За столбами Мелькарта - Немировский Александр Иосифович - Страница 33

Ганнон жадно слушал вождя. Особенно его заинтересовал рассказ о Великой дороге, пересекающей всю Ливийскую пустыню[75] с юга на север. Эта дорога вела через страну, которой владели люди с колесницами, и оканчивалась близ Большой воды.

— Да это же гараманты! — воскликнул Мидаклит, когда Ганнон передал ему рассказ вождя. — Ни одно из племён степной Ливии, кроме гарамантов, не владеет, колесницами.

— А зачем им колесницы?

— Они пользуются ими в войнах с обитателями пещер, быстроногими троглодитами. Поразительнее другое, откуда у гарамантов колесницы. Чтобы решить эту загадку, я в Карфагене перевернул сотни свитков. Однажды мне посчастливилось напасть на свиток, в котором рассказывалось о войнах фараонов Египта с воинственными народами Моря. Эти войны велись примерно в то же время, когда эллины осаждали Трою. Первый натиск народов Моря на Египет был неудачным. Египтяне разбили пришельцев и сожгли их корабли. Оставшиеся в живых на своих колесницах отступили в пустыню и заняли один из оазисов к западу от Нила. Я не сомневаюсь, что гараманты — потомки народов Моря, недаром они светловолосы и голубоглазы, как эллины.

— А как ты думаешь, — спросил Ганнон, — Большая вода — это Внутреннее море?

— Конечно! — воскликнул Мидаклит. — Как мы наивны, когда считаем только себя открывателями неведомых стран. Фарузии побывали у берегов Внутреннего моря прежде, чем люди Внутреннего моря побывали на земле фарузиев. В Керне я слышал удивительный рассказ о пяти юношах из племени насамонов, питающихся сушёной саранчой. Эти насамоны, которым эллины отказывают в разуме и считают их наравне с животными, прошли через пустыню и достигли области, покрытой болотами и поросшей деревьями. Там они видели большую реку, текущую с запада на восток и изобилующую крокодилами. Теперь я не сомневаюсь, что это река Хрета.

— Злосчастная Хрета! — сказал со вздохом Ганнон.

— Я понимаю твои чувства, — продолжал эллин. — Ты потерял у Хреты больше нас, но пусть послужит утешением то, что тебе первому удалось не только увидеть с палубы неведомый берег, но и стать свидетелем жизни племён, отдалённых от моря на много дней пути.

Ганнону и раньше приходилось слышать о торговле, которую вели карфагенские купцы с обитателями глубин Ливии.

Эта торговля была, конечно, менее выгодной, чем морская торговля, но всё же доставляла немалый доход. Главным её преимуществом была безопасность. Не надо рисковать ни людьми, ни кораблями. Номады[76] сами доставляли товары в Карфаген. Покупая золото и драгоценные камни, купцы мало интересовались людьми, проделавшими огромный путь через пустыню. Они ничего не знали об их странах, об их обычаях.

«Возможно, — думал Ганнон, — среди людей в странных одеяниях, которых я сам видел на карфагенском базаре, были и фарузии. Нет, мы напрасно пренебрегаем этими людьми. Может быть, с их помощью Карфаген найдёт путь к сокровищам Ливии более короткий и верный, чем через Мелькартовы Столбы».

Вождь дал карфагенянам четыре вместительных бурдюка для воды, мешок вяленого слоновьего мяса, двух лошадей и оружие. Карфагеняне вооружились копьями с широкими железными наконечниками.

— Как будто мы отправляемся в плавание! — шутил Малх, глядя, как к брюху лошадей привязывают бурдюки. — Воду берём с собой.

Фарузии провожали карфагенян далеко за селение.

Прощаясь с ними, Ганнон машинально нащупал под плащом мешочек с деньгами. Но намерение одарить гостеприимных хозяев кусочками кожи показалось ему самому смешным. Что они будут делать с этими кожаными кружочками?

Карфагеняне уходили, унося с собой воспоминание об отваге и благородстве этих людей.

Звенели погремушки на шеях лошадей. Животные, напуганные близостью Гуды, бежали, и это было поводом для шуток.

— С твоим другом, Бокх, — смеялся Ганнон, — можно обойтись без палки.

