Пощады не будет никому - Воронин Андрей Николаевич - Страница 6

— Нет, нет, завязываем, — говорили игроки, по своему опыту зная, что если уж кому начинает фартить, то это везение будет продолжаться до первых лучей солнца и остановить это практически невозможно.

И Чекан знал этот великий закон, если уж карта пошла, ничего не надо делать, надо лишь положиться на удачу и не мешать, не делать резких опрометчивых движений, не строить хитроумных комбинаций, а играть как можно проще — так, как на душу ляжет.

Это он и делал. Иногда в самый неожиданный момент, вроде бы и карта у него была на руках хорошая, Чекан делал невероятно маленькую ставку. А когда ситуация складывалась, казалось бы, полностью проигрышная, Чекан вдруг увеличивал ставку, двигая к центру стола все свои деньги, всю ту наличность, с которой приехал и которую успел выиграть. А денег на столе уже лежало немало, в ход пошли даже российские деньги, к которым, как правило, во время игры не прибегали.

Уже и золотые часы, старинные, массивные, с длинной цепочкой и замысловатым брелоком, лежали рядом с Чеканом. Это один из его соперников в надежде отыграться, имея на руках каре из четырех тузов, решил рискнуть. В общем, шансов выиграть у него при таком раскладе имелось девяносто девять из ста. Но вот тот один шанс перевесил все девяносто девять. И этот единственный шанс оказался, как несложно догадаться, на руках у Чекана, у него был флеш-рояль.

— Нет, все, хватит, — бросая карты, которые рассыпались прямо посреди стола, сказал хозяин квартиры, — с тобой, Чекан, я больше играть не буду. Ты можешь обидеться, конечно, но, извини меня, я не самоубийца.

Наличных у меня больше нет, а на мелок, как ты знаешь, мы не играем.

— Это верно, на мелок и я не люблю, — Чекан сгреб все деньги, подвинул их к себе.

Он прикинул, что за сегодняшнюю ночь, за каких-то четыре часа, выиграл двадцать пять тысяч долларов. Выигрыш довольно-таки значительный, если учесть, что за столом сидели хорошие друзья.

— Повезло тебе сегодня в картах, а вот в любви, наверное, не повезет, — сказал хозяин квартиры, вытирая бледное, вспотевшее лицо, а затем жадно припадая к бокалу с уже выдохшимся шампанским.

— Везет в картах, повезет и в любви. Хотя меня это не очень-то интересует. Были бы деньги, а любовь мы купим, — глубокомысленно заметил Чекан и громко позвал своего телохранителя, который находился в соседней комнате. — Эй, Митяй, — крикнул Чекан и тут же опомнился, его Митяя уже не было в живых, а к своему новому шоферу и телохранителю одновременно Чекан еще не привык. — Ладно, Борис, извини, нехорошо живого покойником называть, бес попутал. Собери-ка деньги в мешок.

Себе в карман Чекан сунул пачку полтинников, перехваченных аптечной резинкой ярко-красного цвета. Затем подбросил на ладони золотые часы и пустил их по столу к хозяину.

— Ты же знаешь, я такие вещи не ношу, не люблю излишней старины, роскоши и понта. Оставь их себе. А если в следующий раз у меня не хватит пять — десять косарей, так ты мне подбросишь, идет?

— Идет; — обрадованно сказал мужчина с бледным худым лицом, по всему видно, переболевший туберкулезом, переболевший не в столичной клинике, а где-нибудь на севере, в колымских лагерях.

Чекан знал, что этого игрока даже из тюрьмы выпустили по болезни, считая ее неизлечимой. Но здесь, в Москве, рецидивист пошел на поправку. Конечно, еще не реабилитировался до конца, но уже почти не кашлял за столом и не прикрывал рот платком. Тот обрадовался, вытащил пальцы из пустого кармашка жилета, открыл часы. Они на это движение отозвались мелодичным звоном — маршевой мелодией.

— Эка, — сказал туберкулезный, — время уже немалое, семь утра.

— Семь? — воскликнул Чекан. — Ни хрена себе! Я же должен быть в Шереметьево-2.

— А что такое, бабу встречаешь?

— Да ну, если бы бабу, не спешил бы. Михару встречать еду.

— Быть того не может! Сегодня?

— Вот тебе и не может быть, он телеграмму мне из Магадана отстучал, что сегодня будет. От звонка до звонка оттрубил.

