Под горой Гедимина - Тайц Яков Моисеевич - Страница 15

Глава девятая

ЗЕЛЁНЕНЬКИЙ

— Встать! Смирно! Щи идут!

Так всегда командовал дядя Корней, когда в три часа дня приходил во флигелёк со сверкающим солдатским котелком в одной руке и миской каши в другой.

Начальник обедал в госпитале, а для Миши дядя Корней приносил обед во флигелёк.

Однажды он пришёл не один. За тесёмку его халата держался маленький мальчик, лет шести-семи, с большой стриженой чёрной головой и чёрными, как уголь, глазами. На нём тоже был халат. Рукава были на три четверти закатаны, а подол, чуть ли не до половины подшитый, тянулся по полу.

Мальчик робко остановился на пороге. А дядя Корней поставил котелок на стол, вынул ложку, вытер её уголком халата и сказал:

— Милости просим, садись, москвич, поешь. Щи нынче добрые, с мясом!

— Спасибо, дядя Корней!

Над котелком вился вкусный белый парок. Миша, посматривая на черноглазого мальчика, взял тяжёлую ложку. Дядя Корней сказал:

— А вот это, познакомьтесь, самый главный наш пациент — Зеличок.

Услыхав своё имя, мальчик подошёл к Мише, протянул лёгкую, сухонькую ручку и нараспев произнёс:

— Зе-лин-ке.

Тут Миша узнал его. Это был тот самый мальчик, которого Миша видел когда-то в саду, среди раненых.

— Зелинке! — подхватил дядя Корней и погладил мальчика по голове. — А в палате бойцы его Зелёненьким прозвали.

— Зелёненький? — улыбнулся Миша и протянул мальчику ложку: — На, Зелёненький, поешь со мной.

Зеличок покачал головой.

— Нет, — сказал дядя Корней, — мы уже отобедали. Скажи: «Сам кушай, Миша!»

Миша окунул ложку в котелок. Щи на самом деле были хороши. Очень приятно было есть из котелка, будто ты настоящий боец и после долгого перехода отдыхаешь на привале за дымящимся котелком.

— А по-русски ты умеешь? — спросил Миша.

Мальчик поднял на дядю Корнея свои большие блестящие чёрные глаза и, сильно картавя, старательно произнёс:

— Умею. Зд'авствуйте! Да зд'авствует К'ас-ная А'мия! У'а!

— Ура! — подхватил Миша. — Молодец!

— Видишь, какие мы умники, — сказал дядя Корней и погладил Зеличка по макушке. — Сейчас-то мы уж гладкие стали. А какой он был, когда его подобрали! Кожа да косточки.

— А где ж вы его нашли, дядя Корней? — спросил Миша, выуживая из котелка жирное мясо.

— Да тут неподалёку. Страшун-улица есть такая. Вот уж подлинно что Страшун-улица!

— Я знаю, — подхватил Миша. — Я там был, дядя Корней. Я там чуть не заблудился.

— А нехитрая штука там и заблудиться. Переулков этих, закоулков, ну-ну! — Дядя Корней махнул рукой. — А ты, сынок, туда не ходи. Ведь фашисты что сделали? Как вошли в город, так загнали туда, в те закоулки, шестьдесят тысяч душ…

— А зачем, дядя Корней? — спросил Миша, дуя на горячие щи.

— Зачем? Да как тебе сказать…

Дядя Корней помолчал, потом пригнулся к Мише и тихо сказал:

— Чтоб их убивать сподручней было, вот зачем!

Миша испуганно уставился на дядю Корнея и выкрикнул:

— За что?

Дядя Корней оглянулся на Зелёненького. Мальчик нашёл на столе бинокль и забавлялся, приставляя его к глазам то одной, то другой стороной.

— Какой там — за что, — сказал дядя Корней. — Убивали ни за что. Всех подряд — старых да малых, женщин, младенцев, — никого не щадили!

Миша отодвинул от себя котелок, над которым ещё вился зыбкий белый пар. Зелёненький опасливо посмотрел на Мишу и положил бинокль на стол.

— Эх я, старый пень! — проворчал дядя Корней. — Не надо бы тебе говорить. Я уж тут ко всему привык, а свежему человеку, конечно, тяжело… Зеличок, скажи мальчику: «Не расстраивайся, Миша, поешь!»

Зеличок словно понял дядю Корнея, подбежал к Мише и стал его дёргать за рукав. Миша вынул из кармана фонарик и зажёг его. Зеличок схватил фонарик и стал нажимать слабой рукой. Фонарик еле-еле засветился. Зеличок забегал по комнате, и слабый луч бегал вместе с ним. Дядя Корней молча следил за мелькающим бледно-жёлтым пятнышком света.

— И… никто… не спасся? — спросил Миша.

— Да почитай что никто, — отозвался тихо дядя Корней. — Зеличка нашего знаешь где нашли?

