Ожерелье Дриады - Емец Дмитрий Александрович - Страница 12

Она подняла флейту, чтобы оживить плакат и устроить сражение, проверяя, сколько живой силы уничтожит Чимоданов, но вовремя вспомнила, что Мефу ничего подобного показывать сейчас нельзя. И вообще для светлого стража у нее становятся сомнительные интересы.

Депресняк клокотал у Дафны на плече, как закипающий чайник. Правое крыло он высвободил из комбинезона и хлопал им, безуспешно пытаясь взлететь. «Я тебя презираю!» – сообщал он псу.

«А я тебя в упор не вижу!» – так же без слов отвечал ему пес.

– Впервые вижу собаку, у которой есть своя комната в подземном переходе, свой стол и свой плакат по гражданской обороне, – сказал Меф.

– Это точно, синьор Помидор! У этой собаки много чего есть! – заверил насмешливый голос у него за спиной.

Буслаев обернулся. В дверях стоял Арей, вошедший беззвучно. С ним рядом Варвара сердито постукивала по ладони вытянутым из ножен тесаком.

Глава 3

Царевна-волчица

Ирка разрывала землю передними лапами, сердито откидывая ее себе под живот. Она не могла найти кость, зарытую вчера, и злилась. Изредка Ирка вскидывала морду и огрызалась на Антигона. Она подозревала, что это он утащил кость и сгрыз где-нибудь в сторонке.

Кость была ей не нужна, есть бы ее она не стала, но Ирка и прежде терпеть не могла, когда пропадают ее вещи. Срабатывал извечный женский принцип, что нужны именно те брюки, которых не можешь найти. Причем нужны исключительно до тех пор, пока они не найдены.

Матвей стоял рядом и с грустью смотрел сверху на волчий загривок. От любимой девушки назойливо пахло тухлой рыбой. Волчица всякий раз не могла удержаться и вываливалась в рыбьих внутренностях, если где-то их обнаруживала. Ей казалось, что это отличная маскировка, и теперь собаки не разберутся, кто она такая, и примут за сухопутно путешествующую по своим делам дохлую атлантическую сельдь.

В шерсть на загривке впутались колючки, торчащие со всех сторон ошейника-строгача. Иным волчицу было не удержать. Хотелось бы обойтись вообще без поводка, но тогда Ирка невесть куда забрела бы и могла нарваться на неприятности. К ней и так уже многие подозрительно приглядывались.

Багров давно разобрался, что волков и собак отличают не столько по хвосту и серебристому окрасу, сколько по понуро-хитро-разочарованному виду. Собака чаще всего жизнерадостна и деловита, волк же сутуловато-уныл. Вечно стоит с опущенной головой и смотрит исподлобья, никому не доверяя.

Движения волка похожи на движения зашуганного, известного всем в городке попивающего воришки, который бочком пробирается по рынку, втягивает голову в плечи, не огрызается, когда на него кричат, но при первом же случае ухитряется схватить и унести что плохо лежит.

Матвей ощущал себя опустошенным. Когда внутри все выжжено и гложет чувство вины, оставаться нормальным нельзя. Можно только притворяться нормальным. Матвею казалось, что у него нет ни прошлого, ни будущего. Одно длинное бесперспективное настоящее.

Целуя тогда Ирку, он и не задумывался, что это приведет к таким последствиям. И вообще не верил в последствия. К кодексу валькирий он относился как к чему-то древнему и отжившему. Вроде не отмененного до сих пор средневекового устава европейского универа, запрещающего вводить с собой лошадь в аудиторию и проносить на экзамен заряженный боевой арбалет. Багрову казалось, что в законе есть главная часть, которую соблюдать надо, и есть нечто такое, что потихоньку можно и нарушить. Теперь же оказывалось, что кодекс валькирий ничего лишнего не содержал.

Служение валькирии слишком ответственно, чтобы можно было совмещать его с малейшим эгоистическим удовольствием. Тот, кто несет за царем его меч, не может по дороге заходить в пивнушки. Тут – что-нибудь одно. Если все же хочешь жить для себя – передай служение валькирии кому-то другому: отдай копье, шлем и щит.

