Дьюма-Ки - Кинг Стивен - Страница 24

— Потому что случившееся с тобой — не твоя вина.

Я почувствовал, как к глазам подступили слёзы. Разумеется, я знал, что не моя, но приятно слышать, как эти слова произносит вслух другой человек. Не Кеймен, работа которого и состояла в том, чтобы отскребать въевшийся жир со всех этих давно не мытых, причиняющих беспокойство котлов в раковинах подсознания.

Она кивнула.

— Ты обязательно поправишься. Я так говорю, а я командирша.

Ожила громкая связь. Объявили рейс 559 авиакомпании «Дельта», с посадками в Цинциннати и Кливленде. Первый этап путешествия Илзе домой.

— Иди, Цыплёнок. Нужно дать им время просветить твоё тело и проверить обувь.

— Сначала я должна тебе кое-что сказать.

Я всплеснул единственной оставшейся рукой.

— Что теперь, моя драгоценная девочка?

Илзе улыбнулась: так я обращался к обеим дочерям, когда моё терпение подходило к концу.

— Ты не убеждал меня, что мы с Карсоном слишком молоды для обручения. За это тебе отдельное спасибо.

— Если б убеждал, был бы толк?

— Нет.

— И я так подумал. Кроме того, твоя мать ещё попилит тебя за нас обоих.

Илзе поджала губы, потом рассмеялась.

— И Линии тоже… но только потому, что я впервые опередила её.

Она ещё раз крепко меня обняла. Я вдохнул запах её волос, крепкую, волнующую смесь ароматов шампуня и молодой, здоровой женщины. Отстранившись, Илзе посмотрела на моего мастера-на-все-руки, который стоял чуть в стороне.

— Позаботься о нём, Джек. Он хороший.

Они не влюбились друг в друга (не сложилось, мучачо), но он ей тепло улыбнулся.

— Сделаю всё, что в моих силах.

— И он обещал, что покажет свои картины специалисту. Ты — свидетель.

Джек, улыбаясь, кивнул.

— Отлично! — Илзе вновь поцеловала меня, на этот раз в кончик носа.

— Веди себя хорошо, папа. Долечивайся. — И она прошла сквозь двери пусть увешанная багажом, но всё равно быстрым шагом. Обернулась перед тем, как они закрылись. — И купи краски!

— Куплю! — крикнул я, но не знаю, услышала она или нет. Во Флориде двери захлопываются со свистом, быстро, чтобы уменьшить потери кондиционированного воздуха. На какие-то мгновения окружающий мир потерял чёткость и стал ярче; застучало в висках; защекотало в носу. Я наклонил голову и быстро протёр глаза большим и средним пальцами, тогда как Джек прикинулся, будто углядел в небе что-то очень интересное. Моё состояние характеризовало одно слово, но в голову оно никак не приходило. Я подумал: «педаль», потом — «кефаль».

Если не спешить и не злиться, сказать себе: «ты можешь это сделать», слова обычно приходят. Иногда тебе они и не нужны, но всё равно приходят. Пришло и это слово: «печаль».

— Хотите подождать, — заговорил Джек, — пока я подгоню автомобиль, или…

— Нет, я могу пройтись. — Я обхватил пальцами ручку костыля. — Только смотри по сторонам. Не хочу, чтобы при переходе дороги на меня наехали. Уже знаю, что это такое.

xvii

На обратном пути мы заглянули в магазин «Всё для живописи» в Сарасоте, и вот там я спросил Джека, знает ли он что-нибудь о художественных галереях города.

— Будьте уверены, босс. Моя мама работала в такой. Она называется «Скотто». Находится на Пальм-авеню.

— А если подробнее?

— Это модная галерея в богемной части города. — Он помолчал. — Хорошая галерея. Работают там милые люди… во всяком случае, к маме они всегда относились по-доброму, но… понимаете…

— Это модная галерея. — Да.

— То есть цены высокие?

— Там собирается элита. — Он говорил очень серьёзно, но, когда я рассмеялся, составил мне компанию. Думаю, именно в тот день Джек Кантори стал мне другом, а не наёмным работником.

— Тогда вопросов больше нет, потому что и я, безусловно, элита. Такая галерея мне и нужна.

Я поднял руку, раскрыв ладонь, и Джек хлопнул по ней.

xviii

По приезде в «Розовую громаду» Джек помог занести в дом мою добычу: пять пакетов, две коробки и девять натянутых на подрамники холстов. Покупки обошлись мне почти в тысячу долларов. Я сказал Джеку, что наверх мы всё занесём завтра. В этот вечер мне меньше всего хотелось писать картины.

