Загадочная личность - Христолюбова Ирина Петровна - Страница 10

Эта мысль меня очень расстроила. Я решила придумать что-нибудь другое, со счастливым концом.

Вот я прославленная вольтижерка в прославленном воздушном полете. Уму непостижимо, как я летаю.

А внизу, в зрительном зале, сидит бледный Капустин.

«Батюшки!» — шепчет Капустин и вспоминает всю свою жизнь. И горькое сожаление о том, что он не стал ловитором, охватывает его душу.

Я лечу! А в гостевой ложе, рядышком с директором цирка, сидит Валька Кошкин.

«Никогда бы не подумал», — говорит он, глядя в бинокль. Лицо его спокойно и уверенно.

Но когда прямо из-под купола я понесусь вниз головой, он вздрогнет про себя, и на мгновение на его лице проступит растерянность.

А сестра Дуся в это время где-нибудь заплачет в девятом ряду.

«Не плачь, Дуся, — скажу я ей потом, когда живая и невредимая буду пить чай с вареньем. — Это была заветная мечта моей жизни, и она осуществилась. А главное, Дуся, какой у меня ловитор!» — И я достану фотографию моего ловитора и покажу Дусе.

«Да видела я его, видела», — скажет Дуся, но тем не менее будет долго рассматривать фотографию, а потом опять заплачет.

«Не плачь, Дуся!»

— Не плачь, Дуся, — сказала я и, забросив качель на гвоздь, стала вылезать из сарая.

Мне казалось, что все так и есть и я уже лечу вниз головой, а Дуся плачет.

И я побежала ее утешать.

Но Дуся не плакала. Она читала «Английский детектив».

— Ты где была? — спросила она.

— В цирке, — сказала я.

— Все в цирке да в цирке, уж хоть бы не выдумывала.

Мне стало грустно. Ведь я не хотела Дусе врать. Я вытащила из портфеля книжки и села напротив Дуси.

— Пообедала бы вначале, а то сразу за уроки, — с иронией в голосе сказала Дуся.

Эта ирония обидела меня. Я не уроки села учить. Я хотела поговорить.

Но Дуся уткнулась в книжку и стала читать, читать.

Я открыла тетрадь, где лежала промокашка со стихами.

— Посмотри, Дуся, — скромно сказала я.

Дуся взяла промокашку.

— «Улетают мои вольтижеры, ловиторы не ловят меня», — прочитала она.

Я не спускала с Дуси глаз. Но лицо ее не изменилось.

— Это я сама сочинила.

Дуся пожала плечами.

— И все? — спросила она.

— Все.

— Таких коротких стихов не бывает. Это не стихотворение. — Дуся еще раз прочитала: — «Улетают мои вольтижеры…» Куда же они улетают? — удивленно спросила она. — Что, вот так летят и улетают куда-то? — Дуся хмыкнула. — Улетают мои вольтижеры… — Она помахала кому-то рукой, вдаль кому-то помахала — и засмеялась. А потом вообще хохотать начала.

— Да, летят и улетают, — сказала я.

— Летят и улетают? — переспросила Дуся, умирая со смеху.

— Летят и улетают, — с горечью сказала я.

Дуся еле-еле перестала смеяться.

— И что тебе дались эти вольтижеры, ловиторы?

— Дуся, — сказала я, — неужели ты не понимаешь, что это самая заветная мечта моей жизни?

Дуся совсем перестала улыбаться, притихла, задумалась. Видимо, мои слова произвели на нее глубокое впечатление.

— Одна, но пламенная страсть? — шепотом спросила Дуся.

— Да, — сказала я.

— Выдумываешь ты все, — вздохнула Дуся.

Я ничего не ответила. За меня всегда все и все знают — когда я выдумываю, когда не выдумываю. Однажды подруга Таня сказала, что я нарочно смеюсь, а на самом деле мне нисколько не смешно. Я перестала смеяться, хотя на самом деле мне было очень смешно.

Вот я и Дусе ничего не ответила. Защелкнула портфель, засунула его подальше под стол.

— Пойду, — говорю, — погуляю. По пятницам я люблю гулять.

Дуся с грустью посмотрела на меня.

