Большое кино - Гаррисон Зоя - Страница 18

— Я хочу, чтобы ты и твой американец немедленно покинули мой дом!

Кит вздрогнула. От скрипа угля по темно-зеленой бумаге, напоминавшего скрежет ногтя по стеклу, у нее навернулись слезы.

— Из-за него мне пришлось отказаться от крупного проекта. Я не смогла сосредоточиться. Не могу работать, когда он находится в соседнем доме. Мне трудно даже дышать, когда я знаю, что вы вместе.

— Что ты хочешь этим сказать? — В присутствии ее матери Бик превращался в воплощение учтивости. Кит внимательно следила за ним, боясь, что он совершит оплошность, которая позволит матери проявить свой нрав, однако он всегда был настороже. — Я с ним счастлива.

Китсия не отрывала глаз от натурщицы:

— Счастье не имеет значения в сравнении с другим.

— С чем?

— С нежеланием обманываться.

— Перестань, мама! К себе я еще придирчивее, чем ты. Я очень стараюсь быть честной с собой.

— Это не значит, что ты не подвержена слепоте. Что такое, по-твоему, любовь, как не слепота к недостаткам любимого?

Кит уже чувствовала, куда она клонит.

— Да, я его люблю, если ты об этом. И он меня любит.

Иногда он бывает агрессивным, иногда говорит грубые, даже жестокие слова, но ведь и ты часто бываешь жестока помимо собственного желания, а Бик не более жесток, чем ты.

Китсия сбросила с колен мольберт и отшвырнула уголек.

Встав, она заглянула дочери в глаза.

— Жесток? Да он чудовище! Он интересуется только собой.

Он сожрет тебя живьем.

Глава 4

Либерти вышла из лифта и очутилась у себя дома. Неяркий свет в коридоре падал на Пола Ньюмена, красующегося на афише фильма «Хад». Только сейчас она сообразила, почему Арчер Рейсом показался ей таким привлекательным: он был почти так же великолепен.

Она немного постояла, раздумывая, нравится ли ей полумрак. Собственное жилье успело ей надоесть: последнее время она подолгу находилась здесь. Три недели безостановочной писанины! С другой стороны, ради этого она и ушла из журнала: хватит флирта, офисной политики, деловых ленчей, приемов, прочей суеты! Писать, только писать! Она прошлась по квартире и повсюду зажгла свет: в ванной, над диваном в гостиной, в кухне. Затем пришла очередь любимой настольной лампы в кабинете. Из-за письменного стола в алькове открывался потрясающий вид на город; верхушка Эмпайр-стейт-билдинг была залита оранжевым светом. Либерти распахнула окно и впустила на свой чердак теплый ветерок с запахом моря. Поймав слетевший со стола листок, она уселась, даже не сняв жакета и сапог, и продолжила с того места, где остановилась утром, когда отправилась завтракать с Мэдди.

В восемь тридцать Либерти оторвалась от пишущей машинки и, прислушиваясь к урчанию в животе, сообразила, что в последний раз ела еще в «Русской-чайной». Как ни хороши блины с икрой, с тех пор прошло слишком много времени. Она вспомнила, как Виктория, поддевая вилкой черные шарики, твердила, что о продлении срока не может быть и речи.

Они ждут первый вариант на следующей неделе, а Либерти еще не добралась до Кит. Впрочем, ее угнетали не только сроки.

Главное — попасть к Кит Рейсом!

Либерти сняла брюки и жакет. Оставшись в нижнем белье, она сунула ноющие ноги в красные тапочки в виде кроликов, потом включила автоответчик, чтобы прослушать пришедшие задень сообщения, и принялась наводить порядок.

