Жениться и обезвредить - Белянин Андрей Олегович - Страница 4

– Ты бы шёл отсель тихохонько, – шёпотом посоветовали царские стрельцы. Я, собственно, поступить так и собирался, но ведь день не задался с самого начала. То есть уйти не успел, потому что… Митя!

– Никита Иваныч, отец родной, держитеся! – медвежьим рёвом раздалось снизу, и наш бугай, огромными прыжками преодолевая ступеньки, на полном ходу врезался в боярский строй. Меня он попросту смёл в сторонку, дабы не зашибить. – Расступись, Сократа не читавшие! Ништо, небось отмашемся-а!!!

Ну, как вы поняли, в результате он увлёк в развлекаловку всех. И «наших» бояр, и «не-наших», и стрельцов, и подоспевшую дворовую челядь, и меня, и… всех! Это Митя, его надо знать… Полчаса спустя он же каялся мне в отдельной камере, связанный по рукам и ногам, с синяками на полфизиономии, довольный, как тюлень в банке с прибалтийскими шпротами:

– Как я по двору ходил, да всё гоголем! Со носочка преступал да на пяточку! Что да песни распевал – всё народные, а частушки сочинял, так приличные! Тока слышу, стук да гром в царском тереме – там бояре бьют толпой всю милицию…

– Во-первых, не всю, а меня одного. Во-вторых, они, может, только собирались. И в-третьих, тебя-то кто просил вмешиваться?

– Тут не стал я, молодец, думу думати, а пошёл да на бояр всем намститити, – практически не слушая меня, нагло продолжал он. – Вот уж удаль где была, слава бранная! Вот уж душу отвели, оторвалися…

– Митька, – уже изрядно поднапрягаясь, возвысил я голос, потому что сидеть связанным в сыром полуподвальном помещении на несвежей соломе мне не улыбалось абсолютно. – Ты хоть наших успел предупредить?

– Не-а… А чё, надо ли было? Бабуленька и так про всё узнает, когда на казнь поведут.

– Куда-а?!

– Дык на плаху, куда ж ещё? – даже удивился он, мечтательно разглядывая сводчатый потолок. – Рази ж царь-батюшка попустит, чтоб вы его при государыне матом крыли, а потом меня, сотрудника младшего, при всех на боярскую думу спустили? Казнит, казнит всенепременно…

– М-минуточку, – теперь уже окончательно занервничал я. – Каким матом, что ты несёшь? И на Бодрова я тебя не науськивал, ты сам припёрся. Митя! А ну смотри мне в глаза, опять какие-то научные игры с психоанализом?!

Он честно повернулся, почти полминуты выдерживал мой взгляд, а потом всё равно сдался:

– Угадали! Так с вами даже неинтересно, Никита Иванович, а ить я энту схемку «группового воздействия» у Кнута Гамсуновича едва ли не месяц выспрашивал. Думаете, немцы так уж строем ходить любят? Ага, как же! Групповое воздействие, вот оно как…

Дальнейшие полчаса я тупо выслушивал всю эту восторженную ахинею насчёт его изощрённого плана, составленного по последним научным достижениям в исследовании глубинных процессов подсознания, и вовлечения в этот простенький опыт максимально большего количества влиятельных лиц. Короче, если всё выгорит – меня повысят в звании и наградят шубой с царского плеча, а если нет… Отрицательный результат он даже не просчитывал, заранее отметая его как лишённый логического смысла, но исполненный недостойного паникёрства.

Хотя если уж совсем по совести, то я по зрелом размышлении тоже как-то перестал особенно волноваться. Всё-таки царь у нас не деспот и самодур, а вполне вменяемый управленец. Пошумит, поорет, естественно, но не казнит. Погоны сорвёт, с должности снимет, но рук распускать не станет и на каторгу тоже не зашлёт. Сам, конечно, извиняться не придёт, но наверняка с минуты на минуту пришлёт кого-нибудь…

С традиционным лязганьем отошли дверные засовы, ну – что я вам говорил?!

– Вот, государь-надёжа сыскному воеводе передать велели! – Молоденький незнакомый дьячок, с наивными глазами и юношескими прыщами на носу, торжественно положил передо мной чистую рубаху, длинный нож, баночку с тушью и кисточку. Типа полный набор для ритуального харакири.

Боже, этот бред надолго?!

– На словах ничего передать не просил?

– Стих! – гордо возвестил посыльный и смущённо прочёл наизусть: – «Белая ткань, а на ней – алые пятна заката… Честь самурая строга!» Сказал, дескать, вы человек культурный, сами поймёте…

– Мить, ты понял?

