Дьюма-Ки - Кинг Стивен - Страница 30

— Я не понимаю. Я хочу сказать, вы уж извините, если я…

— В каком-то смысле так оно и есть! — От смеха Уайрман, похоже, не мог связно говорить. — В каком-то смысле, в этом всё дело! Только дочь! Разумеется, она — дочь крест…

Он раскачивался из стороны в сторону, вперёд-назад, его сотрясали судороги смеха, и именно в этот момент шезлонг не выдержал, сломался с громким треском, отчего сначала Уайрмана бросило вперёд, и на лице у него отразилось на редкость комичное изумление, а потом на песок. Падая, он задел рукой стойку зонта, она наклонилась вместе со столиком, из которого торчала. Порыв ветра подхватил зонт, раздув его, как парус, и потащил вдоль берега. Меня рассмешили не вылезшие из орбит глаза Уайрмана, не полосатые челюсти шезлонга, едва не сомкнувшиеся на нём, не его падение на песок. И даже не столик, взятый на буксир зонтом. Причиной стал стакан Уайрмана, который по-прежнему стоял на донышке между боком и левой рукой распростёртого на песке мужчины.

«„Акме айст ти компани“, — мои мысли застряли в старых мультфильмах о Дорожном бегуне. — Мип-мип[55]». Последнее, само собой, заставило меня вспомнить кран, тот самый, что покалечил меня, с грёбаным сигналом заднего хода, который не сигналил. Тут же я увидел себя Злым койотом, зажатым в кабине корёжащегося пикапа, с выпученными от недоумения глазами, с торчащими в разные стороны обтрёпанными ушами, возможно, даже дымящимися на кончиках.

И я расхохотался. Не мог остановиться, пока не вывалился из своего шезлонга и не улёгся рядом с Уайрманом… но тоже не задел стакан, который всё ещё стоял на донышке, словно окурок, воткнутый в песок урны. Казалось, я не мог смеяться сильнее, но мне это удалось. Слёзы заструились по щёкам, мир начал тускнеть, потому что поступление кислорода в мозг резко сократилось.

Уайрман, всё ещё смеясь, пополз на корточках за убежавшим столиком. Попытался ухватиться за стойку, но она откатилась в сторону, будто почувствовав его приближение. Уайрман плюхнулся лицом в песок, потом поднялся, смеясь и отплёвываясь. Я перевернулся на спину, жадно ловя ртом воздух, на грани обморока, но смеясь.

Вот так я встретился с Уайрманом.

iii

Двадцать минут спустя столик занял исходное положение. Более или менее. И всё было бы хорошо, да только мы с Уайрманом заходились смехом каждый раз, когда взгляд падал на зонт.

Один треугольный сектор порвался, и теперь зонт напоминал пьяного, который пытается казаться трезвым. Уайрман перенёс уцелевший шезлонг к деревянным мосткам и, по моему настоянию, сел в него. Я же устроился на мостках. Пусть спинки не было, но подняться с них мне было куда проще (не говоря уже о сохранении достоинства). Уайрман предложил сходить в дом и заменить разлившийся ледяной чай свежим, но я отказался, согласившись, правда, разделить чай, чудом оставшийся в стакане Уайрмана.

— Теперь мы братья-по-воде, — заметил он, когда мы выпили чай.

— Это какой-то индейский ритуал? — спросил я.

— Нет, это из «Чужака в чужой стране» Роберта Хайнлайна. Да будет благословенна его память.

Я вдруг подумал, что не видел его читающим, когда он сидел в полосатом шезлонге, но не стал озвучивать эту мысль. Многие не читают на пляже: от чтения при столь ярком свете у них болит голова. Я сочувствую людям, которые мучаются головными болями.

Он вновь начал смеяться. Закрыл рот двумя руками, как ребёнок, но смех прорвал эту дамбу.

— Хватит. Господи, хватит. Я чувствую, что потянул всё мышцы живота.

— Я тоже.

Какое-то время мы молчали. В этот день с Залива дул свежий, прохладный ветер, с явственным привкусом соли. Оторванный лоскут зонта трепало ветром. Тёмное пятно на песке (пролитый чай) практически высохло.

Он всё-таки хохотнул.

— Ты видел, как стол пытался убежать? Этот грёбаный стол. Хохотнул и я.

Болело бедро и мышцы живота, но чувствовал я себя достаточно неплохо для человека, который смехом едва не вогнал себя в обморок.

— «Побег Алабамы»,[56] — вставил я. Уайрман кивнул, всё ещё стирая с лица песок.