Подобно всем жилым чердакам, ее квартирка представляла собой одну комнату, в которой было множество окон: три из них выходили на город, три — на Гудзон. Каждая ниша была превращена в отдельное помещение. Либерти этого вполне хватало: хоть в тапках-кроликах, хоть на каблуках в ней никогда не набиралось больше пяти футов трех дюймов роста. Гостей-мужчин приходилось предупреждать, чтобы нагибали головы. Единственным просторным помещением была расположенная по центру кухня с застекленным люком на крышу. Здесь можно было дышать полной грудью и не втягивать голову в плечи. Впрочем, Либерти чувствовала себя здесь неуютно. Стоило поднять голову к темному небу, как ей казалось, что сверху, прижавшись носом к стеклу, на нее пялится незнакомец. Потом надо было тряхнуть головой, и видение исчезало. Накануне ее расстроило страшное насекомое в ванной, две ночи назад — стук в пожарную дверь. Только проснувшись, она поняла, что это стучит кровь в висках. Виной всему, по ее мнению, было то, что она слишком много работала. Воображение так разгулялось, что реальность перестала отличаться от вымысла. За свободу творчества приходилось платить слишком высокую цену.

Автоответчик наконец заговорил, и Либерти вздрогнула.

«Моя раздражительная лисичка! Мы в „Элани“, но нам не хватает тебя. Хватит гладить клавиши, лучше погладь меня».

Либерти узнала бы этот голос по одному-единственному звуку. Говорил Роберт Росс, прозванный ею «Бродвейский Боб», режиссер-хореограф, у которого она брала интервью для специального танцевального приложения к «Флэш».

«Сладенькая Либерти, как бы хотелось увидеть твое маленькое тельце в моей большой постели на этой неделе!»

В прошлом у всех постельных партнеров Либерти было два общих свойства: всем им было за пятьдесят, со всеми она знакомилась по случаю, беря интервью для приложений к «Флэш».

Интервью брались почти исключительно у мужчин. Происходило это либо в «Лютеции», либо в постели. Боб был исключением: он задержался дольше остальных. Скоро должна была исполниться третья годовщина их знакомства.

Заглянув в холодильник, Либерти отхлебнула вина из откупоренной бутылки и запила сельтерской. Урчание в животе усилилось, и она поспешно принялась делать себе сандвич.

«Либерти, тебе звонит дружелюбный, ненавязчивый сосед снизу. Спустись со своих небес, когда найдешь минутку, и взгляни на новую прическу, которую я придумал. Она буквально создана для тебя, лохматой».

Либерти посмотрела на свое отражение в окне рядом с холодильником. Ей действительно не мешало привести волосы в порядок. Надо будет этим заняться, но главное — поставить последнюю точку в материале…

Она осмотрела брусок сыра, понюхала помидор на предмет специфического запаха холодильника, потом, отрезав толстый кусок ржаного хлеба, залила его майонезом и положила сверху сыр и ломтик помидора. Забравшись на высокий табурет посреди своего кухонного острова, она принялась изучать подготовленные Пег данные об Энтони Алварро.

Объект работал на Арчера Ренсома двадцать пять лет: начав простым бухгалтером, он дорос до вице-президента по финансам. В тысяча девятьсот восьмидесятом году он ушел из «Ренсом энтерпрайзиз» из-за разногласий с Рашем Александером.

Через два года Рейсом позвал Алварро обратно, найдя его на Среднем Западе, где тот работал президентом нефтехимического концерна. По словам Пег, секретаря Алварро ее звонок испугал: она решила, что Пег собирает материал для некролога.

Однако Энтони Т. Алварро так легко не сдастся: ведь он только что вернулся с острова Звар, где выполнял некое щекотливое поручение.

Пег хватило сообразительности спросить, что это было за поручение. Ей ответили, что сразу после смерти эмира Алварро было дано задание упрочить позиции «Репсом энтерпрайзиз», наладив отношения с новым властителем. Сообщив пикантную подробность, секретарь спохватилась и стала просить не публиковать эту часть, потому что за это ее могут выгнать с работы.

Пег сказала, что подумает. Судя по всему, она все лучше осваивала профессию.

Новый голос:

«Только ради тебя старушка соглашается беседовать с автоответчиком. Я прочла и вот что тебе скажу: слишком гладко!»

Никаких переделок, Мад, даже ради вас!

Либерти смолола в электрической кофемолке порцию кофейных зерен и поставила кофе вариться на медленном огне.

Шум кипения оторвал ее от машинки. Вернувшись с кофе в кабинет и радуясь, что прослушала все записи на автоответчике, она оставила его включенным, чтобы знать, кто звонит, и принялась заводить новые карточки, заполняя их собранной за день информацией.