Светлана - Артюхова Нина Михайловна - Страница 9

Он взбежал на крыльцо и постучал в дверь кулаком, постучал слишком громко, не рассчитав силы.

За дверью неестественно быстро послышались легкие шаги, мамины шаги, и мамин голос спросил;

 — Кто там?

Костя, мгновенно перейдя от отчаяния к самому хоро­шему настроению, сказал деланным басом:

 — Здесь живет гражданка Лебедева?

Дверь сейчас же раскрылась широко. Мама стояла на пороге. Она была такой маленькой, худенькой и... ста­рой! Его лицо было в тени. Увидев военного, мама с ужа­сом спросила:

 — Что? Что? Вы откуда?

Костя, испуганный ее испугом, сказал:

 — Мама, это я!

Он только теперь понял, почему она открыла так не­естественно быстро, понял, чем был для нее все эти годы каждый стук в дверь: не стук в дверь, а стук прямо в сердце!

Мама слабо крикнула:

 — Костя!

Он подхватил ее и почти внес в дом — она была такая легонькая.

На столе — баночка с клеем, обрезки бумаги и мате­рии и несколько библиотечных книг, разодранных юными читателями... Знакомая картина!

 — Ты как же? Как же, Костя, милый?

Это «как же» означало: надолго ли? На несколько часов, проездом, или в отпуск (завязанная рука!), или, может быть... совсем, домой?

Костя, торопясь, рассказал про командировку,

Мама переспросила:

 — Ночевать дома будешь? Две недели? Каждую ночь? Эти две недели казались ей счастливой вечностью.

Она сидела на диване рядом с Костей, любовалась им, целовала его и молодела с каждой минутой. Прошло пять минут — мама помолодела на десять лет!

Какой непростительной свиньей он был бы, если бы, перейдя мостик, свернул налево!

Увидев, что мама опять вытирает глаза, Костя сказал с раскаянием:

 — Мама, я такой дурак, я тебя напугал!.. А как у вас... — он немного покраснел, — все благополучно? Все здоровы?

 — Да, да. У Нади ученье уже началось. Она много работает... Детка, милый, ведь ты с дороги... ты, долж­но быть, голодный. Посиди минуточку, я сейчас...

«Детка» встал во весь рост рядом с мамой, демонстра­тивно распрямил плечи... Мамины брови приходились как раз на уровне его плеча.

 — Ничего не поделаешь, дорогой, — привычка! В ге­нералы произведут, а для меня — все «детка»!

Мама включила чайник и стала внимательно и тре­вожно обследовать содержимое буфета.

Костя ее не останавливал. Во-первых, традиция. Во-вторых, девятнадцатилетний аппетит не считается с та­кой мелочью, как позднее время и ужин, съеденный че­тыре часа назад. Кроме того, Косте хотелось увидеть собственными глазами, что мама найдет в буфете. Ма­ма никогда не писала о продовольственных затрудне­ниях, но Костя знал, конечно, что москвичам приходи­лось туго в эти годы. Он стал вынимать из мешка приве­зенные с собой деликатесы.

Мама сказала «Ох!», потом достала из буфета еще тарелку, положила на нее всего понемножку и вышла в сени. Постучала к соседям — по-видимому, там еще не спали.

Вернувшись, мама пояснила:

 — У них девочка хворает.

Это было так похоже на маму... Вспомнилось детство. Костин отец рано умер. Мамин заработок был невелик — необходимое было, но Костя не был избалован изоби­лием.

Когда мама привозила из Москвы что-нибудь «вкус­ненькое», это всегда доставляло радость. А радостью всегда хочется поделиться. Через пять минут после ма­миного приезда все Костины приятели дружно похрусты­вали печеньем или делили апельсин по долькам — на во­семь человек.

Иногда соседки упрекали маму в непрактичности, в том, что она неправильно воспитывает Костю.

Однажды Костя услышал такой разговор:

 — Ну, посмотрите. Вы привезли Косте шоколаду, ему бы на несколько дней хватило, а какая польза — по ку­сочку на всю эту ораву?

Мама отвечала со своей милой улыбкой:

 — Мамы, когда вы думаете о пользе для ваших де­тей — не думайте, что дети состоят из одних желудков.

А теперь Костя, улыбаясь, смотрел на мать. Конечно, ей одной хватило бы надолго... но... Он любил ее именно такой, свою неблагоразумную маму.

 — Однако у вас поздно ложатся, — сказал он, — я думал, приеду в сонное царство.

Мама понимала его с полуслова.

 — Иногда и поздно ложатся... например, я думаю, у Зиминых еще не спят. Александра Павловна говорила, что Надя сдает чертежи и много работает по вечерам.

Костя допил чай и встал:

 — Я, мама... пойду пройдусь немножко...

Может быть, маме, как и всякой другой матери, хоте­лось, чтобы этот первый вечер он провел с ней? Во вся­ком случае, она такого желания не высказала. Костя крепко обнял ее и сказал, как бы извиняясь:

 — Я очень быстро!

Костя два раза обошел вокруг Надиного дома... В Надиной комнате открыта форточка, а в столовой — окно. Но шторы такие темные, что ничего решительно не видно. Тишина. Не может быть, чтобы легли спать с от­крытым окном в такую холодную ночь! Этого не допу­стила бы Александра Павловна, которая всего боится — начиная с простуды и кончая жуликами.

Костя подошел совсем близко к окну и вдруг заметил

узенькую щелочку света и увидел, что в эту щелочку из комнаты выходит дым. Костя громко позвал:

 — Надя!

В комнате послышалось удивленное восклицание, за­навеска приоткрылась немного, и Костя увидел вполобо­рота Надино лицо, освещенное луной, — милое Надино лицо с прямыми бровями и тяжелые каштановые косы, хитроумным образом уложенные низко на затылке...

 — Ох, Костя!.. Ты?! Надолго? Откуда ты взялся? Иди, иди, я сейчас открою!

Надя исчезла за занавеской, но Костя предпочел для скорости форсировать невысокий оборонительный рубеж в виде подоконника и очутился в комнате раньше, чем Надя успела повернуться к двери.

Он много раз думал об этой первой минуте встречи. Как поздороваться? За руку или...

Надя немедленно разрешила его сомнения, звучно по­целовав в обе щеки. Но когда Костя сам захотел обнять ее, Надя, улыбаясь, отстранила его от себя.

 — Вот, познакомьтесь, пожалуйста... Это мой това­рищ...

К нему вернулась способность видеть что-нибудь в комнате, кроме Нади.

Комната была полна дыма, табачного дыма. На двух чертежных досках были наколоты два огромных черте­жа, кругом в деловом беспорядке лежали тетради, гото­вальни, счетные линейки и очень толстые учебники.