Две розы - Гарвуд Джулия - Страница 92

Она никак не могла приспособиться к новому распорядку дня. Мэри Роуз привыкла вставать с рассветом, а в девять или в десять часов вечера ложиться спать. Выяснилось, однако, что в это время в Англии люди даже не помышляют о сне. Когда наконец в половине десятого слуга зазвонил в колокольчик, приглашая всех к столу, Мэри Роуз почувствовала, что сейчас заснет у всех на глазах. Тетушка Лилиан столько раз толкала молодую женщину локтем в бок, что Мэри Роуз не удивилась бы, обнаружив у себя синяки.

После ужина мужчины задержались в столовой, чтобы попить кофе, женщины же перешли в гостиную чаевничать. Мэри Роуз так хотелось спать, что она с трудом отдавала себе отчет в собственных действиях. Встав из-за стола вместе с тетушкой Лилиан, она взяла свою тарелку, чтобы отнести ее на кухню, и уже потянулась было за прибором тетушки Барбары, как вдруг поняла, что в очередной раз проштрафилась. На лице Лилиан застыла гримаса ужаса. Мэри Роуз быстро поставила тарелку, выпрямилась и медленно направилась прочь. Лицо ее горело огнем. Элеонора подошла к ней и взяла ее под руку, стараясь утешить.

– Не смущайся, – прошептала она. – У тебя все прекрасно получается. Нет, я серьезно. Улыбайся, Мэри Роуз… то есть Виктория. На нас все смотрят. Правда, твоя тетушка Лилиан чудесная женщина?

– Почему ты считаешь ее чудесной? – спросила Мэри Роуз. Элеонору так и распирало от радостного возбуждения.

– Твоя милая тетушка решила, что мне тоже не мешает обновить гардероб. Не могу же я ходить рядом с тобой по городу, одетая в какие-то отрепья. Завтра с меня будут снимать мерку.

Выходя из комнаты, Мэри Роуз взглянула на мужа. Он улыбнулся ей, но как только лакей затворил двери столовой, лицо его приобрело мрачное выражение.

– Перестань сверлить меня взглядом, Харрисон, – сказал лорд Эллиот, опередив его. – Я знаю, тебе не нравится, что мои сестры все время одергивают Викторию. Но ты и сам прекрасно понимаешь, что у них самые лучшие намерения. Негоже, чтобы твоя жена тушевалась, когда придет время представить ее обществу.

Не дожидаясь ответа Харрисона, Эллиот промолвил:

– Я уже просил тебя о помощи, а теперь я готов умолять тебя. Есть вещи, в которых я считаю необходимым проявить настойчивость. Поскольку речь идет о счастье моей дочери, я убежден, что цель полностью оправдывает средства. Ты сотворил чудо, сынок. А теперь позволь мне быть ее отцом. Позволь мне решать, что для нее хорошо, а что плохо. Не надо бороться с нами, ее родственниками. Помоги нам! Если ты примешь нашу сторону, Виктория очень быстро ко всему приспособится. Она не хочет смотреть правде в глаза и признать, что она не та, кем себя считала. Когда вы остаетесь с ней наедине, ты по-прежнему называешь ее Мэри Роуз?

– Да.

– Но ее зовут Виктория, – напомнил Роберт. – Она должна привыкать к этому имени.

– Она не ребенок, – возразил Харрисон. – И сама в состоянии разобраться, кто она такая.

– Разве ты не слышал, что она сказала сегодня вечером? – спросил Роберт. – Она собирается вернуться в Америку.

Эллиот кивнул:

– Моя дочь только-только приехала и уже говорит о возвращении в Штаты. Я не хочу терять ее снова. Пожалуйста, помоги мне, Харрисои.

Макдональда сильно потрясли слова Эллиота. Тем не менее у Харрисона не поворачивался язык ответить лорду согласием.

– Я сделаю все, чтобы моя жена была счастлива, – пообещал он. – Но я бы еще раз посоветовал вам не запрещать ей говорить о братьях. Она должна чувствовать связь между собой и ими, сэр.

– Почему ты сомневаешься в советах специалистов? – изумился Эллиот. – Кендлтон с Уэллсом не новички в своем деле. Я буду очень благодарен тебе, если ты уговоришь мою дочь отказаться от идеи об отъезде и остаться здесь.

Харрисон почувствовал себя в ловушке. Интуиция подсказывала ему, что Эллиот идет неверным путем: ведь и врачи иногда ошибаются.

