Загадочная личность - Христолюбова Ирина Петровна - Страница 7

— Только ни в коем случае не пускайте туда кошку, — сказала пенсионерка Анна Павловна из тридцать девятой квартиры, сухонькая такая старушка в смешном берете. Она с детства обожала кроликов.

— Как только мы купили кроликов, кошку тут же продали за два рубля, — сказала я.

— Да что вы! — всплеснула руками Анна Павловна. — У вас был такой прекрасный кот.

И тут разговор пошел о котах. Анну Павловну остановить было трудно, она говорила и говорила. Может быть, с ней никто всерьез не разговаривает, и она обрадовалась, что я сижу на подоконнике да еще читаю про ее любимых кроликов?

Но все равно я почти не слушала Анну Павловну. Вдруг сейчас пройдет Колька Горохов? Как же я передам ему письмо?

От досады я стучала пятками по стене. Дусино счастье было на волоске! И все из-за кроликов!

— Ты знаешь, милочка, у меня в тысяча девятьсот тридцать пятом году был сибирский кот.

— Знаю, — говорю.

— Ну, как же ты можешь знать? В это время еще не родилась твоя мама. Ничего ты не знаешь!

— Не знаю, — говорю.

Сейчас непременно пройдет Колька Горохов.

— Ты знаешь, милочка, этот кот попал под трамвай.

— У нас тоже двух кошек задавило, — сказала я, прислушиваясь к шагам на первом этаже.

— Не может быть! — ахнула Анна Павловна.

— Они просто сами под трамвай лезут, хоть на веревочке води.

И в это время появился Колька Горохов! Только не с первого этажа, а со своего, пятого. Почему-то я приготовилась к тому, что он будет подниматься по лестнице — медленной, усталой походкой. А он промчался по перилам, как вихрь.

— Боже мой! — испуганно сказала Анна Павловна.

А я чуть не ревела. Догнать его! Сейчас же догнать, чего я сижу!

Я соскочила с подоконника. Забыла впопыхах книгу.

— Дарю вам книгу! — крикнула я оскорбленной Анне Павловне и, как Колька Горохов, понеслась по перилам вниз.

Колька Горохов стоял на лестничной площадке второго этажа и сосредоточенно рассматривал, не порвал ли штаны.

Меня охватила робость. Но я вспомнила бледное лицо Дуси, и это придало мне мужества. Я подошла к нему и твердо сказала:

— Здравствуй, Коля!

Он без интереса посмотрел на меня и сказал:

— Привет!

— Тебе письмо, — сказала я и почувствовала, что покраснела, как тогда Дуся.

Колька посмотрел на меня с интересом.

Я достала из кармана письмо, подала ему, повернулась и помчалась вверх, перескакивая через ступеньки.

У дверей квартиры я остановилась, отдышалась. Колька сейчас, наверно, читает письмо где-нибудь в уголке. Что все-таки написала ему Дуся? Мне страсть как хотелось прочитать, но я переборола свое позорное желание. Иначе я бы не уважала себя. А не уважать себя — последнее дело, говорит папа.

Наверно, Колька читает письмо. Он с ума сойдет от счастья.

Я нажала на кнопку звонка. Дверь открыла Дуся. Она вопросительно посмотрела на меня.

— Он чуть не сошел с ума от счастья, — шепотом сказала я. — Сейчас читает письмо в уголке.

Лицо Дуси осветилось улыбкой.

— А, пришла, — сказала мама. — Иди ешь, мы уже пообедали.

Только я начала есть, как пришел папа и испортил мне аппетит.

— Покажи-ка, — говорит он, — кроликов, которых ты под кроватью разводишь.

У меня кусок в горле застрял.

— Каких кроликов? — говорю я, глядя в тарелку.

И тут папа рассказывает. Встречает его вот только что, пять минут назад, соседка Екатерина Григорьевна и говорит:

— Никогда не знала, что вы разводите кроликов.

— Каких кроликов?

И тут выясняется, что весь двор знает, что мы разводим кроликов, только он, глава семьи, не знает.

Мама стояла и укоризненно смотрела на меня. Дуся, закусив губу, чертила ногой по полу.

— Почему именно кроликов? — вздохнула мама. — Почему не морских свинок?

— Да, почему?

Опять — почему, и опять думают, что тут же все и выложу.

— Я хотела купить кролика и подарить зоопарку, — сказала я. — А свинок я просто не люблю.

Они еще долго мучили меня, наконец устали.