Через гостиную я похромал на кухню с тем, чтобы приготовить сандвич, но по дороге увидел мигающую лампочку на автоответчике: меня ждало сообщение. Я подумал, что звонила Илзе, чтобы сообщить о задержке рейса из-за погодных условий или поломки.

Ошибся. Услышал приятный, но поскрипывающий от старости голос, и сразу понял, кто это. Буквально увидел большущие синие кеды на блестящих металлических подставках для ног.

— Привет, мистер Фримантл, добро пожаловать на Дьюма-Ки. Рада, что увидела вас на днях, пусть и мельком. Предполагаю, молодая женщина, которая была с вами, — ваша дочь, учитывая сходство. Вы уже отвезли её в аэропорт? Очень на это надеюсь.

Пауза. Я слышал её дыхание, громкое, тяжёлое (пусть до эмфиземы дело, похоже, ещё не дошло) дыхание человека, который большую часть жизни не выпускал сигареты изо рта. Потом она заговорила вновь:

— Принимая во внимание все обстоятельства, Дьюма-Ки — для дочерей место несчастливое.

Я вдруг подумал о Ребе, в столь неподходящем ей платье для тенниса, окружённой теннисными мячами, а волны выносили на берег всё новые.

— Надеюсь, со временем мы встретимся. До свидания, мистер Фримантл.

Щелчок. И я остался наедине с неустанным шуршанием ракушек под домом.

Прилив продолжался.

Как рисовать картину (III)

Оставайтесь голодными. Принцип этот проверен на Микелан-джело, проверен на Пикассо, проверен сотнями тысяч художников, которые творят не из любви (хотя без неё никак не нельзя), но ради хлеба насущного. Если вы хотите отобразить этот мир, призовите на помощь ваши неутолённые желания. Вас это удивляет? Не должно. Нет ничего более человечного, чем голод. Нет творчества без таланта, тут я с вами соглашусь, но талант — нищий. Талант просит милостыню. Голод — вот движущая сила искусства. Та маленькая девочка, о которой я вам говорил? Она нашла своё неутолённое желание и использовала его.

Она думает: «Больше никакой кровати целый день. Я иду в комнату папочки, в кабинет папочки. Иногда я говорю кабинет, иногда — тадинет. В нём большое красивое окно. Они сажают меня в кесло. Я могу смотреть вверх. На птиц и красоту. Слишком много красоты для меня, и мне становится кусно. У некоторых облаков крылья. У других — синие глаза. При каждом закате я плачу, так мне кусно. Больно смотреть. Боль уходит в меня. Я не могу сказать, что я вижу, и от этого мне кусно».

Она думает: «ГРУСТНО, это слово — ГРУСТНО. Не кусно и не кесно. Кесно — на чём сидят».

Она думает: «Если бы я могла остановить боль. Если бы я могла вылить её из себя, как пи-пи. Я плачу и пытаюсь пытаюсь пытаюсь сказать, чего я хочу. Няня помочь не может. Когда я говорю: „Цвет“, — она касается своего лица, улыбается и говорит: „Всегда такая была, навсегда такой останусь“. Старшие девочки тоже не помогают. Я так сержусь на них, почему вы не слушаете, ВЫ БОЛЬШИЕ ЗЛЮКИ. Однажды приходят близняшки, Тесси и Ло-Ло. Они особо говорят между собой, особо слушают меня. Сначала не понимают, но потом. Тесси приносит бумагу. Ло-Ло приносит карандаш, и с моих губ слетает: „Тан-даш“, — отчего они радостно кричат и хлопают в ладоши».

Она думает: «Я ПОЧТИ МОГУ СКАЗАТЬ СЛОВО КАРАНДАШ».

Она думает: «Я могу создать мир на бумаге. Я могу нарисовать, что значат слова. Я вижу дерево. Я создаю дерево. Я вижу птицу. Я создаю птицу. Это хорошо, как вода из стакана».

Эта маленькая девочка, с перевязанной головой, в розовом домашнем платьице, сидящая у окна в кабинете отца. Её кукла, Новин, лежит рядом на полу. У неё доска, и на доске лист бумаги. Ей уже удалось нарисовать лапу с когтями, которая определённо похожа на засохшую сосну за окном.