Дьюма-Ки - Кинг Стивен - Страница 53

Глава 9

КЭНДИ БРАУН

i

Спустя два вечера я впервые нарисовал этот корабль.

Сначала назвал картину «Девочка и корабль», потом — «Девочка и корабль № 1». Именно корабельный цикл, а не история с Кэнди Брауном, побудил меня выставлять свои работы. Если Наннуцци хотел организовать выставку, я уже ничего не имел против. И не потому, что гнался за, как говорил Шекспир, «дутой славой» (в этом меня просветил Уайрман). Просто признал правоту Элизабет: не следовало накапливать законченные полотна на Дьюма-Ки.

Картины с кораблём были хороши. Может, превосходны. Такое у меня возникало ощущение, когда я заканчивал каждую. Но при этом от них веяло могущественным злом. Думаю, я это знал с самой первой картины, которую написал в канун дня святого Валентина. В последнюю ночь жизни Тины Гарибальди.

ii

Кошмаром я бы этот сон называть не стал, но он был таким ярким и живым, что мне не под силу описать его словами, хотя что-то удалось перенести на холст. Не всё, но что-то. Может, и многое. На небе полыхал закат. В этом сне и во всех последующих на небе полыхал закат. Красный цвет заливал западный горизонт, поднимался до небес, где переходил в оранжевый, а потом, что странно, в зелёный. В Заливе парил полный штиль, лишь в редких местах гладь воды вспучивали маленькие волны, напоминая капельки пота. В отражённом солнечном свете Залив выглядел, как гигантская глазница, заполненная кровью.

На этом огненном фоне чернел силуэт древнего трёхмачтового парусника. Прогнившие паруса корабля обвисли, красный свет прорывался сквозь дыры и разрывы. Живых на борту не было. Чтобы это понять, хватало одного взгляда. Не покидало ощущение, что корабль таит в себе угрозу, словно там поселилась какая-то болезнь, убившая команду и оставившая только гниющий труп из дерева, парусины и пеньки. Я помню, как подумал, что чайка или пеликан, если им доведётся пролететь над кораблём, упадут на палубу с дымящимися перьями.

Не более сорока ярдов разделяли парусник и маленькую вёсельную лодку. В ней сидела девочка, спиной ко мне. С красно-рыжими волосами, но волосы были искусственными: у живой девочки таких спутанных волос быть не могло. Кто эта девочка, я мог определить по платью. В крестиках-ноликах и печатных буквах, образующих слова: «Я ВЫИГРЫВАЮ, ТЫ ВЫИГРЫВАЕШЬ». Илзе носила такое платье в четыре или пять лет… примерно столько же было и близняшкам на семейном портрете, который я видел на лестничной площадке второго этажа в «Еl Palacio de Asesinos».

Я пытался закричать, предупредить её, что нельзя приближаться к древнему паруснику. Не мог. Ничего не мог. В любом случае значения, похоже, это не имело. Девочка просто сидела в маленькой лодочке, которая чуть покачивалась на едва заметных красных волнах, смотрела на корабль, одетая в разрисованное крестиками-ноликами платье Илзе.

Я упал с кровати на травмированный бок. Закричал от боли и перекатился на спину, слушая доносящийся снаружи шум волн и шуршание ракушек под домом. Они подсказали, где я нахожусь, но покоя не принесли. «Я выигрываю, — говорили они. — Я выигрываю, ты выигрываешь. Ты выигрываешь. Я выигрываю. Пистолет — я выигрываю. Фрукт — ты выигрываешь. Я выигрываю, ты выигрываешь».

Мне начало жечь ампутированную руку. Выбор у меня был простой: либо прекратить это, либо рехнуться, и я знал лишь один действенный способ. Пошёл наверх и следующие три часа рисовал, рисовал, рисовал. Без модели на столе, без вида за окном. Не нуждался ни в первом, ни во втором. Всё уже держал в голове. И работая, я осознал, что это та самая картина, к которой меня подводили все предыдущие. Я говорю не о девочке в вёсельной лодке — она служила лишь дополнительной приманкой, якорем, зацепленным за реальность. Корабль — вот к чему я шёл всё это время. К кораблю и закату. Оглядываясь назад, я вижу всю иронию сложившейся ситуации: именно в «Здрасьте», моем первом карандашном наброске, сделанном в день приезда, я в наибольшей степени приблизился к этой подсознательной цели.

iii

Я рухнул на кровать где-то в половине четвёртого и спал до девяти утра. Проснулся свежим, бодрым, освободившимся от всех забот. И погода не подкачала: выдался первый за неделю безоблачный и тёплый день. Баумгартены готовились к возвращению на север, но я успел побросать фрисби с их мальчиками до того, как они уехали. Я не жаловался на настроение, боль практически ушла. И до чего это приятно — ощущать себя таким же, как все, пусть лишь на час.

