Жениться и обезвредить - Белянин Андрей Олегович - Страница 36

Яга изображала главную хозяйку и следила, чтоб я всё съел. Олёна смотрела на меня влюблёнными глазами, жала руку под столом и заразительно смеялась любой моей шутке. Лидия Адольфина, нисколько не чинясь царским званием, подавала на стол, наставительно рассказывая о пользе для желудка, печени и цвета лица того или иного натурального продукта. Я просто купался в женском внимании, беззаботно млея и наслаждаясь моментом. Все-таки в идее создания гаремов что-то есть…

Уже за чаем мы сложили все данные проведённых экспертиз в одну линию и дружно пришли к выводу, что преступление практически раскрыто! Мы готовы предоставить доказанные факты преступного участия Кощея, его тайный план мести своей бывшей бесовке и попытки срыва моей свадьбы. А также точную классификацию Лиха как вредного для общества субъекта, по самой сути своей враждебно настроенного ко всем людям в целом.

Правда, в очередной раз отдать гражданина Бессмертного под суд за все его прегрешения вряд ли получится. Как ни грустно признавать, руки у нас в этом плане коротки. Зато память долгая – доведётся случай встретиться, всё припомним, и он это знает!

– А что ж, Никитушка, – мечтательно протянула бабка, усаживаясь напротив. – Вот у тебя лицо сейчас было просветлённое такое, нешто удумал, как нам Лихо одолеть?

– Честно говоря, еще нет… Но есть одна рабочая идея, как отогнать шамаханов от города. По крайней мере, лошадей мы завернём точно.

– О доннер-веттер! – схватилась за сердце матушка царица. – Я есть совсем забить, что у нас фойна! Или забыть?!

– Можно и так и так, но, пожалуй, «забыть» правильнее, – подумав, согласились мы.

– Я была в Немецкой слободе и иметь там речь! Мы не хотеть фойны! Немцы – законопослушный народ, но я не раз говориль, что закон должен бить!

– Быть, – автоматически поправили все.

– Бить, – любезно согласилась Лидушка. – И фсе немцы, как один, встанут грудьями на защиту родных стен нашего Люкошкина! Я сама повести их на блицкриг! Кнут Гамсунович уже заряжает пистолеты, мужчины чистят ружья, а их фрейлейн шьют белые платки, махать со стен.

– Дык белым машут, когда сдаются вроде? – не поняла Яга.

– Найн! – Царица так грохнула кулаком по столу, что посуда спрыгнула на пол, две чашки убились насмерть. – Это не есть сдафаться! Это означайт, что они дождутся сфоих героеф в чести и непорочности, как белокурые нефесты! Кто скажет про сдафаться, я сама своей рука застрелю!

– Верим, верим, орать-то так зачем, – поспешил вмешаться я.

Нежная австриячка, мигом устыдившись своего эмоционального порыва, тут же принесла извинения всем присутствующим. Впрочем, на моё предложение «немедленно проводить её в царский терем к любимому мужу» государыня ответила по-женски уклончиво:

– Я, я! Это надо сделайт в тяжёлый для Родины час, но… Родина ещё не вся в опасности. Горошек ещё недостаточно настрадайт без меня. Ферштейн, майн камерад полицай?!

Да уж ферштейнее некуда. По-моему, ей у нас в отделении просто нравится. Работа непыльная, весь день в тепле, кормят как на бройлерном комбинате, баня бесплатная, политики никакой, что ж не жить-то?

Олёна в ответ на мой разочарованный взгляд только развела руками. Я грустно улыбнулся ей… До нашей свадьбы остаётся меньше недели. Чтобы всё прошло гладко и по-человечески, нам надо «закрыть» Лихо, отбить шамаханов и без суеты обвенчаться у отца Кондрата. Все последующие проблемы решать по мере поступления, и так дышать нечем…

В дверь постучали. Заявился чем-то очень встревоженный Еремеев. На приглашение Яги присесть хоть чашку чая откушать ответил категорическим отказом, из соображений безопасности держась в сенях.

– Выйдем-ка, Никита Иванович, дело есть, мужское сугубо!

Теперь уже настала моя очередь пожимать плечами. Что ж там у нас такого сверхсекретного произошло, чтоб нельзя было сказать при всех? Я подхватил планшетку, снял с крючка фуражку, послал всем дамам воздушный поцелуй и вышел вслед за начальником стрелецкой сотни. Во дворе он только было открыл рот, но увидел любопытного дьяка Филимона и жестом предложил мне выйти ещё и за ворота.

