Баллада об ушедших на задание - Акимов Игорь Алексеевич - Страница 10

Группы имели право выйти в эфир только один раз: в случае обнаружения разведцентра или в конце маршрута, если все номера оказывались пустыми. Делалось это для того, чтобы фон Хальдорф раньше времени не учуял, что рыбак уже завел невод.

Последний день июня был последним сроком. Четыре радиограммы приняли еще накануне; пятой все не было. Алексей Иннокентьевич сначала названивал в школу, где в уцелевшем от бомб и пожара крыле разместилась радиостанция, но под вечер не выдержал и пришел. Радиограммы все не было. Алексей Иннокентьевич отправился по этажам. На первом был физкультурный зал (на выгоревших обоях задней стены полосатый светлый след от шведской стенки – отодрали, видать, на растопку); на остальных этажах были только классные комнаты, ни одного предметного кабинета, но парт тоже ни одной: все зима съела. Коридоры упирались в фанерные перегородки. Через дырки от сучков был виден город, лучше всего, конечно, из коридора четвертого этажа. Оттуда была хорошая видимость километров на пятнадцать, но это днем, а сейчас из-за заката все расстояние между школой и далеким небом было задернуто голубой кисеей.

Алексей Иннокентьевич спустился к радистам. Ничего. Малахов понимал, что это означает. «Радиограммы уже не будет, ее некому посылать», – думал он, и не мог побороть в себе радости, и не хотел ее в себе душить, потому что хоть и жалко ему было этих ребят, которых он ни разу в жизни не видел (если не считать их командира, старшего лейтенанта, рыхлого альбиноса с насмешливыми глазами, у него была привычка через слово вставлять «ферштейн», причем он произносил это с ужасным прононсом, словно у него был насморк или полипы, так что получалось «верштейн»), но, даже если они погибли, эта жертва была не напрасной. Появились реальные шансы обнаружить гнездо фон Хальдорфа. Это стоило многого. Это стоило и не таких жертв… «Я не знаю, что буду делать, если они все-таки дадут свою радиограмму. Пусто, – думал Алексей Иннокентьевич, расхаживая по обрубку коридора. – Я не знаю, что буду делать… Пусть они будут живы, эти ребята. Пусть они как-нибудь вывернутся и благополучно доберутся до своих, я искренне желаю им этого. Только пусть они не лишают меня фон Хальдорфа!..»

Малахов не уходил с радиостанции до полуночи. Потом подождал еще час. Потом решил здесь же и ночевать, благо, места было много и внизу, возле физкультурного зала в кладовке лежала стопой куча спортивных матов. Как их до сих пор не растащили – одному богу известно. Малахов принес два самых мягких в кабинет начальника радиостанции, постелил их на полу, предупредил дежурного, чтобы чуть что – разбудили, и спокойно проспал до утра.

Завтракал он у разведчиков. Резервная группа, подобранная именно для этого дела, именно для такого случая, еще несколько дней назад. Многих из них Малахов знал лично, провел с ними не одну рискованную операцию. На них он мог положиться.

Работа предстояла опасная: пройти по маршруту исчезнувшей группы, выходя в эфир после проверки каждой очередной контрольной точки. Этим они открывали себя; если у немцев имеется приличная пеленгующая аппаратура, риск становился даже весьма серьезным. Но выбора не было. На маршруте – шесть подозрительных мест – шесть контрольных точек. На какую нацелить штурмовые бомбардировщики? Куда выбрасывать находящийся уже неделю в боевой готовности воздушно-десантный батальон?

Операция вступала во вторую фазу.

К десяти утра прибыл заказанный Малаховым грузовик – полуторка с полотняным верхом. Полотно выгорело почти до белизны и пришло в катастрофическую ветхость. Наверное, кое-где его посекли пули и осколки, но большинство дыр было куда менее героического происхождения. Когда-то полотно пытались латать, его и камуфлировать пытались, даже совсем недавно, однако скоро бросили это дело, правда, непонятно почему.

Разведчики навострили языки, но собрались быстро. Малахов изумился, увидав, какой арсенал они забирают с собою. Все же он удержался от реплики. Мое дело ставить задачу, а как ее решить – им виднее, – рассудил он.

В дивизию добрались только после полудня. Всех растрясло, устали, почти не разговаривали. Малахов сказал: отдыхайте; сейчас организую горячий обед.