У Элизабет голова тоже очистилась от тумана. Я прочитал ей несколько стихотворений, пока она расставляла фарфоровые статуэтки. Компанию нам составил и Уайрман, которого заразило всеобщее благостное настроение. В тот день, казалось, весь мир радовался жизни. И только потом до меня дошло, что Джордж «Кэнди» Браун, возможно, похищал двенадцатилетнюю Тину Гарибальди в тот самый момент, когда я читал Элизабет стихотворение Ричарда Уилбура о стирке: «Любовь зовёт нас ко всему земному». Я выбрал его, потому что утром прочитал газетную заметку, где указывалось, что стихотворение это — фаворит Дня Святого Валентина. Момент похищения Тины Гарибальди зафиксировали предельно точно. Произошло это в 15.16, согласно временной отметке на видеозаписи, и, возможно, именно в тот момент я прервался, чтобы отпить из стакана зелёного чая Уайрмана, после чего продолжил читать стихотворение Уилбура, которое распечатал из Интернета.

Разгрузочные площадки позади торгового центра «Перекрёсток» контролировались камерами наблюдения. Полагаю, с тем, чтобы предотвратить кражу товара. На этот раз они зафиксировали кражу жизни ребёнка. Тина, стройная девочка в джинсах и с рюкзачком на спине, пересекала контролируемую камерами территорию справа налево. Вероятнее всего, она собиралась заглянуть в торговый центр по пути домой. На плёнке, которую телевизионщики крутили с маниакальным упорством, он появляется из-за пандуса и хватает её за руку. Она вскидывает голову, чтобы посмотреть ему в лицо, и вроде бы задаёт вопрос. Браун кивает в ответ и уводит её. Поначалу она не сопротивляется, но потом, аккурат перед тем, как они исчезают за большим мусорным контейнером, Тина пытается вырваться. Но он по-прежнему цепко держит девочку за запястье, пока они не пропадают из поля зрения камеры. Согласно заключению судебного медика, он убил её почти шестью часами позже, но, судя по тому, в каком виде нашли её тело, эти часы тянулись очень долго для маленькой девочки, которая никому не причинила вреда. Должно быть, показались бесконечностью.

«За открытым окном утренний воздух полон ангелов», — пишет Ричард Уилбур в стихотворении «Любовь зовёт нас ко всему земному». Но нет, Ричард. Нет.

Это были всего лишь простыни.

iv

Баумгартены уехали. Собаки Годфри обгавкали их на прощание. Команда «Весёлых служанок» прибыла в дом, где останавливались Баумгартены, и провела генеральную уборку. Тело Тины Гарибальди, обнажённое ниже пояса, нашли в канаве за детским бейсбольным полем в Уилк-парк. Девочку выбросили за ненадобностью, как мешок с мусором. По «Шестому каналу» показали её мать, кричащую и раздирающую щёки ногтями.

Кинтнеры сменили Баумгартенов. Молодёжь из Толедо освободила № 39, и туда вселились три милые пожилые женщины из Мичигана. Эти пожилые женщины много смеялись и кричали: «Эй!», — когда видели меня или Уайрмана. Я понятия не имел, использовали они Wi-Fi, недавно установленный в № 39, или нет, но во время нашей первой игры в крестословицу они разделали меня под орех. Собаки Годфри без устали лаяли, когда пожилые женщины выходили на послеполуденную прогулку. Мужчина, который работал на автомойке «И-Зет джет» в Сарасоте, позвонил в полицию и сказал, что человек на видеозаписи камер наблюдения похож на одного из мойщиков, парня, которого звали Джордж Браун по прозвищу Кэнди. В День Святого Валентина Кэнди Браун ушёл с работы в половине третьего и не появился там на следующий день, сославшись на недомогание. Автомойка «И-Зет джет» находилась в одном квартале от торгового центра «Перекрёсток». Через два дня после Святого Валентина я зашёл на кухню «Паласио» и увидел, что Уайрман сидит за столом с запрокинутой головой и весь трясётся. Когда тряска прекратилась, Уайрман сказал, что прекрасно себя чувствует. На мои слова, что выглядит он далеко не прекрасно, Уайрман предложил мне оставить своё мнение при себе, говорил резко, чего я прежде за ним не замечал. Я поднял руку с тремя оттопыренными пальцами и спросил, сколько пальцев он видит. Он сказал: три. Я загнул один палец, и он сказал: два. Посомневавшись, я всё же решил не заострять на этом внимания. Вновь напомнил себе, что не несу ответственности за Уайрмана. Я закончил «Девочку и корабль» номер два и номер три. В «№ 2» девочка сидела в вёсельной лодке в синем в горошек платье Ребы, но я практически не сомневался, что это была Илзе. А в «№ 3» о сомнениях речи вообше не было. Её волосы обрели соломенный цвет (я его помнил с тех дней), и на ней была матросская блузка с синим причудливым узором на воротнике (её я помнил ещё лучше, и не без причины: именно в этой блузке в одно из воскресений Илзе упала с яблони в нашем дворе и сломала руку). В «№ 3» корабль чуть развернулся, и я смог прочитать первые буквы его названия, написанные на носу облупившейся краской: «ПЕР». Я понятия не имел, что за ними последует. На той картине впервые появился гарпунный пистолет Джона Истлейка.