– Не-а, – равнодушно откликнулся тот. – Поесть бы лучше принесли чего! Или вон хоть руки развязали, я энтой кисточкой записочку на волю накорякаю…

– О, а это идея, – согласился я. – Молодой человек, не сочтите за труд, я буду диктовать, а вы пишите. Потом занесёте в отделение Бабе-яге, она вам ватрушку даст. По рукам?

– С превеликим удовольствием, батюшка участковый! Чего ж не отнести-то? – Дьячок привычно разложил бумагу на колене и несколько неуверенно взялся за кисть. – А то я гадал, зачем царь вам энто всё отправил. Ну вот, хоть принадлежности писчие сгодилися. Глагольте!

– Э-э… «Бабушка, не волнуйтесь, мы с Митей в тюрьме. Пусть Еремеев за всем присмотрит. Казнь вечером, так что на ужин не ждите». Вроде всё?

– Что-нибудь ласковое в конце, – с укоризной подсказал мой младший сотрудник. – А то суховато как-то, обидится, пожилой человек…

– Да, разумеется, допишите ещё: «С наилучшими пожеланиями счастья, здоровья и любви, всегда ваши Никита и Митя!» Так хорошо?

– Так лучше, – кивнули они оба, и дьячок развернул записку ко мне, чтоб я проверил текст. Всё верно, без ошибок, толковый парень, нам такие в отделении всегда нужны. Надо не забыть переманить, как срок отмотаем.

– А государю ничего передавать не будете?

– Нет. Доложи, что всё исполнил, как велено. Можешь даже письмо Яге ему показать, пусть прочтёт, – подумав, разрешил я.

Паренёк отвесил поясной поклон, сунул записку за пазуху и вышел.

Мы снова остались одни. Ситуация глупейшая – сидим, связанные, в какой-то занюханной камере и ждём «суда неправедного». Милиционеры, блин! Борцы за справедливость и законопорядок! Довоевались… Я уж не говорю о том, что мне после обеда Олёну с обозом встречать! Где блин, царь?!

Засовы вновь лязгнули, мы вытянули шеи, но в темницу вошёл не Горох, а его дражайшая половина. Заботливая Лидия Адольфина Карпоффгаузен по-немецки извинилась за то, что без приглашения, и начала бодренько выставлять из принесённой корзины разнообразные вкусности. Ладно, тоже приятно.

– Я могу фас разфясать. Ви не будете от меня убегать, я?

– Натюрлих, Лидия Карповна, – с акцентом, но довольно бегло откликнулся Митяй. Всё-таки не зря он в Немецкую слободу шастает, нахватался помаленьку…

– Горошек ошень-ошень-ошень сердит, – печально рассказывала матушка императрица. – Ви мне есть настоящий дрюг, герр участковый, я это всегда ценить и говорить налицо, но… Но мне кажется, ви сегодня перешли граница… рубеж… фассальной ферности, найн? Я буду ходотаить за фас обеих!

– Обоих, – поправил я.

– Твоих сразу, – согласилась она, довольно ловко перерезая «ножом для сампуку» верёвки на моих запястьях.

На моём напарнике узлов было больше, с ним пришлось повозиться, зато потом спокойно уселись прямо на полу, без чинов и регалий, разложили сосиски, хлеб, копчёный шпик, стопочки под шнапс и как-то совершенно незаметно разговорились. Начали с чего-то вовсе нейтрального, вроде я сказал, что пробовал в Москве немецкое пиво, но никогда не ел рульку по-баварски. Царица Лидия тут же пообещала заказать её ближайшим обозом из Германии, а Митька заявил, что у Кнута Гамсуновича в слободе «энто дело подают с кислой капустой и гороховым пюре», чё возить-то?

Слово за слово, ещё по стопочке, с кулинарии перешли на внешнюю и внутреннюю политику, с неё на личную жизнь женщины до брака и в браке, на перспективы образования современной молодёжи и создания развёрнутой программы содействия пенсионерам с отклонениями в психике. Отвлеклись, только когда в дверь постучали…

– Кто есть там нам мешать?

– Энтшульдиген зи битте. – В нашу уютную темницу с извинениями заглянул немецкий посол, Кнут Гамсунович. – Не помешаю, господа? Я слышал о вашем аресте, герр Ивашов, и не мог не попытаться прийти сюда, дабы выразить свой протест царским произволом и ещё раз подчеркнуть моё искреннее уважение вашим поступком!