— Сколько же мы его не видели?

— Девять лет, — усмехнулся Чекан, задумчиво посмотрев в потолок на роскошную хрустальную люстру, которая была бы уместна на какой-нибудь станции метрополитена, а не в московской квартире. Но это не резало глаз.

— Хороша? — спросил хозяин. — До этого ты только в карты смотрел.

— Хороша, но не мое.

Ведь и зал, в котором сидели бандиты, был размером под стать подземным дворцам, возведенным в сталинские годы. Комната, в которой они играли, была не меньше шестидесяти квадратных метров и не меньше двухсот кубатуры.

Борис аккуратно собирал деньги. Вначале он их считал, но Чекан махнул ему рукой, мол, лишнее. И дело пошло быстрее.

— А чего же он только тебе телеграммку-то отстучал, мы бы тоже его встретили.

— Михара просил вам не говорить.

— Так ты же сказал.

— Сегодня можно, — Чекан потянулся, пытаясь сбросить сон, провел ладонью по глазам. — Эх, рассвело бы, сон бы как рукой сняло бы, а так — тянет.

— Ничего, пока до аэропорта доедешь, вздремнешь в машине.

Чекан быстро собрался, пожал на прощание всем руки, хозяину сильнее, чем другим.

— В общем, до встречи. Не знаю, буду ли сегодня у вас ночью. Скорее всего на игру не приеду. Да и вам отоспаться следует. А вот через пару дней обязательно дам возможность отыграться. Поверьте, уж я и так пытался проиграть, и так, и эдак. Но судьба, видно, есть судьба. Если уж она ведет прямую линию, то ведет до конца. А если начинает петлять, то делает это так, что никому не распутать, как ни думай, ни гадай.

— Ладно, Чекан, будет тебе оправдываться. Сегодня ты нас обул, завтра мы тебя разденем.

Чекан расхохотался:

— На дорожку выпьем.

— Это дело.

Тут же появились бокалы с шампанским. Чекан осушил свой, вытер тонкие губы идеально чистым носовым платком, сунул в рот сигарету, прикурил и, попыхивая, направился к выходу. Он легко сбежал по лестнице, сел на переднее сиденье.

— Давай-ка, Боря, в Шереметьево, дорогого человека встречать.

Борис, несколько раз моргнув, посмотрел на Чекана.

Ему было интересно, кого это называют дорогим человеком, Ведь как знал Борис, Чекан никого не любит и плюет на все родственные связи. Но когда произносилось слово «дорогой», в голосе Чекана не слышалось презрения, в нем чудилось что-то теплое, почти сыновье. Так, как: правило, говорят о старых родителях, которых давно не видели.

И Чекан пояснил:

— Ты еще молод, Боря, и Михару не знаешь.

— Михару? Слышал, крутой был медвежатник.

— Почему был? — осклабился Чекан. — Медвежатник, если он настоящий медвежатник, то это, браток, до конца, до последнего дня. Медвежатник на покой уходит редко, и если сам ящики не ломает, то это делают за него хорошие ученики. А учеников у Михары… — Чекан задумался, мысленно загибая пальцы, — и на двух руках не сосчитаешь.

Настоящий мужик, спец, одним словом, таких теперь мало, может быть, и вообще нет. Ну, гони, Боря, гони, опоздать на встречу не дело, Михара может обидеться.

— За один миг примчимся.

— Не болтай, а делай.

Боря погнал. И черный «БМВ» полетел по московским улицам к кольцевой, а уж когда выскочил на трассу, то Борис погнал машину не жалея. Стрелка спидометра все время колебалась возле цифры «170». Чекан на этот раз не стал одергивать разошедшегося водителя, а только мечтательно улыбался. Он знал, если уж ему везет, то будет везти до конца, и в аэропорт, что бы ни случилось, он не опоздает, приедет вовремя. И самолет должен сесть, хотя погода была неважная, лепил крупный снег, а стеклоочистители едва успевали сбрасывать хлопья с лобового стекла.

Водитель остался с машиной на стоянке, а Чекан направился к терминалу. Он приехал вовремя. Самолет еще не сел, но о его прибытии уже извещало табло. Минут десять Чекан постоял у мраморной колонны, презрительно поглядывая по сторонам на прохаживающихся и разрезающих толпу милиционеров, на таможенников, крутящихся тут и там, на пограничников, на встречающих с цветами и без цветов.