– Ну? – спросил я. – И к чему все эти тайны мадридского двора?

– Ты Федьку Заикина за Гришенькой-юродивым отправлял? Так вот, не вернётся он. Парни доложили, что посыльного твоего бабки-богомолки, одуванчики божьи, так клюками отходили, что он теперь дома пластом лежит, хорошо живой ещё…

– Не повезло, – сам себе объяснил я, а вслух уточнил: – И за что они его так?

– А за арест божьего человека!

– Глупости, я не давал приказа его арестовывать. Чёрт побери, да я вообще послал его только за Новичковым (кажется!). Насчёт Гришеньки мысли были, но на кой мне его арестовывать, он и так без пяти минут великомученик!

– Ты бы хоть меня предупреждал, – без обид, но твёрдо попросил Фома. – Не серчай, но обстановка вокруг нервная, а ты тоже не семи пядей во лбу.

– Учту. Что ещё сказать хотел?

– Хотел… Стрельцы говорят, будто бы на подворье царском что-то нехорошее творится.

– В каком смысле?

– Вроде орёт кто. Громко. То есть очень уж громко! Да ещё на два голоса поочерёдно, сперва будто бы царь, а потом и…

– Митька-а… – допетрил я. Господи боже, ну как я мог отправить его одного к Гороху, когда сам государь мается с заскоками?! Вариантов нет. – Пошли!

– Да и кричат-то не по-людски, – продолжал нагнетать обстановку Еремеев, едва поспевая за моим широким шагом. – Не слово какое, не клич боевой, а эдак на одной ноте, пронзительно, ажно мурашки по коже… Нет, я сам-то не слышал, но все говорят!

– Кто – все? – по ходу спросил я.

– Ну… стрельцы царские, бояре тоже, гости заезжие, люди прохожие… да все!

Ох уж мне это «все знают, все слышали, все видели», одна милиция вечно неизвестно куда смотрит. Мне до последнего не хотелось думать, что у царя произошло что-то серьёзное и причастен к этому наш младший сотрудник, которого я своими руками отправил на государево подворье «помочь советом».

…Увы, мой лимит везения был исчерпан, поэтому крик мы услыхали еще за два квартала. Это был пронзительный, выворачивающий душу вопль, заставляющий холодеть сердца и тяжелеть конечности. Лошади вставали на дыбы, ломая оглобли телег, рядовые граждане спотыкались на ровном месте, с забора рухнула, в глубоком обмороке, трёхцветная кошка, голуби взмыли над крышами, боясь садиться обратно, и казалось, даже сами облака шарахнулись в стороны, а солнце ещё быстрее поспешило вниз, к закату. Возможно, я так поэтично накручиваю, но всё равно впечатление было… впечатляющее! На царёвом дворе толпилась уйма народу, стрельцы осаживали особо ретивых, но лично меня сразу пропустил боярин Кашкин.

– Плохи дела, сыскной воевода, – честно признался он, провожая меня наверх, в личные покои Гороха. – Враг, не ровён час, к завтрашнему вечеру у стен наших станет. Дружина всегда в боевой готовности, да тока с порохом неладное что-то творится… И не сырой вроде, а не горит, дымится только. Лошади заболели разом, не едят, не пьют, в тоске непонятной маются. Народ окраинный в Лукошкино съезжаться начал, от нашествия шамаханов прятаться. А и сами ордынцы себя странно ведут…

– В каком смысле? – не удержался я, кивком приветствуя стрельцов личной государевой охраны.

Старый боярин сделал страшное лицо, сощурился и словно по большому секрету прошептал мне на ухо:

– Сёл не разоряют, деревень не жгут, в полон не хватают ни баб, ни детишек малых. Осторожно идут, ровно побаиваются чего-то…

– Чего это, интересно?

– Про то не ведаю.

Ладно, разберемся. Хотя чего разбираться-то? По сути, если набег шамаханов инспирирован Кощеем, то он наверняка предупредил ордынцев, что надо спешно выдвигаться к столице, не тратя времени на мелкую добычу, и ждать у ворот, пока мы сами не откроем, нахлебавшись Лиха по уши… А не дождутся! Не позволим…

– Заходи, участковый, ждёт тебя царь-батюшка! – Рослые бородачи расступились, давая мне пройти к маленькой знакомой двери. Иногда кажется, что наш Горох куда больше времени проводит в этом кабинете, чем на заседаниях боярской думы.