Рискованная игра - Гарвуд Джулия - Страница 7

– Но вам не по себе при мысли о заряженном пистолете на борту, а я не желаю, чтобы первый пилот нервничал в полете.

Ник попытался протиснуться мимо Соренски и устроиться на своем месте, но командиру хотелось поболтать.

– Кстати, где-то с месяц назад я прочел в газете, как вы спасли жизнь бедному мальчишке. Весьма интересно было узнать о ваших родных и лучшем друге-священнике… странно, что вы пошли в жизни разными дорогами. Вы носите значок, а он – крест. Поверьте, я горжусь нашим знакомством.

– Я всего лишь навсего выполнял свой долг.

– А подразделение, в котором вы работаете? Как же вас прозвали? – И прежде, чем Ник успел ответить, командир вспомнил: – А, да, апостолы!

– Я так и не понял, откуда репортеру удалось выудить эти сведения! Не думал, что кто-то посторонний знает это прозвище.

– По правде говоря, в самую точку! Ведь если бы не вы, мальчику не жить.

– На этот раз повезло.

– Репортер упомянул о том, что вы отказались дать интервью.

– Мы работаем не напоказ, Джим. Я сделал все, что от меня требовалось, и только.

Скромность агента потрясла Джеймса.

– Но вы сработали просто блестяще, – возразил он. – Вернули малыша родителям, а это самое главное.

– Как я уже сказал, нам повезло.

Соренски, видя, что Ник неловко морщится, поспешил сменить тему:

– Кстати, сегодня на борту маршал[8] Даунинг. Ему пришлось сдать мне оружие. Случайно, не знаете его? – ухмыльнулся он.

– Знакомое имя. Он сопровождает заключенных, верно?

–Да.

– С чего это он вдруг решил лететь коммерческим рейсом? – удивился Ник. – У них есть свои самолеты.

– Судя по его словам, ситуация действительно необычная. Ему нужно срочно доставить обвиняемого в Бостон на суд, – пояснил Джеймс. – Даунинг утверждает, что дело вполне ясное. Парня приперли к стенке за продажу наркотиков, и вроде бы он совсем смирный. Не взбрыкнет. Даунинг считает, что адвокаты подадут на апелляцию, прежде чем судья успеет поднять молоточек. Они, как и вы, уже на борту. Даунинг родом из Техаса, это сразу слышно по говору. Хороший парень. Вам не мешало бы познакомиться с ним.

Ник кивнул.

– Где они сидят? – поинтересовался он, заглядывая в первый салон.

– Отсюда не видно. Слева, в заднем ряду. Даунинг сковал мальчишку по рукам и ногам. Поверите, Ник, этот самый заключенный ненамного старше моего сына Энди, которому всего-то четырнадцать! Какой ужас, что по закону ему придется провести остаток жизни в тюрьме.

– Преступники с каждым годом становятся все моложе и глупее, – вздохнул Ник. – Спасибо, что сказали. Подойду поздороваться. Пассажиров сегодня много?

– Нет, – покачал головой Соренски, сунув обойму в карман. – Самолет наполовину пуст. Вот в Логане[9] будет черт знает что твориться.

Настояв на том, чтобы Ник обращался прямо к нему, если потребуется, Соренски вернулся в кабину пилота; где уже ждал клерк в синей униформе, с удостоверением сотрудника наземной службы, с толстой папкой затертых документов. Они вошли в кабину и прикрыли за собой дверь. Ник сунул сумку-саквояж в багажное отделение, бросил на кресло старый, потертый кожаный кейс и направился было к тому месту, где сидел судебный исполнитель, но на полпути передумал. Посадка все равно уже началась, так не лучше ли подождать, пока все рассядутся, а он немного соберется с духом, прежде чем знакомиться с Даунингом. Однако он успел хорошо рассмотреть судебного исполнителя, а заодно и заключенного. Даунинг выставил одну ногу в проход, так что Ник заметил замысловатый вышитый узор на ковбойском сапоге. Высокий, жилистый, Даунинг выглядел настоящим ковбоем с головы до пят: густые каштановые усы, черный кожаный жилет. Ремня Ник не видел, но был готов побиться об заклад, что он украшен огромной серебряной пряжкой.

