Жениться и обезвредить - Белянин Андрей Олегович - Страница 12

– Нашла себе, дурочка, жениха-милиционера.

– Да ладно прибедняться, я не худшая партия для бывшей бесовки! На меня знаешь сколько боярышень облизывалось?

– И то верно, пусть губки не раскатывают! А только раз уж с меня всё началось, раз я главная подозреваемая, так я и сама от следствия вашего ни на шаг не отступлюсь.

– Ты прелесть! Идеальная жена для скромного участкового, – улыбнулся я.

– Поднимай выше, – уверенно подмигнула она. – Для самого сыскного воеводы! Как люблю тебя, милый…

Поцеловаться мы не успели. Хотели, очень, но не довелось. В горницу вошёл Митя. Спящий. Честное слово, как спал, так и шёл, или наоборот; траекторию его движений корректировали азербайджанский домовой и бабкин кот. Сама Яга, запыхавшаяся и взопревшая, появилась уже следом, видок у неё был не малиновый и не черносмородиновый – бабка явно утомилась.

– Митя, глазки открой и докладывай, – вежливо попросил я.

– Доложить – доложу, а очей разомкнуть не имею возможности, сплю поелику…

– По… почему?

– Поелику, – осторожно кивнув и едва не упав, пояснил он. – Сиречь значит потому что! Филология моя такая, прости господи её, грешную…

– Отставить псевдонаучную болтовню! – прикрикнул я. – Ну-ка быстренько доложи старшим товарищам, что важного и полезного тебе удалось выудить из пьяных возчиков. Только по существу и без театра.

Олёна удивлённо повернула голову в нашу сторону, бабка лишь насмешливо фыркнула – чтоб Митька да без театра? Хорошо, если только он тут ещё и цирк не устроит…

Наш младший сотрудник осенил себя крестным знамением и гулко бухнулся на колени. Первый поклон лбом об пол был отработан от всей широты души – половицы лишь предсмертно скрипнули…

– Не мог я не пить, Никита Иваныч, отец родной!

– Понимаю, достаточно, а теперь вставай и…

– Чую вину свою великую, прощения за то не прошу (чё зря надрываться), а тока как пороть меня на конюшне будете, так уж не до смерти, а? Явите божью милость!

– Ты чего несёшь, Митя?! Когда мы тебя пороли?!

– Бабулю о заступничестве не молю – не ровён час, и она за сердце своё доброе к судьбе моей незавидной по программе полной поплатится. А вот ради невесты вашей, раскрасавицы, ради свадьбы будущей да детишек ваших (даст Господь) уж помилуйте сироту, не бейте цепями звонкими, дайте хоть мясу на спине зарасти, смилуйтесь!

– Митька! – сорвался я, вставая и ища предмет потяжелей, но моя невеста грудью встала на защиту этого гада:

– Не надо, пожалуйста, ради меня! Он же старался, он не будет больше так пить!

Пару минут я стоял перед ней с открытым ртом, красный как мухомор, безрезультатно пытаясь объяснить скупыми жестами, что… А, какая разница?! Митины поклоны об пол гулко отмечали каждые пятнадцать секунд.

– Ну дык ты уж не томи, милок, рассказывай давай, чего да от кого в трактире наслушался, – равнодушно попросила Яга, привычно беря ситуацию в свои хозяйственные руки.

– А в этом плане информацию я наловил всесторонне интересную, – мгновенно сменив тон, развернулся наш паразит к бабуле и, всё так же не раскрывая глаз, пустился перечислять: – Так уж и передайте Никите Иванычу, что невеста его хоть и лошадка тёмная, однако же в поцелуйстве с возчиком Брыкиным запятнана не была. Про то не один свидетель есть, а покойный был до полу женского сластолюбив и хвастлив без меры. Но тот факт железный, что когда его мёртвым на берёзе нашли, то в перелеске фигура девичья, с косою чёрной скрылася, тоже отметить следует.

– А особенное что есть, Митенька?

– Особенное. – Наморщив лоб, наш младший сотрудник покопался пальцем в ухе, вытряхнул соломинку, пушинку, живую божью коровку и наконец сообразил: – Говорят, будто бы до Олёны обоз ровно шёл, а потом как-то… неладно…

– Как это?

– Дык никто и объяснить не может… По мелочам, то телега сломается, то лошадь захромает, то мешки порвутся, то… Неладно, в общем.

