Хозяйка Судьба - Мах Макс - Страница 8

— Что ты с собой вез, Леон? — вопрос напрашивался сам собой.

— Да, нет, Карл, — отмахнулся Мышонок. — Ты не понял. Это были не разбойники. Это были ярхи.

— Я не о деньгах, — покачал головой Карл. — Что у тебя было с собой, кроме денег? Какая-то вещь? Архив?

— Архив? — переспросил Леон рассеянно. — Нет, Карл, мой архив остался в Немингене. Он слишком велик, чтобы брать его в дорогу…

Он вдруг остановился на полуслове и задумался, склонив голову чуть набок, как будто к чему-то прислушиваясь.

— Да, Карл, — сказал он после недолгого молчания. — Ты прав. Два сундука с самыми важными бумагами я все-таки с собой взял, но в ущелье их со мной не было. Они остались в Орше, а с собой я взял только сундуки, но в них лежали книги.

— Что это за бумаги? — спросил Карл, стараясь не думать о том, что произошло с Мышонком, что происходит с ним сейчас.

— Разные, — пожал плечами Леон. — Я всего и не помню. Там находится, кажется, черновик «Наместнической Войны»…

— Черновик? — удивился Карл. — Ты же уже опубликовал эту книгу.

— Опубликовал… — Леон беспомощно посмотрел на Карла и снова почесал лысину. — Ох, Карл, и хороший стрелок однажды промахивается… В рукописи… Ну, я не все опубликовал, да только и того, что напечатано, вполне достаточно. А с собой у меня был только один пергамент — расшифровка Женевского пророчества.

— Так, — кивнул Карл, чувствуя, как знакомый непокой овладевает его бестрепетным сердцем. — Женевское пророчество.

— Ну, да, — тоже кивнул Леон, но, если не обращать внимания на вполне уместные жесты, по его виду трудно было понять, какие чувства он испытывает. Скорее, следовало предположить, что он не испытывает теперь ровным счетом никаких чувств.

«Равнодушие».

— Ты дал мне когда-то копию пророчества, — продолжал говорить Мышонок. — Лет десять назад я о нем вспомнил. Читал что-то и вспомнил… В общем, я стал над ним думать… Ты знаешь, Карл, оказывается, только ленивый не брался за его расшифровку, но я… Я единственный, Карл, смог понять, о чем говорил этот бедняга… Кожаный футляр… Я… Я сунул его в какую-то щель между камнями… Не помню. Было уже темно. Я спрятал его и перебрался в другое место. Вокруг… Все были убиты, и друзья, и враги… Нет, подожди… Один с крыльями был жив. Он долго еще ходил там, а я уже не мог… Не мог. Он ходил там, искал, нюхал камни… Не думаю, чтобы он что-нибудь нашел…

— А ты? — спросил Карл, просто потому что уже не мог не спросить.

— Я… — Леон равнодушно пожал плечами и посмотрел на Карла. Его взгляд был безмятежен и пуст, как у младенца. — Он слушал мое сердце, но я его остановил. Наверное, он решил, что я мертв. Впрочем, я, и в самом деле, мертв. Кровь уходит слишком быстро, и у меня нет сил ее остановить. Холодно… Очень холодно, Карл. До утра я не дотяну, а может быть, я уже…

Его голос звучал ровно, монотонно, а речь утратила плавность и связанность. Время уходило, и следовало спешить, тем более, что ничем другим Карл Леону помочь уже не мог.

— А те бумаги, что остались в Орше? — спросил он.

— Они на кладбище, — сообщил Мышонок рассеянным тоном. — В каком-то заброшенном склепе. Не помню.

— Кто знал о том, что ты расшифровал Женевское предсказание?

— Все, кто пожелал узнать, — пожал плечами Леон. — Я же, дурень хвастливый, так и написал в «Наместнической войне».

«И поехал через Ворота Саграмон, и туда же направился я…»

— Кто знал о том, что ты «хозяин слова»? — спросил он через силу.

— Никто… не знаю, — казалось, силы покидают Леона. — Извини, Карл, но, кажется, я должен идти.