Я вышла на улицу. На скамеечке возле дома сидел рыжий Колька Горохов. Так сидел, как будто его тут кто-то забыл. И лицо его при этом было задумчиво. Я очень этому поразилась. Ведь Колька был моим врагом на всю жизнь. А враги не должны грустить и задумываться.

Я уже далеко ушла, а он все так сидел.

Я шла в цирк. Вначале шла, а потом уже бежала. «Куда это, — думаю, — я так бегу?» А как пробежала парк и выбежала к дамбе, так и поняла, что в цирк.

Дамба идет в гору, а прямо на горе цирк стоит, как огромный шатер. Только стеклянный, светящийся весь. Праздничный.

Скорее в цирк! Сегодня пятница, а в пятницу в четыре часа представление.

Сейчас я увижу моих любимых ловиторов, моих любимых вольтижеров!

Ой, вдруг опоздала?

— Тетенька, сколько времени? — крикнула я.

— Без пяти четыре, — испуганно ответила тетенька.

Я тут и села. Не успею! А вот трамвай идет. Повезло, повезло! Всего-то одну остановку проехать.

Вот и цирк, и билет в руках. Правая сторона, самый верхний ряд. Ну и хорошо, всех видно будет.

Только я села, не успела отдышаться — началось представление.

Но что это? На парад вышли совсем другие артисты. Очень красивые, но совсем незнакомые.

А где мои? Где мои? И клоун не тот, совсем не тот клоун! Я даже привстала, чтоб получше разглядеть. Только что разглядывать — нет их. В груди у меня похолодело. Я поняла, что случилось непоправимое — они уехали, и я их уже никогда не увижу. Жди не жди — не поднимутся они под этот купол.

Рядом со мной сидела старушка. Вначале она не обращала на меня внимания, потом стала обращать. Когда выходил клоун, она начинала дергать меня за рукав и заразительно смеялась.

— Разве тебе не смешно? — спросила старушка.

— Смешно.

— Почему же ты не смеешься?

— Смеюсь. Про себя.

— Да ты же плачешь! Почему ты говоришь, что смеешься, если ты плачешь?

Тут она снова засмеялась, видимо, клоун что-то смешное сделал.

А я заревела. Так мы со старушкой и сидим — она смеется, я реву. Очень хорошая старушка, платок мне дала.

— В твои годы я тоже плакала, — сказала она. — Как он не падает — на одном колесе по канату! — воскликнула старушка.

Я перестала реветь. Действительно, как же это так — на одном колесе по канату?

Клоун ушел. И вдруг оркестр заиграл знакомый марш. Тот самый марш, под который всегда выходили гимнасты. Сердце радостно екнуло. Я схватила старушку за рукав:

— Сейчас воздушный полет будет!

Ударил барабан. Сейчас они выйдут, сейчас!..

Но вместо гимнастов на манеж вышел… слон. При чем тут слон? Как он смел выходить под эту музыку!

Я встала.

Все зашикали. А билетерша прямо-таки поджидала меня.

— Не разрешается с мест вставать! Чего заходила взад-вперед? Слышишь? Куда идешь? Кому говорят?

Я, видимо, пошла куда-то не туда. Но она все-таки меня не поймала. Я выскочила в вестибюль.

За моей спиной ликовала музыка, под которую ходил слон.

Я спустилась на первый этаж — и лицом к лицу столкнулась с Аней Суховой.

Мы обе были смертельно бледны. Мы без слов поняли друг друга и молча вышли на улицу. И молча сели на скамейку. И все еще молчали некоторое время, сидя на скамейке.

— Ты часто ходишь? — спросила я.

— Ага.

— Как это я не знала про тебя?

— И я про тебя.

Мы еще помолчали.

— Письмо клоуну написала, — сказала Аня и показала сложенный маленький листочек.

— Тебе клоун нравился?

— Ага.

— А мне полеты.

— Что мы сейчас будем делать? — прошептала Аня.

Я не знала, что мы будем делать.

— Давай убежим, — сказала Аня, — и будем циркачками. Ты будешь летать, а я смешить.

— Давай, — сказала я.

И мы пошли домой, чтоб захватить с собой кое-какие продукты.