— Мы совсем не знаем своего ребенка, — грустно сказал папа маме. — Посмотри на Дусю — что общего между ними? С Дусей никаких осложнений.

На следующий день мы с Дусей шли в школу, сильно волнуясь.

— Тебе страшно встречаться с Гороховым, да? — спрашиваю я Дусю.

— Да.

— Ему, наверно, тоже страшно. Даже мне страшно. Всем нам страшно. А все думают, что мы идем себе в школу, помахиваем портфельчиками, только и всего.

Как долго длились уроки в школе! Еле-еле дождалась последнего звонка, схватила портфель и выскочила из класса. Скорее узнать, как там Дуся.

Недалеко от школы, на углу, я увидела Кольку Горохова. Он кого-то ждал. Стоял и вертел головой. Наверно, Дусю. Но Дуся учится в другой школе и этой дорогой не ходит. А почему Колька здесь? Он же учится вместе с Дусей.

Я поравнялась с ним.

— Привет! — сказал Колька и усмехнулся.

«Чего он усмехается?» — подумала я.

— Передай! — сказал он и сунул мне в руки записку. — Пока! — И пошел.

Забыв про уважение к себе, я развернула записку. По диагонали крупными узкими буквами было написано: «Дура!»

Что?! Я перечитала еще раз. «Дура!»

От возмущения у меня перехватило дыхание.

Я зашла в сквер, села на скамейку. Надо все обдумать. В голове у меня все перемешалось. Единственная девушка во всей Вселенной написала письмо рыжему Кольке Горохову, и он назвал ее дурой. Она же ему про любовь писала! Татьяна Ларина тоже писала. Об этом даже на диспуте учитель литературы Роберт Владимирович говорил. Евгений Онегин хоть и лишний был человек, но не назвал ее дурой! Он ей объяснил, что они разные люди. Татьяна, наверно, умерла бы, если бы Онегин назвал ее дурой. Дуся тоже, может, умрет.

Я должна отомстить за честь сестры!

Лучше бы всего вызвать Горохова на дуэль. Когда-то я уже дралась с Капустиным. Но Колька Горохов старше меня, на прутьях сражаться не будет. К тому же он в футбол играет, его вся улица знает, знаменитый. Может быть, за это его Дуся полюбила?

И все-таки хорошо бы его вызвать на дуэль, как в девятнадцатом веке.

— Какой вид оружия вы предпочитаете? — гордо спрашиваю я Горохова, прискакав на коне.

Тот что-то невнятно бормочет.

«Трус! — с презрением думаю я. — И его любит моя сестра!»

— Я предпочитаю пистолет, — наконец говорит он, бледнея.

— Хорошо, — отвечаю я. — Мы встретимся завтра на рассвете.

Колька кивает головой, а потом вдруг падает мне в ноги.

— Прости меня! — умоляет он. — Я любил и люблю Дусю. Я сам дурак!

Тут вся в горе бежит Дуся. И они бросаются друг другу в объятия.

Я всегда придумываю счастливые концы. А между тем Колька Горохов где-нибудь гоняет мяч и ни о чем таком не думает. Написал «дура» и тут же забыл.

Я не знала, как буду мстить Кольке Горохову. Я крепко сжимала в кулаке его мерзкую записку.

Во дворе играли. Мальчишки-зрители свистели и орали, как сумасшедшие.

— Бей, Горохов!

Мяч ушел в сторону.

— Давай сюда!

Мяч подали прямо к ногам Горохова. Он размахнулся и ударил мимо. Мальчишки засвистели:

— Мазила!

Я торжествовала. Я подошла к воротам и крикнула:

— Мазила!

Горохов оглянулся. На лице его отразилась досада. В это время раздался свисток: тайм окончен.

— Эй, Горохов! — крикнула я.

Он неохотно, с кислой физиономией, подошел ко мне. Его рыжие волосы прилипли к потному лбу, а ноги были кривыми.

— Чего тебе?

И снова, как в первый момент, у меня перехватило дыхание. И потемнело в глазах.

— Ты сам дурак! — крикнула я.

— Чего-о?

— Сам дурак!

Он больно схватил меня за руку. Я оттолкнула его и побежала. Бежала и кричала:

— Дурак, дурак, дурак!

Не знаю, куда бежала.

— Дурак! — глотая слезы, уже бессильно выкрикивала я.

В кулаке я все еще сжимала записку. Я остановилась и с ожесточением разорвала ее пополам, потом еще пополам, еще, еще, на мелкие кусочки, и ветер подхватывал и уносил их.