Финне, едущих сейчас сквозь дождь, и о сидевшем передо мной Лахлэне.

— Почему? — наконец задал я мучивший меня вопрос.

Он вздохнул и потер глаза:

— Поначалу это было просто игрой. Есть ли способ лучше узнать свою страну, чем пройдя ее вдоль и поперек неузнанным? Мой отец согласился на это, сказав, что, коль скоро я решил поиграть в эти игры, мне придется играть в них до конца. Он запретил мне открывать мое имя и титул — кроме как под страхом смерти.

— Но не сказать об этом мне… — я покачал головой.

— Это было ради тебя самого, — я нахмурился, и он кивнул в ответ. — Когда я впервые встретил вас и понял, кто ты такой, я немедленно написал отцу. Я рассказал ему о том, что ты собираешься сделать и о том, что я не верю в осуществление твоих планов. Отобрать Хомейну у Беллэма? Невозможно. У тебя не было армии, не было никого, кроме Финна… и меня, — он улыбнулся. — Я пошел с тобой потому, что захотел увидеть, что из этого выйдет. А еще потому, что мой отец, узнавший о твоих планах, желал тебе победы.

Я почувствовал, как во мне закипает гнев:

— Он не послал мне помощи…

— Хомейнскому принцу-самозванцу? — Лахлэн сделал отрицательный жест. — Ты забываешь — Беллэм хотел породниться с Эллас, он предложил Электру наследнику престола Родри. Не в интересах Эллас было поддерживать Кэриллона на его пути к трону, — его тон несколько смягчился. — Хотя я готов был помочь тебе всем, чем мог, мне приходилось думать об интересах нашего королевства. У нас тоже есть враги. Это должно было остаться твоей битвой.

— Но все же ты пошел со мной. Ты рисковал собой.

— Я ничем не рисковал. Если помнишь, я не вступал в бой, играя роль менестреля. Это было нелегко… Меня учили владеть оружием с детства. Но отец запретил мне сражаться — и, думаю, это было разумно. Еще он сказал, что я должен смотреть — и учиться всему, чему могу. Если ты победишь в войне и удержишь власть в течение двенадцати месяцев, Родри предложит тебе союз.

— Прошло больше времени, — заметил я.

— И разве ты не послал гонцов в соседние королевства, предлагая руку твоей сестры? — краска залила его лицо. — Я не могу предлагать того, что мне не принадлежит. Мой отец — Верховный Король. Твое предложение должен был принять он, а мне оставалось ждать его решения, — он на мгновение прикрыл глаза. Лодхи, но я думал, что она подождет…

— Я тоже так думал. Ох. Лахлэн, если бы я знал…

— Я понимаю. Но не я должен был сказать это, — его лицо было почти отталкивающим. — Такова доля принцев.

— Неужели ты ничего не мог сказать ей? Он уставился в пол:

— Я хотел этого — столько раз, что и сам не могу сосчитать. Однажды я даже заговорил с ней о наследнике Родри, но она только приказала мне молчать.

Она не хотела думать о замужестве, — он вздохнул. — Она всегда щадила мои чувства, пытаясь — как и ее брат Мухаар — убедить меня, арфиста — не желать невозможного. Я думал о том, что она изменит мнение, когда узнает. Когда узнаешь ты. Я наслаждался ожиданием.

Я закрыл глаза и откинул голову. Я вспоминал арфиста в Элласийской харчевне, одарившего меня видениями былого. Я вспоминал, с каким терпением и пониманием он принимал мое презрение — я называл его шпионом, а он был просто другом.

Как я приказал ему убить человека, чтобы выяснить, сумеет ли он это.

Так много было между нами — и так мало… Я уже знал, что он сделает теперь.

— У тебя не было выбора, — наконец сказал я. — Видят боги, я знаю, что значит принять высокий сан и ответственность. Но ты не должен себя винить, Лахлэн. Что ты мог сделать?

— Рассказать, пусть и против воли отца, — сейчас он казался таким беззащитным — а я привык видеть его сильным. — Я должен был рассказать. Хоть кому-то. Хоть что-то.

И все же это не привело бы ни к чему. Мы оба понимали это и — молчали, потому что даже одно слово причинило бы новую боль. Можно любить женщину, которая любить другого, но нельзя заставить ее любить, если она не хочет этого.

— Клянусь Всеотцом, — устало сказал Лахлэн, — все это того не стоит.

Он поднял свою Леди и встал, повесив на руку серебряный обруч. Он имел все права на него, хотя его венец скорее должен был сиять державным золотом.

Я поднялся тоже, встав перед ним, и протянул ему кольцо на кожаном шнурке.

— Лахлэн…

Я остановился. Он понял. Он взял кольцо, взглянул на герб, словно отдалявший его от меня, и снова надел шнурок на шею.

— Я пришел менестрелем, — тихо сказал он, — и уйду менестрелем. На рассвете.

— Если и ты, старый друг, оставишь меня, я буду совсем один.

Больше я не мог сказать ничего, это была единственная мольба, на которую я был способен — и которую мог позволить себе.

В его глазах была боль:

— Я пришел, зная, что мне придется уйти. Не знал, когда, но знал, что этот час наступит. Некоторое время я еще надеялся, что уйду не один.

Его лицо стало жестче, исчезло мягкое обаяние арфиста и я увидел, каким был Лахлэн на самом деле — каким он был всегда, хоть и нечасто показывал это.

— Ты король, Кэриллон. Короли всегда одиноки. Когда-нибудь мне тоже предстоит испытать это, — он сжал мою руку в знак дружбы. — Ийана Лодхи ийфэнног фаэр.

— Иди же со смирением, менестрель, — мягко сказал я.

Он вышел из комнаты в сумрачный коридор. Для него Песнь Хомейны закончилась.

Я вошел в свои покои и увидел, что она ждет меня. Она сидела в полумраке горела только одна свеча — завернувшись в одно из моих спальных одеяний: винный бархат, отороченный крапчатым серебристым мехом. На ней оно смотрелось потрясающе, из-под бархата были видны только руки и ноги.