Дьюма-Ки - Кинг Стивен - Страница 74

Я ожидал увидеть ещё одну репродукцию на задней стороне обложки, но ошибся. Увидел другое, и сердце защемило от удивления и любви. Отношения с Мелиндой давались мне с трудом, отнимали много сил, но любил я её ничуть не меньше Илзе, и мои чувства предельно ясно иллюстрировала чёрно-белая фотография, с линией сгиба посередине и двумя обтрёпанными углами. И фотография имела право выглядеть старой, потому что Мелинде, которая стояла рядом со мной, было годика четыре. То есть сфотографировали нас восемнадцатью годами раньше. Она была в джинсах, ковбойских сапожках, рубашке с длинными рукавами и соломенной шляпе. Мы только что вернулись из «Плизант-Хилл-фармс» в Техасе, где она иногда каталась на пони которого звали… Сахарок? Я подумал, что да. В любом случае, мы стояли на дорожке у нашего первого маленького дома в Бруклин-парк, я — в линялых джинсах, белой футболке с короткими, закатанными на плечи рукавами, с зачёсанными назад волосами, бутылкой пива «Грейн белт» в руке и улыбкой на лице. Линии одну руку сунула в карман джинсов, снизу вверх смотрела на меня, и отчитавшейся на её лице любви (такой сильной любви!) у меня сжалось горло. Я улыбнулся, как улыбаются в отчаянной попытке сдержать слёзы. Под фотографией было написано:

Я закрыл брошюру, которая была и письмом, и приглашением на выставку, какое-то время молча смотрел на неё. Боялся заговорить.

— Разумеется, это всего лишь макет… — Голос Уайрмана звучал неуверенно. Другими словами, говорил он в несвойственной ему манере. — Если ты против, я его выброшу и начну снова. Никаких проблем.

— Ты получил эту фотографию не от Илзе. — Я решился опробовать голосовые связки.

— Нет, мучачо. Пэм нашла её в одном из старых фотоальбомов.

И сразу всё стало ясно.

— И сколько раз ты с ней беседовал, Джером? Уайрман поморщился.

— Неприятно, конечно, но, пожалуй, ты имеешь право. Думаю, раз шесть. Начал с рассказа, что ты попал здесь в сложную ситуацию, завязал на себя многих людей…

— Какого хера! — обиженно воскликнул я.

— Людей, которые возлагают на тебя большие надежды, доверяют тебе, не говоря уже о деньгах…

— Я без труда возмещу галерее «Скотто» все деньги, потраченные на…

— Заткнись, — оборвал меня Уайрман, и никогда ещё он не говорил со мной таким неприветливым тоном. Да и такого ледяного взгляда у него я никогда не видел. — Ты же не говнюк, мучачо, вот и веди себя соответственно. Ты можешь оплатить их доверие? Можешь оплатить потерю репутации, если великий новый художник, которого они обещали представить потенциальным покупателям, не появится ни на лекции, ни на выставке?

— Знаешь, Уайрман, на выставку я могу прийти, а вот эта чёртова лекция…

— Они этого не знают! — прокричал он. Чего там, взревел. И голос у него был для этого подходящий — голос, от которого в зале судебных заседаний зазвенело бы в ушах. Элизабет этого не заметила, но сыщики серой лентой поднялись с кромки воды. — У них уже появилась забавная такая мысль, что, возможно, пятнадцатого апреля никакой выставки и не будет, что ты заберёшь свои картины, и они останутся с пустыми залами в самый прибыльный период туристического сезона, на который у них обычно приходится треть годовой выручки.

— У них нет оснований так думать, — пролепетал я, но моё лицо горело, как раскалённый кирпич.

— Нет? А как бы ты воспринял подобное поведение в своей прошлой жизни, амиго? К каким бы пришёл выводам, если бы поставщик, у которого ты заказал цемент, не привёз бы его вовремя? Или субподрядчик, ведающий установкой сантехники в новом банковском здании, не приступил к работе в оговорённый контрактом день? Ты бы чувствовал себя уверенно, имея дело с такими людьми? Ты бы поверил их оправданиям?

Я молчал.

