Мы с тобой Макаренки - Лезинский Михаил - Страница 13

На этом собрание могло бы закончиться, если бы Синельников вовремя не напомнил:

– Ребята! А разное?

– Какое еще разное?!

– Второй пункт нашей повестки, – пояснил Олег.

– О чем тут еще толковать? – пожал плечами Мартьянов.

– Давайте поговорим о себе, – неожиданно предложил Синельников.

– Что там можно говорить о себе? – пробурчал шофер Гена Сафонов, пробираясь к выходу, – жми на газ до предела и баста.

– Вот об этом и поговорим, – остановил Олег Сафонова, – успеешь накуриться. Садись. Сафонов сел.

– Давай, только короче, – милостиво разрешил он.

– Я скажу о себе, ребята, – начал Синельников, – мне иногда хочется напиться до чертиков…

В палатке засмеялись, а Сафонов подсказал:

– ДаЙ знать Жоре, он мигом сообразит на двоих.

– Тогда уж лучше на троих, – смеясь, добавил Мартьянов.

Синельников подождал, когда прекратится смех, и продолжал развивать свою мысль:

– Нет, я серьезно, ребята, – скучно мы живем…

– Что верно, то верно, – вздохнул кто-то, – Олег прав.

– … и я понимаю Жозефину… -продолжал Синельников.

– Светлану! – поправил Митрич.

– Ну да, я и говорю – Светлану. Бегает она за тридевять земель на танцы и правильно делает…

– Бегала, – вновь вмешался Митрич, взглянув на скромно сидевшую в уголке Скриггичкину. – Понятно?

– …ну да, я и говорю: бегала. Ты, пожалуйста, не перебивай. Я понимаю и Жору, который со скуки ходит на голове…

– Это его обычное состояние, – добавил кто-то, и полотняные стенки палатки затрепыхали от хохота.

Синельников терпеливо ждал, когда утихнет смех.

– Я понимаю, это, конечно, смешно… Но ведь до тошноты скучно мы проводим свое свободное время. У нас же тоска смертная!

– Конечно, смертная, – поддержала Синельникова Светлана. До сих пор она сидела молча .

– Ребята, – сказал Олег, – случай с двумя друзьями, – он кивнул на Снегирева и Лукьяненко, – натолкнул меня на одну мысль -

стыдно нам не знать дней рождения своих товарищей. Если бы мы это знали, некоторым, – я не называю фамилий, – не надо было бы выдумывать себе дни рождения, когда заблагорассудится.

– Правильно! – поддержал Митрич, – Жорка хотел потихонечку отметить и наделал шуму.

– А что, и вправду у Жорки был день рождения? – удивленно повернулся к Мартьянову Синельников.

– Был. По документам, – ответил Игорь.

– Так что ж мы, ребята, не поздравим его! – всполошился Олег, – Ведь такой праздник бывает у человека раз в году.

– Давай, действуй от нас, Олег, – подал голос Сафонов, – поздравляй.

– Точно, – пробасил Митрич, – от всех.

– Вы бы его лучше в театр отпустили, – попросил Снегирев и, смутившись, добавил, – я ему, между прочим, обещал это устроить. На «Такую любовь» Когоута.

– Шеф! – засмеялся Мартьянов. – Ничего не скажешь!

Но Синельников воспринял слова Снегирева вполне серьезно.

– Раз обещал, надо выполнять. Лично я поддерживаю Снегирева и прошу Игоря Николаевича отпустить именинника в город. Пусть это будет подарок от нас всех.

– Правильно! Отпустить! – послышались

голоса. Завтра же четверг! Рабочий день, – растерялся Мартьянов.

– Поэтому и просим вас.

– Я – пожалуйста. Если собрание решит… Только с машиной как?

– Спецрейс, – засмеялся Сафонов.

– Пусть будет спецрейс, – в ответ тоже засмеялся Игорь, – только по пути захватишь от нас столбы для пропитки, а оттуда продукты.

Договорились ?

– Потом договоримся, – ответил за Сафонова Синельников. Олег подошел вплотную к Лукьяненко и стал пожимать ему руку.

– Что ты, Олег, – испугался Жора, – не надо…

– Речь давай. Что ты там молчишь?! – недовольно спросил Митрич. – Что у тебя язык присох?