Командир Соренски был прав в оценке заключенного. С первого взгляда он мог показаться совсем ребенком. Но Ник, немало повидавший в жизни подобных детей, разглядел в его лице неумолимую жесткость. Да, этот парень – тертый калач и, должно быть, давно задушил в себе все ростки совести. Ничего не скажешь, с каждым годом они становятся моложе и глупее. Мальчишка, в жилах которого наверняка течет дурная кровь, едва ли не с пеленок рос в преступной среде. Изъеденная юношескими угрями нечистая кожа, глаза, словно мраморные шарики, посаженные так близко, что он казался косым. А прическа! Кто-то немало потрудился над его волосами, так что по всей голове торчали вздыбленные пряди наподобие острых сосулек, совсем как у статуи Свободы. Но может, мальчишке это нравилось? Да и кому интересна прическа юного панка? Там, куда его отправят, будущие благодетели скорее всего в очередь выстроятся, чтобы добраться до его задницы.

Ник направился к первому салону и устроился в кресле. Сегодня он летел первым классом, и хотя места здесь пошире, ему все равно было неудобно. И ноги как следует не вытянешь!

Поставив кейс под впереди стоящее кресло, он откинулся на спинку, застегнул пояс и прикрыл глаза. Хорошо бы скинуть пиджак, но тогда пассажиры увидят прикрепленную под мышкой кобуру. Они не знают, что пистолет не заряжен, а Ник не в том настроении, чтобы успокаивать истеричек. Черт побери, его самого вот-вот захлестнет паника, и ничего не поделаешь, пока самолет не взлетит. Тогда ему станет полегче, но только до тех пор, пока лайнер не начнет снижаться. И все начнется сначала. И подумать только, что этой развалине, психу, невротику предложили работать в бригаде по чрезвычайным ситуациям.

Но Ник строго приказал себе заняться делом. Паника паникой, а работа не ждет. Нужно просмотреть документы. Он уже узнал у командира, что соседнее кресло у окна свободно. Ник всегда занимал место ближе к проходу, даже если несколько раз за полет приходилось вставать. Зато он мог видеть лицо каждого, кто входил в самолет. После взлета он разложит свои папки, расшифрует заметки и занесет информацию в ноутбук.

Дьявол, жаль, что он такой трудоголик! Моргенштерн утверждал, что научил его и других членов подразделения методике релаксации во время тренировочного периода в закрытом лагере, но в памяти Ника эти две недели слились в одно неясное пятно, и он знал, что и остальные ничего не помнят. Все они тогда согласились на условия Пита. Он собрал агентов, усадил, объяснил, что от них требуется, но не уточнил, каким именно образом этого достигнуть, а затем попросил доверять ему. Нику пришлось долго уговаривать себя, потому что это означало отказ от самоконтроля. Наконец он нехотя кивнул. Пит предупредил их, что они все забудут, так оно и вышло.

Иногда случайный запах или звук пробуждали мысли о лагере, и он мгновенно настораживался, но ассоциация исчезала так же внезапно, как появлялась. Он знал, что провел те две недели в лесу, и оставшиеся шрамы доказывали это: один в форме полумесяца на левом плече, а другой, поменьше, над правым глазом. Тогда ноги и руки были покрыты ссадинами, порезами и Бог знает каким количеством комариных укусов – свидетельство того, что приходилось пробираться через чащи и болота. Интересно, есть ли шрамы у остальных апостолов? Он не знал, и ему никогда не приходило в голову спросить.

Как-то в личной беседе Пит упомянул о лагере, и Ник поинтересовался, подвергали ли их тогда промывке мозгов. Шеф досадливо поморщился:

– Господи, конечно, нет! Я просто пытался научить вас пользоваться своими способностями по максимуму.

Вряд ли он лгал. Видимо, действительно пытался обострить их интуицию и заострить внимание.

Самолет покатился по дорожке, но, дойдя до взлетной полосы, замер. Ник предположил, что они скорее всего ожидают своей очереди на взлет: аэропорт в Цинциннати был международным, и здесь всегда творилось черт знает что. Но прошло четверть часа, а они не двигались с места. Перегнувшись через пустое кресло, он взглянул в окно и увидел два самолета, с отчаянной скоростью руливших в противоположном направлении.