За столбами Мелькарта - Немировский Александр Иосифович - Страница 49

— Пойдёшь со мной, — сказал он Гискону, когда они подошли к сходням.

На борту суффета встретил человек с безволосым, сморщенным, как печёное яблоко, лицом. Он молча провёл Хирама и Гискона в каюту, увешанную яркими коврами. Там их ждал мужчина, одетый, сообразно восточному обычаю, в лазоревую тунику и красные шаровары. Он приветствовал гостя низким поклоном:

— Привет тебе, о владыка Гадеса! Да ниспошлют милостивые боги счастье и богатство тебе и твоим жёнам!

После ответного приветствия суффета перс усадил его рядом с собой на ковёр.

— Я Сатасп, слуга царя царей Ксеркса, начальник над его кораблями. После битвы при Саламине,[94] где коварные эллины потопили наши лучшие корабли, гнев обуял моего владыку. Перед дворцом в Персеполе он приказал вбить сотни кольев. На них корчились в страшных муках мужчины и женщины, жертвы его гнева. Каждый в городе с ужасом ждал своего конца. Однажды ночью меня привели во дворец. Я уже заранее простился с жизнью. Но, когда я на животе подполз к трону, его величество милостиво разрешил мне облобызать его ногу. До сих пор моё сердце преисполнено гордости! Ведь никто из предков моих не удостаивался такой великой милости! «Послушай, Сатасп, — промолвил царь царей. — Все думают, что главный наш враг — это жалкие эллины. О нет! Стоит мне только захотеть, и я могу превратить их всех в пыль и развеять по ветру. Главный мой враг — море. Это оно уничтожило мост, который я перебросил из Азии в Европу. В гневе я приказал высечь его плетьми, а оно, как строптивый раб, отомстило мне Саламйном. Но я отплачу ему! Мой звездочёт, халдей, рассказал мне, что в старину финикийские мореходы обогнули Ливию; на это им потребовалось ровно три года. Я затмлю славу этих жалких торгашей. Я покажу морю, что мне не страшны его козни. Отправляйся в Египет, возьми там лучший корабль и плыви через Столбы вокруг Ливии, пока не войдёшь в Аравийский залив. Я буду ждать тебя в Вавилоне. И, если ты не прибудешь вовремя в Вавилон, помни: тебя ждёт смерть на колу».

Тяжело вздохнув, перс продолжал:

— Итак, я вышел в море. По милости Ахурамазды,[95] Столбы Мелькарта остались позади. Ветер погнал корабль на юг. Бури обходили нас стороной. Я плыл вдоль бесконечного берега, пока не кончилась пресная вода. Я проник в устье какой-то большой реки. Там мои матросы заметили маленьких чёрных человечков в передниках из пальмовых листьев. Кормчий рассказал мне, что таких же точно человечков привозили в подарок египетским царям из болот, откуда вытекает Нил. И я приказал поймать маленького чернокожего, чтобы подарить его царю царей. Но как только матросы высадились на берег, человечки исчезли в высокой траве. Матросам удалось угнать лишь пару быков. Быки ничем не отличались от персидских, из чего я заключил, что в этой стране только люди маленького роста, а всё остальное обычных размеров. Потом мы вошли в страну безветрия. Там нет потоков воздуха, дующих с высот, чтобы гнать корабль вперёд. Никакое дыхание небес не помогало парусам, и я понял, что никто ещё не доходил до этих вод и не посылал туда кораблей. Я вынужден был вернуться. Обратный путь продолжался целый год. И вот уже приближается срок моей гибели. Может быть, ты, о мудрый владыка, утешишь душу мою советом?

Хирам задумался. Хитрая улыбка скользнула по его губам.

— Скажи, что для тебя будет легче: обогнуть Ливию или пройти каналом фараона Нехо в Красное, море? — спросил Харим.

— Сравнил муравья с верблюдом! — воскликнул перс. — Пройти в Красное море мне ничего не стоит! Только не на этой гауле.

— Так вот, подари свою гаулу гадесскому Мелькарту, а я тебе взамен дам своего «коня». Возьми преданных моряков и плыви в устье Нила под видом купца. А там по каналу, прорытому фараоном Нехо, сверни в Красное море. Оттуда тебе ничего не стоит добраться до Вавилона.