— «Grateful Dead». Тысяча девятьсот семьдесят девятый год. Или где-то рядом. — И вновь хохотнул, засмеялся, загоготал. Обхватил руками живот и застонал. — Не могу. Должен остановиться, но… — Невеста крёстного отца! Господи Иисусе! — И снова расхохотался.

— Только не говори ей, что я так её назвал, — попросил я. Смеяться он перестал, но улыбка осталась на лице.

— Я и не собирался, мучачо. Но… это шляпа, не так ли? Большая соломенная шляпа, которую она носит. Как Марлон Брандо в саду, когда играет с маленьким мальчиком.

На сегодня мы вроде бы насмеялись, но я кивнул, и мы вновь загоготали.

— Если мы заржём, когда я буду вас знакомить, — сказал он (и мы заржали, от одной мысли, что заржём), — будем говорить, что вспомнили, как я сломал шезлонг, хорошо?

— Хорошо. Правильно ли я понял, что она и впрямь имеет отношение к мафии?

— Ты действительно ничего не знаешь?

— Абсолютно.

Он указал на виллу «Розовая громада», которая с такого расстояния казалась совсем маленькой. Похоже, дорога домой будет долгой.

— Кому, по-твоему, принадлежит вилла, в которой ты живёшь, амиго? Я понимаю, ты платишь риелтору или компании «Дома для отдыха», но на чьём банковском счёте в конце концов осядут твои денежки?

— Готов предположить, что на банковском счёте мисс Элизабет.

— Правильно. Мисс Элизабет Истлейк. Учитывая возраст дамы, а ей восемьдесят пять, ты мог бы называть её старая мисс. — Он вновь рассмеялся, покачал головой. — Пора бы это прекратить. Но, откровенно говоря, давно уже у меня не было повода так поржать.

— У меня тоже.

Он посмотрел на меня (безрукого, заштопанного с одного бока) и кивнул. Потом какое-то время мы разглядывали Залив. Я знал, что люди приезжают во Флориду, когда становятся старыми и больными, потому что здесь тепло чуть ли не круглый год, но, кроме того, свою лепту вносит и Мексиканский залив. Целебным является даже взгляд на эту залитую солнцем спокойную водную гладь. Слово-громадина, не так ли? Я про Запив. Достаточно большой, чтобы бросать в него много чего и наблюдать, как оно исчезает.

Наконец Уайрман продолжил:

— И кому, по-твоему, принадлежат дома между твоей виллой и этой гасиендой? — Через плечо он указал на белые стены и оранжевую крышу. На всех местных картах она обозначена как «Гнездо цапли», но я называю её «Еl Palacio de Asesinos».

— Тоже мисс Истлейк?

— Ты правильно сложил два и два.

— А почему ты называешь гасиенду «Дворцом убийц»?

— Когда я думаю на английском, это «Убежище бандита». — На лице Уайрмана мелькнула виноватая улыбка. — Потому что выглядит гасиенда как то место, где главный плохиш из вестерна Сэма Пекинпа повесил бы свою шляпу. В любом случае у нас шесть красивых домов между «Гнездом цапли» и «Салмон-Пойнт»…

— Который я называю «Розовой громадой», — вставил я. — Когда думаю на английском.

Уайрман кивнул.

— «Еl sado Grande». Хорошее название. Мне нравится. Ты пробудешь здесь… как долго?

— Я снял виллу на год, но, честно говоря, не знаю. Жары не боюсь, хотя, как я понимаю, это время называют плохим сезоном, но нужно помнить об ураганах.

— Да, здесь мы все помним об ураганах, особенно после «Чарли» и «Катрины». Но дома между «Гнездом цапли» и «Сал-мон-Пойнт» опустеют задолго до сезона ураганов. Как и весь Дьюма-Ки. Между прочим, это место следовало бы назвать Истлейк-Айленд.

— Ты хочешь сказать, что он принадлежит ей?

— Всё это сложно даже для меня, а я в прошлой жизни был юристом. Когда-то остров принадлежал её отцу, вместе с немалым куском материковой Флориды к востоку отсюда. В тридцатых годах он продал всё, за исключением Дьюмы. Мисс Истлейк принадлежит северная часть острова, в этом нет никаких сомнений. — И Уайрман обвёл рукой северную оконечность Дьюма-Ки, которая, как он потом скажет, выбрита, как «киска» стриптизёрши. — Земля и дома на ней, от «Гнезда цапли» — самого роскошного — до твоей «Розовой громады», где жить опаснее всего. Они приносят ежегодный доход, в котором она особо и не нуждается, потому что отец оставил ей и другим своим детям mucho dinero.[57]