Мидаклит рассказывал о виденных им у себя на родине удивительно уродливых, но в то же время на редкость выносливых животных — верблюдах, могущих почти неделю обходиться без воды.

— Я их тоже видел, — заметил Малх. — Египтяне называют их кораблями пустыни. И, клянусь морем, лучшего прозвища для них не придумать. Раскачиваясь, как гаулы, они бредут через пески. Будь у нас верблюды, путь до Керны показался бы нам прогулкой.[77]

Дорога шла местностью, покрытой кустарником и маленькими колючими деревцами, похожими на акации. Её сменила степь. То там, то здесь виднелись пучки травы, а в промежутке между ними — голая земля. Ветер катал сухие клубки репейника. «Не так ли нас гонит по свету судьба?» — думал Ганнон.

К вечеру путники вышли к красноватым скалам, напоминавшим задранные к луне собачьи головы. Песчаные дюны чередовались с каменистыми осыпями, преграждавшими путь лошадям и людям. Этот тоскливый ландшафт оживлялся лишь несколькими деревьями с широкой, густой пирамидальной кроной. Деревья выстроились вдоль русла высохшей реки. Здесь был сделан привал.

Бокх развьючил коней, привязал их к дереву, подбросив им по пуку травы.

— Что же ты так далеко положил траву? — удивлялся Мидаклит. — Они же её не достанут.

Маврузий рассмеялся.

— Сразу видно, седая борода, что у тебя не было коней. Мы, маврузий, заставляем наших коней тянуться за кормом. Оттого у них такие длинные и гибкие шеи.

Вскоре запылал костёр. Поблизости было много высохших деревьев и сучьев, видимо, сбитых бурей. Брошенные в огонь, они источали благоухание. Это был грустный аромат факельных шествий и погребальных церемоний, запах утрат. Эти деревья — кипарисы, испокон веков украшающие ложе смерти. Они растут и здесь, в безлюдной степи, словно для того, чтобы напоминать о скорбной участи человека.

Наутро маленький караван снова тронулся в путь. Дорога шла по засохшему извилистому руслу реки, как бы текущему песчаному потоку, отклоняясь от него то в одну, то в другую сторону.

Копыта коней увязали в сыпучем песке. Солнце жгло немилосердно. От его лучей негде было укрыться. Путь становился всё труднее и труднее.

Лишь изредка встречались кусты тамариска и какие-то светло-голубые растения. Маврузий уверял, что от их сока на коже открываются язвы. Но только с вершины холма пустыня могла показаться мёртвой. То и дело на глаза попадались ящерицы тёмно-жёлтого цвета и небольшие зверьки с крысиным хвостом и длинными задними ногами. Бокх поймал одного из них, и, ободрав, съел. Карфагеняне с отвращением отказались от этой пищи.

Локтях в ста от дороги путники увидели какое-то странное двуногое животное с длинной тощей шеей. У животного была птичья голова и тело с чёрными, как уголь, перьями. Другое такое животное, покрытое коричневатыми перьями, сидело на песке.

— Так это ведь страус! — воскликнул Мидаклит.

Карфагеняне много слышали об этой гигантской птице.

На памяти их отцов страус жил в степи к югу от Карфагена. Но богатые карфагенянки питали неумеренную страсть к страусовым перьям и раскрашенной скорлупе страусовых яиц. И вот уже в окрестностях Карфагена не увидишь страуса.

— Гекатей, — захлёбываясь, продолжал Мидаклит, — утверждает, что самка страуса, если она сидит на яйцах, не убегает при опасности.

Но, видимо, в этом Гекатей ошибался. Когда путники приблизились, обе птицы побежали, распустив крылья, как парус.

— Удивительная страна! — Малх поглядел им вслед. — Здесь птицы не летают, а бегают, как лошади.

— Быстрее! — возразил Бокх. — Самая резвая лошадь не обгонит страуса.

Путники подошли к тому месту, где сидели птицы. На песке, почти сливаясь с его желтизной, лежало яйцо величиной с голову младенца.

Мидаклит поднял его и внимательно осмотрел:

— Интересно, каково оно на вкус? — сказал он, передавая яйцо Ганнону.

Ганнон отбил мечом верхнюю часть скорлупы и заглянул внутрь. Там плавал огромный желток. Каждый из путников отведал его.