Фрегат «Паллада». - Гончаров Иван Александрович - Страница 136

Ничего не было, и даже никого: японцы, очевидно, сердятся за нашу настойчивость кататься по рейду, несмотря на караульные лодки, а может быть, и за холодный прием.

25-го сентября – ровно год, как на "Палладе" подняли флаг и она вышла на кронштадтский рейд: значит, поход начался. У нас праздник, молебен и большой обед. Вызвали японцев: приехал Хагивари-Матаса, старший из баниосов, только что прибывший из Едо с новым губернатором.

Японцев опять погладили по голове: позвали в адмиральскую каюту, угостили наливкой и чаем и спросили о месте на берегу. Они сказали, что через день или два надеются получить ответ из Едо. Им объявили, что мы не прочь ввести и фрегат в проход, если только они снимут цепь лодок, заграждающих вход туда. Они сначала сослались, по обыкновению, на свои законы, потом сказали, что люди, нанимаясь в караул на лодках, снискивают себе этим пропитание. Посьет, по приказанию адмирала, отвечал, что ведь законы их не вечны, а всего существуют лет двести, то есть стеснительные законы относительно иностранцев, и что пора их отменить, уступая обстоятельствам. Эйноске очень умно и основательно отвечал: "Вы понимаете, отчего у нас эти законы таковы (тут он показал рукой, каковы они, то есть стеснительны, но сказать не смел), нет сомнения, что они должны измениться. Но корабли европейские, – прибавил он, – начали посещать, прилежно и во множестве, Нагасаки всего лет десять, и потому не было надобности менять".

Вот как поговаривают нынче японцы! А давно ли они не боялись скрутить руки и ноги приезжим гостям? давно ли называли европейские правительства дерзкими за то, что те смели писать к ним?

У нас всё еще веселятся по поводу годовщины выхода в море. Музыка играет, песенники поют. Матросы тоже пировали, получив от начальства по лишней чарке. Были забавные сцены. В кают-компанию пришел к старшему офицеру писарь с жалобой на музыканта Макарова, что он изломал ему спину. "И больно?" – спросили его. "Точно так-с, – отвечал он с той улыбкой человека навеселе, в которой умещаются и обида и удовольствие, – писать вовсе не могу", – прибавил он, с влажными глазами и с той же улыбкой, и старался водить рукой по воздуху, будто пишет. "Да, видно, Макаров пьян?" – "Точно так-с". Позвали Макарова. Тот был трезвее его и хранил важную и угрюмую мину. "За что ты прибил его?" – был вопрос. "Я не прибил, я только ударил его в грудь…" – сказал он. "Точно так-с, в грудь", – подтвердил писарь. "За что ж ты его?" – "С кулаком к роже лез!" – отвечал Макаров. "Ты лез?" – "Точно так-с, лез", – отвечал писарь. Все хохотали. Прогнали обоих и велели помириться.

Вечером другая комедия: стали бить зорю: вдруг тот, кто играет на рожке, заиграл совсем другое. Вахтенный офицер строго остановил его. Когда всё кончили, он подошел к нему. Матрос был не очень боек от природы, что показывало и лицо его. "Что ты заиграл?" – спросил офицер. Молчание. "Что ты заиграл?" – "Ошибся! – отвечал тот, – забыл". – "А есть не забываешь?" – "Никак нет-с". – "Сколько раз в день?" – "Два раза". – "Когда?" – "За обедом и за ужином". – "А за завтраком?" – "И за завтраком". – "Стало быть, сколько же раз?" – "Два раза". – "Как два раза: обед?" – "Точно так". – "Ужин?" – "Ужин". – "И завтрак?" – "Точно так-с". – "Сколько же раз?" – "Два раза…" – "А за завтраком?" – "Это не еда, это кашица".