Перс смотрел на Хирама широко раскрытыми глазами. Мысль гадесца поразила его. Он скажет в Вавилоне, что буря разбила его корабль и он из его обломков построил себе другой, меньших размеров. Матросы подтвердят его слова. Царь будет доволен, а он вернётся к своим жёнам и сыновьям. Конечно, больше всех выгадает эта хитрая гадесская лиса, но другого выхода у него нет.

— Ахурамазда дал тебе частицу своего разума, — сказал перс. — Я принимаю твой совет к сердцу. Подготовь мне своего «коня» и одежду для моих людей. Пусть пока их принимают за карфагенян.

Хирам улыбнулся:

— К завтрашнему дню всё будет готово… Скажи, — добавил он, взглянув на стоящего у двери Гискона, — не встречал ли ты на своём пути какой-нибудь корабль или его обломки? Не слышал ли ты что-нибудь о Ганноне?

— Корабля не встречал, — ответил перс, рассматривая свои ярко окрашенные ногти, — а о Ганноне слышал от карфагенского мага. Я взял его на борт у мыса Солнца.

— Где же этот маг? — спросил Хирам.

— Он сошёл в Тингисе,[96] чтобы пересесть на карфагенскую гаулу.

Больше Хирам не стал ничего расспрашивать.

Хирам и Гискон покинули корабль.

— Отправь нас быстрее в Карфаген, — взмолился Гискон. — Может быть, там я узнаю о Ганноне.

— Тебе нужно плыть в Карфаген, — одобрил Хирам намерение юноши. — Ты должен будешь рассказать отцам города всё, что знаешь о Ганноне. Пусть они пошлют на его поиски гаулу.

Во власти волн

Ночи становились короче. Всё реже шли дожди. Месяц булькающих капель Бул[97] был на исходе. В свежей прозрачности воздуха уже ощущалось дыхание близкой весны. Из земли поднимались тоненькие изумрудные травинки. Волны, бушевавшие несколько месяцев подряд, стали спокойнее, словно их усмирили, заворожили своей лаской лучи Мелькарта.

Ганнон с грустью смотрел на удерживаемую якорями гаулу. Каждый легчайший порыв ветра приводил её в движение, заставлял дрожать от киля до верхушки мачты. Так человека, обращённого в рабство, волнует лишь одна мысль о свободе. Нетерпение корабля передавалось людям, утомлённым вынужденным бездельем. С нежностью вспоминали моряки о родном Внутреннем море, не знающем приливов и отливов,[98] об островах, ведущих корабль, как ребёнка, делающего первый шаг, от берега к берегу. Они забывали о гневной ярости этого моря, как муж, давно покинувший дом, не помнит о ссорах со своей строптивой женой.

О Внутреннем море мечтал и Ганнон. Там он надеялся отыскать след «Сына бури». Напрасно старейшина города советовал Ганнону подождать ещё несколько дней, Ганнон приказал поднимать паруса.

Явились жрецы Мелькарта. Стоя по колени в воде, они зарезали овцу, вынули её внутренности, сложили их в лодку и, по местному обычаю, трижды обогнули корабль. И теперь уже никакой смерч, что часто бушевал между Столбами Мелькарта, не будет им страшен. Так уверяли жрецы.

За один день гаула дошла до Столбов. Ганнон знал, что признаком смерча были густые, низкие облака. К счастью, небо было безоблачным. «Жертва в Ликсе спасла нас», — говорили моряки.

Чем больше Ганнон узнавал моряков, тем он больше удивлялся владевшими ими суевериями. Они скорее согласились бы лишиться правой руки, чем плюнуть в море. Чихнуть на правой стороне корабля они считали хорошим предзнаменованием, на левой же дурным. Никто бы не мог их заставить покинуть порт, если на палубу села ласточка. Они верили в златокудрых сирен, привлекающих людей своим пением. Будто стоит моряку услышать таинственный и зовущий голос сирены, он забывает обо всём и бросается за борт. Безумца можно спасти, лишь привязав к мачте.

Столбы Мелькарта остались позади. После океанских валов волны Внутреннего моря казались маленькими, совсем игрушечными. Моряки предвкушали радость встречи с близкими им людьми. Но восточные ветры в это время года дуют с определённой направленностью. Поэтому Ганнон знал, что путь от Столбов до Карфагена потребует вдвое больше времени, чем путь от Карфагена до Столбов. Кто-то даже рассказывал, что в летнее время плыл от Гадеса до Сицилии более двух месяцев.