— Подожди! Ты знаком с Даниилом Филологом?[5]

— Даниил? — Леон погладил лоб, как будто вытирал испарину, которой, впрочем, там не было. — Даниил Кормак… Да… В Бонне… Лет сорок назад… Он научил меня «рамочным формулам»… Теперь, он, кажется, в Семи Островах…

5

Мышонок ушел. Придет ли он когда-нибудь еще? Карл этого не знал, зато он знал теперь другое, Леон из Ру ушел туда, откуда не возвращаются. Настоящий Леон. А тот, кто сидел еще совсем недавно напротив Карла, освещенный светом живого огня, и говоривший с Карлом голосом Мышонка, это все-таки был уже не Леон. Карл не знал, кто это был или, быть может, что, но рациональное знание и знание сердца, разные вещи. Художественное чувство трудно обмануть, впрочем тот, кто приходил к его костру, те, кто посетил Карла сегодня на Гуртовой тропе, и не пытались казаться тем, чем, на самом деле, не являлись.

«Мышонок»

При мысли о друге, казалось, закипела в жилах кровь, и красный туман встал перед глазами. Таких сильных эмоций Карл не испытывал с тех пор, когда полгода назад увидел на Льняной улице толпу разбуженных среди ночи, испуганных людей и решил… Боги! Тогда, его воображение нарисовало образ мертвой Деборы, и ужас от необратимости свершившегося, разрушил стены уверенного спокойствия, которые Карл возвел вокруг своей души. Холодная ярость затопила его тогда всего целиком, и он был готов залить Сдом кровью и утопить его в этой крови.

Карл сидел перед костром, смотрел на огонь, но видел сейчас залитое мраком холодное ущелье в Мраморных горах, черные камни и черные тела, разбросанные, как попало вдоль узкой тропы, ведущей от перевала к долине Пенистой. Черные камни, черные тела… и черная кровь на камнях. Где-то там умирал сейчас маленький нескладный человечек, которого много лет назад, он, Карл, прозвал Мышонком. Леон никогда на него не обижался, вообще ничто и никогда не омрачало их дружбы.

«Ничто и никогда».

Карл снял камзол, вздернул к плечу широкий рукав белой рубахи, и, вынув из ножен Синистру, резко полоснул кинжалом по своему левому предплечью. Протяжно «закричал» клинок, и басовито откликнулся на его вопль Убивец. Хлынула кровь. Секунду Карл безмятежно смотрел на то, как она заливает его руку и капает на камни, потом встал и, протянув руку к костру, пролил свою кровь в огонь.

«Тебе!» — сказал он мысленно. — «Все, что могу».

Ему показалось, что те же самые слова произнесли вслед за ним — на своем особом языке — меч и кинжал, и огонь в костре вспыхнул ярче, чем прежде, как будто кровь Карла могла гореть, как масло или смола. Еще секунду он стоял над огнем, ощущая кожей жар, источаемый пламенем, и чувствуя одновременно тот ужасный холод, который пьет сейчас последние капли жизни из беспомощного тела его друга. Потом он положил ладонь правой руки на рану и, закрыв глаза, представил, как день за днем, медленно, но неуклонно затягивается, заживая, эта рана. Такие вещи удавались ему не часто, а себе самому он смог таким образом остановить кровь всего лишь дважды за всю свою долгую жизнь. Но сейчас он об этом даже не подумал, он просто сделал то, что подсказала ему интуиция и не ошибся. Когда, через несколько минут, он отнял правую ладонь от левого предплечья, от глубокой раны, которую он сам же себе только что нанес, там остались лишь свежий розовый шрам да засохшая старая кровь.

Сердце успокоилось, и кровь уверенно бежала по жилам. Карл ничего не мог сделать теперь для своего друга Леона и, значит, должен был отложить свою боль в сторону. Бесцельная ярость разрушает душу и не приносит облегчения.

Он опустил рукав, снова надел камзол и прислушался. Ночь была тиха, а те слабые звуки, которые все-таки ловило его чуткое ухо, не таили в себе никакой очевидной опасности. Он втянул носом воздух ночи, но и в нем не нашел ничего настораживающего. Тем не менее, поразмыслив, Карл решил не оставлять своего коня на произвол судьбы. «Играющий с Судьбой, платит дороже», — считали в Загорье. А в Илиме говорили еще более определенно: «Не играй с Судьбой в кости, проиграешь». Вспомнив эту старую поговорку, Карл только усмехнулся. В самом деле, в его случае она звучала весьма двусмысленно. Однако и оседлывать коня, тушить костер, идти сквозь ночь на поиски Марта не хотелось тоже. Впрочем, тихой ночью человеческий голос слышен далеко, а свист и того дальше.