Ожерелье Дриады - Емец Дмитрий Александрович - Страница 39

«Скоро тебе предстоит выбор. Или разлука, или…» – отчетливо сказал ей внутренний голос. Ладонь, порезанная мечом, налилась тяжестью, заныла, и Даф принялась неосознанно тереть ее. О Петруччо она почти забыла. Думала о себе. Вот поучала про «получи лопатой и отрезвись!», а ведь это и к ней самой относилось. Увязла в суете, в мелких ошибках, саможалении, залипла в неправильной, земной любви, перестала летать, испачкала и затемнила крылья – и вот приговор: «получи лопатой и отрезвись!»

Чимоданов, успевший заново раскочегарить костерчик, разглядывал Дафну.

– Чего ты руку так держишь? Копеечку тебе дать? – спросил он.

Дафна опустила глаза и осознала, что больную ладонь она, правда, держит так, словно просит милостыню. «Так мне и надо!» – подумала она.

– Обойдусь! Ну все, пока! – сказала она Чимоданову.

Даф вернулась в палатку и успела еще увидеть нелепый сон. Ей приснилось, что Троил кухонным ножом вырезает из желудка у вопящего человека отравленную конфету, а рядом стоит горбун Лигул и охает: «Смотри гад какой! Всего тебя истерзал! И кто из нас после этого добро?»

На рассвете, когда все было еще серым и неразличимым, в лесу будто выключателем щелкнули. Ток жизни пробежал по проводам, и в разных местах почти без интервала включились птичьи голоса. Ожила и заплескала река. В камыше ударила щука, и мелкая рыба, спасаясь от нее, стала выпрыгивать из воды. Над поляной тяжело пролетела большая птица. Неуклюже опустилась на землю и тяжело, полубоком, запрыгала в кустарник.

Чимоданов удивился. Он по городской наивности считал, что у хищных птиц нет дел на земле и они все больше реют в небесах, а если и обрушиваются, то обязательно стремглав, складывая крылья.

Заря потерла оранжевые ладони и коснулась лесных вершин. Сосны зажглись, охваченные мягким живительным огнем. Засияла золотая полоса на реке. В муромском лесу объявилось деловитое и бодрое утро. Казалось, оно шагает над землей по воздуху, согревая и пробуждая лес солнечным дыханием.

Часов в десять, когда утро давно прошествовало дальше по круглому глобусу, уступив место дню, Улита выбралась из палатки и, распрямляя затекшую спину, произнесла, с тоской адресуясь в пространство:

– Охо-хох! Старость не радость!

На берегу она обнаружила задремавшего десять минут назад Петруччо и, подкравшись к нему, гаркнула в ухо:

– Эй ты! А ну подъем!!! Ненавижу сонь и лентяев! Мужчина должен быть бодр и свеж с шести утра, чтобы успеть убить мамонта и насобирать страусиных яиц на утренний омлет!

– Я тебя удушу! – простонал Чимоданов. Веки он поднимал, как Вий, – руками.

Ведьма поморщилась.

– Фуй! «Удушу!» Какое скучное и мелкое желание! Скатывайтесь дальше, молодой человек! Успешной вам деградации!

Потеряв к Чимоданову интерес, она принялась ходить по лагерю и, разрабатывая охрипшие за ночь связки, петь:

– Подъем-подъем! Кто спит – того убьем!

После сотого повтора упомянутой кричалки послышался нервозный звук «молнии». Из крайней палатки высунулся опухший от сна Корнелий.

– О, первые ценители моего вокального дарования! – обрадовалась Улита. – Ну, и где они?

– Кто? – простонал связной.

– Цветы и аплодисменты!

Аплодисментов, однако, не последовало.

– Ага, ща! Не пой! У тебя нет слуха!

– У кого? У меня?! – начала раздуваться Улита. Задумалась, прикидывая, и добавила: – Ну пусть даже и нет! Зато у меня имеется голос!

К полудню Эссиорх закончил латать «Вуоксу». Разгладил латку тряпкой и выволок лодку на солнцепек, чтобы дать ей просохнуть.

– Как выглядела женщина, которую ты видел ночью? – вновь спросил он у Чимоданова.

Петруччо закрыл глаза, в который раз пытаясь представить скользнувшую в лес фигуру. Представить-то он представил, да вот только вспоминать было нечего. Все продолжалось одно мгновение.