— Где?

— Вот, слушай. Фашисты, когда им отсюда отступать пришлось, решили напоследок всех, кто ещё остался на Страшун-улице, прикончить. Пошли по домам. А мать Зеличка слышит — идут. Куда спрячешься? Фашисты везде найдут. Вот её надоумило. Скатерть со стола сняла, завернула сына в скатерть — и на стенку, на гвоздик. Он затаился в узле, молчит. Фашисты ворвались, мать убили, а на узел второпях и не обратили внимания. Так наш Зеличок и уцелел.

Дядя Корней помолчал.

— Потом наши пришли, подобрали его — и к нам, в госпиталь. Теперь видишь какой гладкий стал! Скоро на выписку, да выписывать некуда.

Он поманил Зеличка толстым, морщинистым пальцем:

— Пойдём, Зелёненький, а то доктор заругается. Отдай мальчику фонарик. Скажи: «До свиданья, мальчик!»

Зеличок послушно вернул фонарик, протянул руку:

— До свиданья.

— До свиданья, Зелёненький. Приходи ко мне!

— А как же? Придём! — отозвался дядя Корней.

Они вышли. Во флигельке стало тихо. Миша взялся было за книжечку — записать то, что он слышал, но писать не смог.

Тогда он лёг, раскрыл книгу, которую захватил с собой из Москвы, но читать тоже не смог.

Так он пролежал до вечера.

Вечером пришёл папа, увидел, что Миша не спит, и нагнулся к нему:

— Ты что такой кислый?

— Ничего, папа. Просто так…

— Нет, ты скажи: в чём дело? Заскучал? Миша приподнялся, обеими руками ухватил папу за шею:

— Папа… я был на Страшун-улице… Там убили шестьдесят тысяч. И детей… и всех… папа!

Папа сел рядом с Мишей, прижал его голову к себе:

— Одно могу тебе сказать, Миша, вот поймаем самых главных фашистов, они ответят за всё!

— А если они спрячутся?

— Не спрячутся! Под землёй, да найдём!.. — Папа повернулся к Мише спиной: — Развяжи-ка!

Миша привстал на коленки и принялся развязывать на папиной широкой спине белые тесёмки халата.

Глава десятая

«МОСКВА… НЕЗВАНОВОЙ»

После ужина папа сказал:

— Сегодня больше не пойду, хватит! — Он, кряхтя, стал стаскивать тесные сапоги. — А помнишь, Мишук, ты рассказывал: в госпиталях, мол, выступал. Вот бы ты нашим раненым почитал, а? — Папа снял одеяло, аккуратно свернул его, лёг и положил босые ноги на низкую спинку кровати. — Какие-нибудь стихи подходящие.

— Ладно, папа, это можно.

— Запиши себе в книжечку: в воскресенье, в пять тридцать. И ещё знаешь чего? Маме мы с тобой не написали.

— Как — не написали? А на аэродроме?

— Какое же это письмо? Нет, маме надо хорошее, толстое письмо написать. — Папа повернулся на бок, прикрыл глаза рукой. — Сегодня же и напишем. А теперь давай вот что: давай по Москве погуляем.

— Как же это мы погуляем? — удивился Миша..

— Очень просто. Будем её вспоминать и будто гулять по ней.

— Давай, папа! — обрадовался Миша и сел у папы в ногах. — А с чего начнём?

— А с чего ты хочешь?

— А ты с чего?

Папа подумал:

— Ну, давай начнём хотя бы с нашего Никитского бульварчика. Сейчас часов девять… Значит, на бульваре полно народу. Все сидят на лавочках, ждут салюта. И мы с тобой тоже сидим возле Тимирязева и…

— Нет, папа, лучше не сидим. Лучше пускай мы идём.

— Ладно… И вот мы с тобой идём, и вдруг салют. Верно?

— Конечно! Каждый вечер бывает… Нет, папа, салют потом. Сначала мы с тобой дошли до Пушкина. А потом куда?

Папа не ответил. Миша продолжал:

— Потом пойдём направо, к Кремлю. Там лучше всего салют видно. Да, папа?

Вдруг во флигельке раздался храп. Миша поднял голову. Так и есть — это храпел папа!

Сначала Миша немного обиделся, а потом понял, что обижаться нечего. На земле ещё шла война, большая, трудная война. Красная Армия очищала от врага родную землю. Надо было добить злую силу, чтобы никогда ей больше не подняться, чтобы никогда она не смогла затеять новую войну. А злая сила огрызалась. Она крестила свои танки самыми страшными именами: и «пантера», и «тигр», и «королевский тигр». Она строила большие самоходные пушки «фердинанды». Она посылала в бой огромные самолёты с бомбами. Но Красную Армию уже нельзя было остановить. Она двигалась вперёд, освобождая город за городом. Это стоило многих жертв. В госпиталь поступало много раненых.