Ирка же – из-за него, Матвея, – нарушила кодекс, увлеклась запретным чувством и теперь вот рычит, когда у нее пропадает кость.

Все же главным, что добивало Багрова, ущемляло его выпуклое мужское «Я», была полная собственная беспомощность. Как некромаг, он привык, что может решить большинство проблем, теперь же оказывалось, что вся его магия – блеф и возможности не идут дальше способности шевелить лапками дохлых зверушек.

Вечерами Матвей сидел и часами, ни о чем не думая, вычесывал волчице шерсть. Ирка, обычно не любившая прикосновений, уступала. Она лежала, вытянувшись, и умиротворенно смотрела на огонь. В ее выпуклых зрачках пламя обесцвечивалось, двоилось и казалось прирученным.

Антигон хлопотал возле буржуйки, порой из лени скармливая печке такие крупные поленья, что дверца не закрывалась. По полену любопытный огонь выползал наружу и тянул к потолку тонкую дымную руку. Поленья постреливали рыжими, скоро гаснущими искрами.

Реальность двоилась, печной смолистый дым висел под потолком, едва соглашаясь скользить в открытую форточку, и иллюзия никак не могла договориться с правдой, кто из них настоящий. Антигон пыхтел рядом, что-то бормотал. Изредка подходил и совал Багрову то чашку с кофе, то бутерброд, радушно желая «приятно подавиться!» и «скверного аппетита!».

Матвей разрывался на части. Он почти ненавидел волчицу, забравшую у него Ирку, но одновременно страшился ее лишиться. Волчица была единственным мостиком, соединявшим его с Иркой. В глазах волчицы он видел порой не звериную, а напряженную человеческую мысль. В такие минуты Матвей ясно осознавал, что волчица не вытеснила Ирку окончательно, а лишь отняла у нее тело. В остальном же они независимо существуют на разных уровнях – волчица на нижнем этаже, этаже плоти, Ирка же там, где плоть не властна и куда не простираются ее простые, как удар дубиной, интересы.

Матвею казалось, что если очень близко поднести ухо ко лбу волчицы, то можно услышать, о чем думает Ирка. Однажды он так и сделал и после долго, морщась, мазал ухо йодом. Волчице не понравилась чрезмерная интимность, и она прищелкнула его зубами, точно компостером.

«Колючки, так и быть, выбирай, а ушами хлопай в другом месте!» – очень ясно было сказано Багрову.

С аллеи донеслось рычание и резкий, как удар хлыста, щелчок поводком по мощной спине:

– Стоять! Ко мне!

К Ирке рвался широкогрудый мастиф. В ошейник ему вцепился мужчина в спортивном костюме. Толстые стекла очков мешали ему отличить волчицу от собаки. Волчица выдвинулась навстречу мастифу. Она не рычала, но, припав на передние лапы, оскалилась. Взгляд четко был устремлен псу на горло. Уши поджаты. Хвост, прямой как полено, почти коснулся земли.

– Фу! Назад! Фу! – грозно крикнул Багров, натягивая поводок.

Ему странно было разговаривать так с любимой девушкой. Беда была в том, что другого языка любимая девушка сейчас не понимала.

Спортивному костюму удалось наконец обмотать поводок вокруг дерева и остановить своего пса.

– Парень! У тебя кто? Кобель? – крикнул он.

Багрову захотелось его придушить.

– У меня девочка! – угрюмо ответил он.

Очки-лупы усомнились.

– А вот брехать не надо! Мой только на кобелей кидается!

Когда мастиф с хозяином удалился, за спиной у Багрова кто-то засмеялся. Матвей обернулся и увидел Бэтлу. Валькирия сонного копья сковыривала ногтем смолу с сосны и отправляла ее в рот. Рядом стоял оруженосец, гоняя травинку из одного края губ в другой. Матвей заметил: упитанные люди вечно должны что-то жевать. Хотя бы спичку или ноготь. Без этого жизнь представляется им неполной.

– Чем не практическое пособие о вреде поцелуев? Целуешь лягушку – получается царевна. Целуешь валькирию – и прогуливаешь волчицу на резинке от трусов, – сказала Бэтла своему оруженосцу.

Голос у нее был полуденно радостный и июльски довольный жизнью.