Макдональд любил Мэри Роуз такой, какая она есть. По этой самой причине между ним, Харрисоном Макдональдом, и лордом Эллиотом назревал конфликт. Ситуация была чертовски сложной, и Харрисону оставалось лишь догадываться, как тяжело приходилось Мэри Роуз. Но разве он, будучи ее мужем, не обязан помочь ей приспособиться к новой жизни?

Разговор за столом переключился на другие темы. Мужчины еще долго сидели в столовой. Мэри Роуз, не в силах сдерживаться, то и дело зевала, к вящему неудовольствию тетушки. Наконец, незадолго до полуночи, ей разрешили уйти к себе.

Молодая женщина, однако, поняла, что не сможет уснуть, не пообщавшись предварительно со своими братьями и с мамой Роуз. Усевшись за роскошный стол, она написала два длинных письма и присоединила к ним объемистое послание для Корри.

На ее подушке вновь появилась свежая роза с длинным стеблем. Мэри Роуз решила, что не станет спрашивать мужа, отчего это он вдруг стал таким романтичным, поскольку он наверняка начнет втолковывать ей, что цветок – всего лишь обычный знак внимания.

Что ж, когда-нибудь она узнает правду, а пока эта таинственность ей даже нравилась. Мэри Роуз неприлично громко зевнула и улеглась в постель. Через несколько секунд она уже спала, сжимая в одной руке медальон, присланный ей когда-то мамой Роуз, а в другой – подаренную Харрисоном розу.

Часом позже в комнату вошел муж. Он положил медальон и розу на прикроватный столик, улегся в постель и, крепко обняв жену, заснул. На рассвете Мэри Роуз разбудила его поцелуем и исполнила самые заветные желания. После этого он снова провалился в мягкую сонную одурь, а Мэри Роуз осторожно выбралась из постели и отправилась вниз в поисках чего-нибудь съестного.

Появление столь ранней пташки на кухне вызвало среди слуг немалый переполох. Эдвард торопливо проводил Мэри Роуз в столовую и предложил сесть.

Мэри Роуз отказалась от яичницы, а также рогаликов, и попросила кусочек поджаренного хлеба с чашкой чая, а затем спросила дворецкого, может ли она пройти в отцовскую библиотеку. Тот нашел ее идею прекрасной.

– Вы ведь еще не видели портрета вашей матери, не так ли, леди Виктория? Его привезли из лондонской резиденции вашего отца вчера вечером. Лорду Эллиоту доставляет удовольствие иметь его под рукой. Позвольте, я провожу вас.

Мэри Роуз поднялась следом за Эдвардом по лестнице и свернула в коридор.

– Во сколько обычно встает отец? – спросила Мэри Роуз шепотом, боясь кого-нибудь потревожить.

– Почти так же рано, как и я, миледи. Ну вот мы и пришли, –сказал Эдвард, распахнул перед Мэри Роуз дверь и поклонился. – Не будет ли у вас каких-либо других пожеланий?

Она отрицательно покачала головой и вошла в библиотеку. В темном помещении пахло кожей и старыми книгами. Подойдя к двойным окнам, Мэри Роуз отдернула занавески и повернулась к камину.

Портрет ее матери был чудесен. Мэри Роуз долго стояла перед ним, силясь представить себе, какой была в жизни изображенная на нем женщина.

– Боже мой, Виктория. Что ты здесь делаешь в такую рань?

В дверях стоял ее отец, на лице его застыло удивление. Мэри Роуз улыбнулась. Волосы лорда Эллиота стояли торчком – по-видимому, он только что поднялся.

– Я привыкла рано вставать, отец. Ничего, что я вторглась в твое святилище?

– Нет-нет. – Эллиот торопливо уселся за стол и принялся суетливо перекладывать с места на место лежащие на нем бумаги. Мэри Роуз от души хотела успокоить его, но не знала как.

Она снова взглянула на портрет.

– Какой она была?

Эллиот оставил бумаги и откинулся на спинку стула.

– Она была необыкновенной женщиной. Рассказать тебе, как мы с ней познакомились?

– Да, пожалуйста.

В течение целого часа Мэри Роуз слушала о леди Агате, но, когда отец замолчал, поняла, что не чувствует ничего общего между собой и женщиной на портрете. Она снова подняла глаза на картину.

–Жаль, что я не знала ее. Ты говоришь о ней, как о святой, отец. А у нее наверняка были какие-нибудь недостатки. Мне все про нее интересно.

Лорд Эллиот заговорил о появлявшемся временами в поведении леди Агаты упрямстве. Мэри Роуз изредка задавала ему вопросы, и после того, как их беседа продлилась еще час, решила, что отец немного успокоился и. привык к ее обществу. Так ее мать помогла ей сблизиться с отцом.