Дьюма-Ки - Кинг Стивен - Страница 76

— Рыбка Фредди? Краб Карла? Дональд Пугливый Олень? На Дональда Пугливого Оленя память вроде бы отреагировала, в её глубинах что-то шевельнулось, но не более того.

— Не помню, — ответил я.

Анжел ещё говорил, что тебе стоит попытаться их опубликовать, ты разве не помнишь? Но эти картины… Господи. Ты знал, что способен на такое?

— Нет. Я начал подумывать, что, возможно, стоит заняться живописью, когда жил в нашем коттедже на озере Фален, но не представлял себе, как далеко всё может зайти. — Я вспомнил «Смотрящего на запад Уайрмана», Кэнди Брауна без носа и рта, и подумал, что только что сделал признание века.

— Эдди, ты позволишь мне сделать остальные приглашения по тому же образцу, что и первое? Они получатся индивидуальными и довольно симпатичными.

— Па… — Опять чуть не вырвалось: «Панда». — Пэм, я не могу просить тебя об этом.

— Я хочу.

— Да? Тогда ладно.

— Я сделаю макеты и по электронной почте отправлю мистеру Уайрману. Ты сможешь их просмотреть, прежде чем он начнёт печатать. Он — прелесть, твой мистер Уайрман.

— Да. Точно. Вы двое действительно спелись за моей спиной.

— Спелись, не правда ли? — В голосе слышалась радость. — Ради тебя. Только ты должен кое-что сделать.

— Что?

— Ты должен позвонить девочкам, они просто с ума сходят. Особенно Илзе. Хорошо?

— Хорошо. И вот что, Пэм…

— Что, дорогой?

Я уверен, что последнее слово она произнесла автоматически, не думая, как оно будет воспринято. Хотя… пожалуй, она испытала то же самое, когда ласкательное имя прилетело к ней из Флориды, и ласки в нём с каждой милей становилось всё меньше.

— Спасибо.

— Всегда рада помочь.

Мы попрощались и закончили разговор без четверти одиннадцать. В ту зиму время бежало особенно быстро вечерами, которые я проводил в «Розовой малышке» (стоя у мольберта, удивляясь, с какой скоростью блёкнут на западе закатные цвета), а медленнее всего — в это утро, когда я не стал более откладывать на потом и другие телефонные звонки. Я набирал номера один за другим, будто глотал прописанные таблетки.

Взглянув на лежащую на коленях трубку радиотелефона, я пробурчал: «Чёрт бы тебя побрал», — и начал набирать следующий номер.

v

— Галерея «Скотто», это Элис. — Весёлый голос, к которому я уже привык за последние десять дней.

— Привет, Элис. Эдгар Фримантл.

— Да, Эдгар? — Весёлость сменилась осторожностью. Слышались ли нотки осторожности в её голосе раньше? Я их игнорировал?

— Если у вас есть пара минут, я бы хотел поговорить о том, в каком порядке мы будем показывать слайды на лекции.

— Да, Эдгар, давайте поговорим. — Я буквально услышал вздох облегчения. И почувствовал себя героем. Разумеется, почувствовал и мерзавцем.

— Блокнот у вас под рукой?

— Будьте уверены.

— Хорошо. В принципе хотелось бы показывать их в хронологическом порядке…

— Но я не знаю хронологии. Я пыталась сказать вам…

— Понимаю, и сейчас хочу продиктовать вам весь список. Но, Элис, первый слайд выбьется из хронологического ряда. Начнём мы с «Роз, растущих из ракушек». Записали?

— «Розы, растущие из ракушек», записала. — Второй раз после нашей встречи я слышал в голосе Элис неподдельную радость.

— Теперь карандашные рисунки… — Мы проговорили следующие полчаса.

vi

— Oui, allo?[124]

Я молчал. Французский сбил меня с мысли. Тот факт, что трубку снял молодой мужчина, потряс ещё сильнее.

— Alio, alio? — Нотки нетерпения. — Qui est a l'appareil?[125]

— М-м-м, может, я ошибся номером. — Я чувствовал себя не просто говнюком, но моноязычным американским говнюком. — Я хотел поговорить с Мелиндой Фримантл.