– Что ж, и на том спасибо, – подумав, кивнула бабка. – Иди-к ты, милок, в сени досыпать покуда. Ужо к вечеру служба для тебя сыщется.

– Стопочку на опохмел не пожертвуете ли, так я и баиньки? – на всякий случай поинтересовался Митя, не дожидаясь ответа двинувшись в сени. – И впрямь, чё это я? Ровно дитя неразумное, в первый раз, что ли, нашёл кого просить? Да мне скорей отец Кондрат нальёт али Кнут Гамсунович за частушки народные, а чтоб в своём же родном отделении справедливости искать, так нет…

Дверь он успел захлопнуть вовремя. Яга только-только от души замахнулась свежеподаренной немецкой чашечкой, но вдруг опомнилась и удержала руку… Олёна тихой мышкой начала убирать со стола. Кажется, теперь она понемногу входит в реалии наших служебных взаимоотношений и понимает, за кого замуж собралась. А поздно передумывать! Потерять такую чудесную девушку я себе ни за что не позволю…

Дверь заскрипела вновь, и мы уже все трое, не сговариваясь, пульнули туда чем бог послал: я – ватрушкой, бабка – тапкой, моя невеста – полотенцем. Попали все! Дежурный стрелец едва не упал под таким артобстрелом, но выпрямился и чуть обиженно доложил:

– Фома Силыч прибыли! Принять намекают.

– Э-э… чего?! – первым сообразил я. – Что значит «намекают»? Да пусть заходит без всякого, он мне со вчерашнего вечера нужен!

– Робеет он.

– Да тьфу ты, прости господи, – не сдержалась Яга. – Меня, что ли, боится? Так не трону я его больше, пущай не пугается. Вот мужик пошёл, один раз не угодишь, так уже и намекает… Скажи, Олёнушка?!

Олёна машинально кивнула. Стрелец стряхнул крошки творога с груди (моя ватрушка!) и молча махнул рукой кому-то в сенях. Еремеев зашёл не один, вместе с сотником припёрся герой прошлогоднего хоккейного чемпионата Фёдор Заикин. Тоже хороший парень, но с характерным дефектом речи, отсюда и прозвище, то есть фамилия…

– Присаживайся, Фома, – попросил я. – Извини, что задёргал, у тебя и своих дел полно. Но обстановка такая, что… В общем, нужна твоя помощь.

Глава стрелецкой команды молча кивнул и присел на краешек скамьи, как можно дальше от нашей эксперт-криминалистки, но всем видом выражая готовность к сотрудничеству.

– Чаю? – переглянувшись с бабкой, предложила бывшая бесовка.

Фома отрицательно помотал головой. Заикин за его спиной страдальчески вздохнул и перекрестился. Каюсь, видимо, я настолько увлёкся своим начальственным тоном, что в упор не видел бедственного положения моего друга. Мне почему-то втемяшилось в голову, что это он игнорирует мои вопросы невразумительным молчанием.

– Сотник Еремеев, доложите криминальную обстановку по городу. Если не затруднит, со всеми подробностями – важны любые мелочи. Я записываю, итак?

Фома пристально посмотрел мне в глаза, недоверчиво сощурился, закусил нижнюю губу и пальцем поманил Заикина. Верный стрелец откашлялся и начал:

– Н… н… ны… не-э…

– Чего «не»?! Фёдор, я не вас спрашиваю, а вашего прямого начальника.

– А он ну… у… н-не…

– Фома, уйми подопечного.

В ответ все присутствующие (подозреваю – все, включая кота и высунувшегося домового!) уставились на меня с негодующим упрёком. А сам сотник встал, ударил шапкой об пол и, придвинувшись ко мне нос к носу, внятным русским матом высказал всё, что накипело. Причём не произнеся ни звука – у командира стрельцов напрочь пропал голос… Но я почему-то понял всё.

– Извини.

Фома в короткой жестикуляции образно показал, где он видит мои извинения и куда я их могу себе засунуть.

– Здесь женщины, – краснея, намекнул я.

Баба-яга и Олёна одинаково смиренно подняли очи к потолку, делая вид, что в упор не замечают, что разобиженный сотник думает о них конкретно, о всём женском поле в целом, о нашем отделении и его руководстве, о государственной политике, царе, а также… Фома размахивал руками, как сумасшедший широколопастный вентилятор из Южной Кореи, пока попросту не устал и не рухнул обратно на скамейку.

– В-вот оно как… а в-вы всё д-дра-азни-тесь, – укоризненно заключил Заикин, обмахивая его платочком.