Когда вернулся, командира группы уже не было. Он разыскал командира дивизионной разведроты, и они отправились куда-то на НП – наблюдать вражеский передок на предмет его перехода этой же ночью. Возвратились в сумерках. Командиром разведроты оказался капитан довольно плотного сложения, какое не часто бывает у молодых людей; этому было немного за двадцать, хотя рассеянный вечерний свет и война щедро набавляли ему годы. Он подошел к Малахову и отдал честь четко и вполне по уставу, но в каждом движении была неуловимая свобода и чувство уверенности в себе; может быть, даже точнее будет сказать – уважения к себе. Малахову такое всегда нравилось в людях; если только за этим, конечно, не угадывалась примитивная самовлюбленность.

– Товарищ подполковник, разрешите обратиться?

– Прошу вас.

– Разрешите мне присоединиться к этой группе. С несколькими своими людьми.

– Зачем?

– Мои ребята не вернулись. Та группа. Я должен их выручить.

Малахов уже разглядел капитана. Действительно – очень молод, чуть старше двадцати. Что-то еле уловимое восточное, то ли в скулах, то ли широковато лицо. Малахов усмехнулся: «Во всех нас нет-нет да пробьется татарская кровь. Такова Русь!»

– Откуда родом?

– Сибиряк. Забайкальские мы. Из нерчинских.

– Знаменитые места. Зовут как?

– Сад. Владимир Сад.

– Почему не пошли неделю назад со своей группой?

– Да в госпитале я валялся, товарищ подполковник. Шкарябнуло самую малость, а комдив велел в койку. С ним не поспоришь, с вашим комдивом. А когда я вернулся, ребят уж след простыл.

– Понятно.

Капитан вдруг стал изображать простачка, получалось это у него плохо, и Малахову не понравилось. «Вначале он держался куда лучше», – с раздражением подумал Алексей Иннокентьевич.

– Так вот, капитан Сад, во-первых, ту группу хоронить рано; не исключено, что все они живы и здоровы. По крайней мере, я буду именно так думать, пока не получу иных, достоверных данных. Во-вторых, капитан Сад, рискну вам напомнить, что мы находимся на войне, где благородство хоть и похвально, однако не всегда уместно. Поясняю: если я откликнусь на ваш благородный порыв, это может помешать моей группе выполнить задание.

Малахов говорил, а самому было неловко за свои же слова. «Да что это со мной? – изумленно думал он. – И я ли это говорю? И чем он провинился, что я так напустился на него?»

Капитан слушал его бесстрастно. Он подождал, пока Малахов выговорится, и тогда сказал, вернувшись к своему первоначальному тону:

– Я вас понял, товарищ подполковник. Вы правы, конечно. Только… только я знаю, что те ребята ждут меня. Они знают, что я приду и выручу их.

Малахов отрицательно покачал головой.

– Я вам все сказал, капитан.

Через несколько часов группа благополучно пересекла линию фронта и углубилась во вражеский тыл.

8

Это произошло в ночь с первого на второе июля. А через сутки разведчики вышли на связь – все протекало по плану. Следующего сеанса радиосвязи Малахов не стал ждать, потому что наконец-то наши армии, срезавшие «белорусский балкон», ворвались в Минск. Малахов выхлопотал сорокавосьмичасовой отпуск, нашел оказию (совсем новенький «Дуглас», в котором летел молодой авиационный генерал с офицерами штаба; его корпус вроде бы собирались передать 8-й воздушной армии, и теперь он возвращался после рекогносцировки) – и уже четвертого июля был в родном городе. Его дома на Советской уже не существовало: фашисты взорвали его фугасом. Люди только начинали возвращаться в город, и вообще мало кто уцелел. Но Малахов знал, как искать, и нашел соседей по парадному; они жили за вокзалом, совсем в другой стороне; немцы выселили их еще в сорок втором, и ведь прежний дом на Советской был огромен, и всегда казалось, что все живут сами по себе, и если знаешь еще кого-нибудь из жильцов, так только наглядно, а самое близкое знакомство дальше просьбы о куске стирального мыла или коробки спичек, чтобы лишний раз не бежать в лавку, не шло. Но война все перевернула и обострила память; люди боялись выходить на улицу и откровенно разговаривать с малознакомыми людьми, но что-то сплотило всех, каждый стал словно частичкой одного огромного организма, и что бы ни произошло с кем-нибудь из них, какими-то неведомыми путями это почти сразу становилось известным всем.