— Дарио посылает тебе электронные письма с конкретными вопросами, касающимися организации выставки, но ответов не получает. Он и другие звонят по телефону и слышат квёлое: «Я об этом подумаю». Они бы занервничали, даже если бы имели дело с Джейми Уайетом или Дейлом Чихули,[122] но ты — не первый и не второй. Если на то пошло, ты — человек с улицы. Поэтому они звонят мне, и я делаю всё, что могу… в конце концов, я — твой грёбаный агент… но я же не художник, как по большому счёту и они. Мы — таксисты, которые пытаются принять роды.

— Я понимаю.

— А я — нет! — Он вздохнул. Тяжело вздохнул. — Ты говоришь, что с лекцией у тебя всего лишь сценический мандраж, и ты собираешься прийти на выставку. Я знаю, отчасти ты в это веришь, но, амиго, должен сказать, есть в тебе и другая часть, которая не имеет ни малейшего желания появляться в галерее «Скотто» пятнадцатого апреля.

— Уайрман, это полнейшая…

— Чушь? Ты это хотел сказать? Я звоню в «Ритц-Карлтон» и спрашиваю, забронировал ли мистер Фримантл номера на середину апреля, и мне отвечают: «Нет, нет, Нанетт». После этого я собираюсь с духом и связываюсь с твоей бывшей. В телефонном справочнике её номер больше не значится, но твоя риелтор сообщает мне его, когда я говорю, что ситуация в каком-то смысле чрезвычайная. И я сразу узнаю, что Пэм ты по-прежнему небезразличен. Она даже хочет позвонить тебе и сказать об этом, но боится, что ты пошлёшь её ко всем чертям.

Я вытаращился на него.

— И после того как мы заочно знакомимся, я узнаю, что Пэм Фримантл понятия не имеет о большой художественной выставке живописных полотен её мужа, которая должна состояться через пять недель. Это во-первых. А во-вторых… тут всё проясняется после телефонного звонка Пэм… Уайрман в это время решает кроссворд, спасибо восстановившемуся зрению… её бывший не зафрахтовал самолёт, во всяком случае, в той авиакомпании, услугами которой раньше пользовался. Так не стоит ли нам обсудить такой вариант: не принял ли Эдгар Фримантл глубоко в душе судьбоносного решения, не собирается ли, когда до выставки останется совсем ничего, послать всех на хер и свалить, как говорили во времена моей растраченной попусту юности?

— Нет, ты ошибаешься, — пробубнил я. Прозвучало неубедительно. — Просто вся эта организационная тягомотина сводит меня с ума, вот я… понимаешь, откладывал всё на потом.

Но Уайрман не знал жалости. И если бы я давал свидетельские показания, он бы уже превратил меня в маленькую лужицу топлёного сала и слёз. Судье пришлось бы объявить перерыв, чтобы пристав смог вытереть пол.

— Пэм говорит, что Сент-Пол будет выглядеть, как Де-Мойн тысяча девятьсот семьдесят второго года, если с линии горизонта убрать силуэты всех зданий, построенных «Фримантл компани».

— Пэм преувеличивает.

Он пропустил мои слова мимо ушей.

— Мне предлагается поверить, что человек, который руководил такими стройками, не может справиться с бронированием билетов на самолёт и номеров отеля? Учитывая, что нужно всего лишь снять телефонную трубку. Потому что на другом конце провода он найдёт полное взаимопонимание.

— Они не… я не… они не могут просто так…

— Ты злишься?

— Нет. — Но я злился. Прежняя злость вернулась и хотела возвысить голос, завопить, как Эксл Роуз на волне «Кости». Я коснулся пальцами лба над правым глазом, в том месте, где начала собираться боль. Сегодня о живописи не могло идти и речи, и вина лежала на Уайрмане. Он лишил меня возможности встать к мольберту. Вот тут я и пожелал ему ослепнуть. Не наполовину, а вообще. Внезапно до меня дошло: а ведь я могу нарисовать его таким. И мгновенно от злости не осталось и следа.

Уайрман увидел, как моя рука поднялась к голове, и чуть сбавил напор.

— Послушай, большинство из тех, с кем она поговорила, разумеется, не давая никаких гарантий, уже ответили: «Конечно же, да, с удовольствием». Твой бывший прораб, Анжел Слоботник сказал Пэм, что привезёт тебе банку маринованных огурцов. Она говорит, что он был в восторге.