– НИКАК!!! Отстаньте от меня!

– Но ты же как-то определил, что это не мужчина! Волосы? Очертания фигуры? Одежда?

– Ну… э-э… она такая… типа… э-э… дура, короче! – гаркнул Чимоданов. Мозговых переутомлений он не переносил.

Эссиорх безрадостно кивнул. Хотя Чимоданова и расспрашивали все утро, подробностями Петруччо их не баловал. С каждым разом становилось все меньше нужных деталей и все больше ненужных эмоций.

– Ясно. Теперь, когда у нас есть точное описание, будем караулить по очереди, – сказал Эссиорх.

– А если она попытается нас убить? Можно ее кокнуть? – мстительно спросил Чимоданов.

– Пока что она лишь прорезала одну из лодок. Причем с целью, которая нам не известна, – миролюбиво заметил Эссиорх и неторопливо начал сворачивать лагерь.

Перед самым выходом Корнелий, утверждавший вчера, что его уникальные носки только в воде и сохнут, робко подошел к Мефодию и шепотом поинтересовался, нет ли у него сухих носочков.

Глава 10

Spada da filo[1]

Когда Ромасюсик закончил дергаться, визжать и паниковать, он обнаружил, что рука, небрежно удерживающая его за одежду, принадлежит Арею. Едва бродячая шоколадка осознала это, как тотчас заглохла и сама испугалась своих попыток вцепиться зубами в запястье бывшему начальнику русского отдела мрака.

Вела машину Варвара. Она деловито рулила по Тверской в сторону Белорусского вокзала, изредка поглядывая в зеркальце. Руки, слишком близко и напряженно лежащие на руле, выдавали некоторую неумелость.

– Третий день за баранкой, а какое дарование! Всего две аварии и одна оторванная при парковке незакрытая задняя дверь, – задумчиво сказал Арей.

Варвара самодовольно усмехнулась и тут же, зазнавшись, едва не влипла в тормознувшую впереди машину.

Ромасюсика спокойствие голоса Арея не подкупило. Напротив, он мелко задрожал и предпринял робкую попытку выброситься на дорогу. С проезжей части он смог бы телепортировать. Находясь же рядом с Ареем – нет. Ран же Ромасюсик не боялся, будучи в основе своей шоколадным.

– Что, невесело тебе? Душа поет, а кардиограмма пляшет? – поинтересовался Арей.

Ромасюсик на глазах стал из шоколадного сахарным, из сахарного – мармеладным, и из мармеладного – желейным. А из желейного уже заваливался в глухую и безнадежную кексовость. Многократно обжегшись, он давно усвоил: не бойся стражей мрака, кричащих и топающих ногами, поскольку пугают они, когда бессильны, но бойся, когда они ласковы и вкрадчивы.

– В-в-весело! – промямлил он.

– Ну и чудесно. Как там поживает наш милый мрак?

Ромасюсик заверил, что «и-их м-милый м-м-мрак поживает хо-хо-хорошо»…

– Давно заметил: без меня всегда всем хорошо! – не без горечи признал Арей. – А как мой друг Зигги Пуфс? Все так же боится солнца? Таскает с собой запасное тело с четырьмя сердцами, которое атакует вертикальными ударами палицы? Техника, конечно, простенькая, но парировать лучше не пытаться. Да и парочка коронок, помнится, имеется.

– С четырьмя сердцами? – жадно переспросил Ромасюсик.

– А ты не знал? – удивился Арей. – У второго тела Пуфса чудовищная выносливость. Когда-то на моих глазах оно размазало пару стражей из опричнины Лигула, не поделив с ними эйдосы. Дело, конечно, замяли. Все-таки считается, что Лигул набирает лучших, а тут сразу двое против одного… Сложно поверить, что Зигя на такое способен, а? Ведь тюфяк тюфяком!

Ромасюсик подобострастно закивал.

– Да и сам Пуфс не случайная фигура! – продолжал рассуждать Арей. – Он один из немногих наших, кто ухитряется быть удивительно пунктуальным в злобе. Именно пунктуальным. Другие позлобствуют и впадут в уныние, обвиснут. Этот же постоянен, как клещ, и мстительнее самого Лигула. С ним предпочитают не связываться.