У Олега не присох язык, он подумал, подумал и сказал:

– Дорогой Георгий! От имени нашей комсомольской организации и от всех монтажников прими поздравления и… одним словом, гладь

костюм – завтра едешь в театр.

Все зааплодировали, Лукьяненко по привычке хотел скаламбурить, но сразу же осекся и, с трудом выдавив из себя «спасибо», выскочил из палатки.

Синельников вышел за ним вслед – благо повестка была исчерпана. Олегу было любопытно, что же сейчас предпримет Жорж?

А Жорж ничего не предпринимал. Он стоял невдалеке от палатки, курил и наблюдал за звездами. После полета наших космонавтов в этом не было ничего удивительного.

Глава одиннадцатая НОВОЕ В СТЕПНОМ ПЕЙЗАЖЕ

И снова тянется вереница дней, наполненных зноем, и снова Мартьянов вышагивает вдоль линии. Ничего как будто не изменилось в степном пейзаже, и в то же время появилось в нем что-то новое. Но что? Ах да! Столбы! Несколько месяцев тому назад их не было. Черные, пропитанные креозотом, они пунктиром поделили степь пополам, и солнечные лучи, прежде чем достигнуть высохших трав, цепляются за аптечно-белые изоляторы и отражаются в фарфоре сотнями, тысячами новых солнц.

Еще издалека Игорь замечает Митрича и Лукьяненко, они работают почти рядом. Мартьянов спешит к ним – ему надо с ними поговорить. У Лукьяненко узнать новости о Наташе, – он вчера сам видел, как Генка Сафонов передал Жоре письмо и при этом посмеивался, «дескать, ловко ты у начальника деваху отбиваешь, парень не промах!» А кроме этого, надо перевести Лукьяненко на денек копать котлован под анкерную опору.

И с Митричем надо поговорить по-мужски, серьезно. Неужели он не видит, что она над ним смеется?! Надо сказать ему все, как другу.

Игорь на секунду остановился, словно размышляя, к кому первому идти, и, решившись, направился к Лукьяненко.

…Лукьяненко сидит прямо на земле, облокотившись о столб. Он читает Наташино письмо. Который раз он его перечитывает, и ему кажется, что он знаком с этой девушкой по крайней мере целую вечность. Ее деловые, суховатые письма звучат для Жоры музыкой. Еще бы, ведь идет разговор о театре. Всерьез!

«…недавно посмотрела в Драматическом «Четвертый» Симонова и Володинскую пьесу «Моя старшая сестра». Вещи совершенно разные. И оба раза я ждала гораздо большего. В «Четвертом» драматургия на протяжении всей пьесы – не подкопаешься. Чувствуется, что написано это рукой мастера, более того – рукой именно Симонова. И тема, и психологический рисунок, все важно, но… чего-то нет.

Ушла из театра и думала: в чем дело? Игра? Не совсем ровная, правда, но – хорошая в общем. Потом, знаешь, сама собой всплыла аналогия. Ты смотрел фильм «Мир входящему»? Он волнует, и очень, но… В тот раз я довольно скоро поняла, в чем это «но»: у этого фильма другой адрес. Его надо показывать немцам. А «Четвертый» надо показывать американцам. И то и другое страшно агитирует за мир. Надо ли нас за мир агитировать?

Что касается «Старшей сестры», тут дело сложнее. Пьеса в двух актах. После первого во мне бушевал океан страстей: это целый фейерверк проблем, мыслей, чрезвычайно смелых, очень острых и до того современных, что хотелось закричать: «Да, да, это же именно так, черт возьми! И у меня так!» И вдруг… Вдруг мы отключились и перестали понимать, что происходит. Действие катилось себе дальше, а мы остались на полустанке последней драматургической находки. А какая великолепная была заявка! И какая тонкая, талантливая игра актрисы – главной героини…

Кстати, постановка обоих спектаклей – великолеганая. У Товстоногова бездна вкуса: все предельно выразительно, но лаконично и строго… Послать бы наших, севастопольских, немного поучиться…»

Странно все-таки получается: до получения этого письма Жора имел совершенно иное мнение об этих спектаклях.

«Старшую сестру» и «Четвертый» Жора принял целиком и полностью со всеми плюсами и минусами. Впрочем, минусы он еще не научился различать. И только сейчас, перечитывая Наташино письмо, он удивился тому, что вполне разделяет ее точку зрения. Он мысленно возвращается к спектаклям и видят их вновь, видит по – Наташиному.