— D'accord,[126] вы набрали правильный номер, — потом, уже не в трубку: — Мелинда! C'est ton papa, je crois, cherie.[127]

Трубка со стуком куда-то легла. Перед моим мысленным взором тут же возник образ (очень чёткий, очень политически некорректный и скорее всего навеянный упоминанием Пэм книжек-картинок, которые я когда-то рисовал для маленькой больной девочки): большой говорящий скунс в берете, мсье Пепе ле Пю, расхаживает по pension (если именно этим словом обозначается маленькая однокомнатная квартира в Париже) моей дочери, а над его белополосой спиной поднимаются волнистые линии свойственного ему аромата.

Потом трубку взяла Мелинда, похоже, необычайно взволнованная, чего с ней никогда не случалось.

— Папа? Папуля? У тебя всё в порядке?

— Всё отлично, — ответил я. — Это твой сосед по комнате? — Я шутил, но по не свойственному ей молчанию понял, что, сам того не желая, попал в десятку. — Впрочем, не важно, Линии. Я просто…

— …подтруниваешь надо мной, так? — Я не мог сказать, то ли ей весело, то ли она начинает злиться. Связь, конечно, была хорошая, но не настолько, чтобы улавливать все интонации. — Если на то пошло, да.

Подтекст сомнений не вызывал, прозвучал ясно и чётко: «Собираешься закатить мне скандал?» Но у меня и в мыслях такого не было.

— Я рад, что у тебя появился друг. У него есть берет?

К моему безмерному облегчению, Линии рассмеялась. С ней я никогда не знал наперёд, какая шутка сработает: чувство юмора у неё было таким же непредсказуемым, как и вторая половина апрельского дня.

— Рик! — позвалаона. — Mon pара… — дальше я не разобрал, потом услышал: —…si tu portes un beret?[128]

До меня донёсся далёкий мужской смех. «Ох, Эдгар, — подумал я. — Даже из-за океана ты уже ведёшь их под венец, реrе fou[129]».

— Папуля, у тебя всё хорошо?

— Отлично. Как твоя стрептококковая инфекция?

— Думаю, я иду на поправку.

— Я только что говорил по телефону с твоей матерью. Ты получишь официальное приглашение на эту выставку. Она говорит, что ты приедешь, и я страшно волнуюсь.

— Ты волнуешься? Мама прислала мне несколько фотографий, и я жду не дождусь этой выставки. Где ты научился так рисовать?

Сегодня это был самый популярный вопрос.

— Здесь.

— Картины потрясающие. Остальные такие же хорошие?

— Приезжай, и всё увидишь сама.

— Рик может приехать?

— У него есть паспорт?

— Да…

— Он даст обещание не смеяться над твоим отцом?

— К старшим он относится очень уважительно.

— Тогда, разумеется, он может приехать, при условии, что на авиарейсы проданы не все билеты, и вы согласны спать в одном номере… но, полагаю, это как раз не проблема.

Она завизжала так громко, что заболело ухо, но трубку я отдёргивать не стал. Давно уже я не слышал, чтобы Линии Фримантл так реагировала на мои слова или дела.

— Спасибо, папуля… это здорово!

— Буду рад познакомиться с Риком. Может, конфискую у него берет. В конце концов, я же теперь художник.

— Я передам ему твои слова. — Её тон переменился. — Ты уже говорил с Илзе?

— Нет, а что?

— Когда будешь говорить, не упоминай о приезде Рика, хорошо? Я скажу ей сама.

— Я и не собирался.

— Потому что у неё с Карсоном… насколько я знаю, она тебе о нём рассказывала…

— Рассказывала.

— Я уверена, там возникли проблемы. Илли говорит, что «всё обдумывает». Это её слова. Рик не удивлён, он считает, что нельзя доверять человеку, который молится на людях. И мне кажется, что моя сестра заметно повзрослела.

«То же самое можно сказать и о тебе, Лин», — подумалось мне. Я вдруг увидел её семилетней, такой больной. Тогда мы с Пэм боялись, что она может умереть у нас на руках, хотя никогда не говорили об этом вслух. Огромные чёрные глаза, бледные щёчки, жидкие волосы. Однажды я, глядя на неё, даже подумал: «Череп на палочке», — и возненавидел себя за эту мысль. А ещё больше ненавидел себя за другое: раз уж одна из дочерей так тяжело болела, в глубине сердца я радовался, что это была Лин. Я всегда пытался убедить себя, что одинаково люблю своих детей, но лгал себе. Возможно, некоторые родители действительно могли такое сказать (думаю, Пэм — могла), но не я. Мелинда знала об этом?