Ордер на возмездие - Воронин Андрей Николаевич - Страница 8

– Пошли в дом, – предложил Комбат, вспомнив о том, что там стоит накрытый стол с водкой и хорошей закуской. Ему захотелось выпить.

– Пошли, – согласился Порубов.

– Только ты свой костюм больше не надевай, а то смотришься в нем как последний дурак. И перстень свой забрось подальше.

Миша Порубов буквально воспринял предложение Комбата и готов был зашвырнуть золотой перстень в реку. Комбат схватил его за руку.

– Это ж я так, Мишаня, к слову пришлось. Нравится носить – носи.

– Уже не нравится, – твердо сказал Порубов и, зажал перстень в кулаке.

Комбат в джинсах, рубашке и куртке, а Миша Порубов, завернутый в простыню, потому как костюм надевать не хотел, пошли к дому.

Они сидели вдвоем за большим столом в гостиной, смотрели друг на друга, иногда перебрасывались фразами, в общем-то, для посторонних непонятными и, самое важное, не требующих продолжения.

– А помнишь?

– Как же, как же, помню…

– И дурак же я был тогда! Да и ты не лучше.

– А в общем, было хорошо, согласись? Тяжело, но хорошо. Боюсь, такое уже никогда не повторится.

– И не дай бог, чтобы повторилось.

– И я так думаю.

– За это и выпьем!

О чем разговор ни заходил, кончался одинаково: мужчины поднимали рюмки, чокались, глядя . в глаза друг другу, и выпивали. Каждый следил, чтобы другой не выпил меньше.

Это не было соревнованием, кто раньше упадет под стол, просто им так нравилось. Они и раньше все делали наравне. Комбат, хотя и мог себе позволить приказать, никогда не использовал свое служебное положение. А наоборот, если видел, что кому-то тяжело, часть тяжести взваливал на свои плечи. И за это его любили подчиненные.

Уже вторая литровая бутылка водки была на доходе, а мужчины лишь раскраснелись, да глаза заблестели. И вполне возможно, они так и сидели бы день или два, понемногу пьянея, тут же трезвея и вновь добавляя. И им было бы хорошо, и ни о чем лучшем мечтать не хотелось, А воспоминаний что у Комбата, что у Мишани хватило бы не на один ящик водки – воспоминаний, за которые не было стыдно.

Но в жизни так не бывает, хорошее непременно кончается. Это плохое может длиться вечно, как болезни, раны – до самой смерти.

Леник Мищенков не только носил зонтик за спиной хозяина или папки с договорами на аренду с липовыми накладными и со всем, без чего не обойтись бизнесмену, он еще отвечал на телефонные звонки, когда хозяин был занят. Многие дела он мог решить сам, но существовали и такие моменты, которые мог разрешить только Порубов, лично отдав распоряжение или самолично вытащив из сейфа деньги и бросив их на стол.

Мищенков появился в гостиной и немного смущенно забормотал:

– Извините, что отвлекаю, Михаил Михайлович, дело срочное.

– Чего тянешь, говори, тут все свои, Борис Иванович меня не осудит.

– Тут «синие» приехали в наш китайский ресторан и оброк требуют.

Порубов мгновенно протрезвел, словно ему на голову вылили ушат ледяной воды.

– Погоди, погоди… – он выбрался из-за стола и похожий на римского патриция в своей длиннющей простыне, подошел к помощнику. – Сколько они хотят?

– выдавил из себя Михаил.

– Сколько, сколько… три хотят.

– Но я же с ними договорился на две.

– Они узнали, как у вас идут дела, и теперь хотят три. Все точно, по процентам.

– Чтоб они подохли!

– Они ждут в ресторане, хотят, чтобы вы сами приехали потолковать.

– Я потолковать? – с бравадой бросил Порубов, но тут же одумался. – Да-да, будь они неладны! Чтоб они сдохли, мерзавцы!

– Что такое, Миша? – подошел к нему Комбат. – Ты же говорил, у тебя никаких дел.

– Да я и сам думал, никаких… а тут, вот…

– Ну, говори! Что-то у тебя глазки бегают?

– Да… понимаешь, Борис Иванович, тебе лучше об этом не знать. Это моя головная боль, мне ее расхлебывать, мне с ней жить.

– А без нее не можешь?

– Если бы можно было, жил бы без нее.

– Они ждут, Михалыч, – вставил Леня, – что им сказать?

– Скажи, что приедем, – бросил Комбат. – А ты оденься, не поедешь же в город в таком виде, с голым задом.

Порубов стоял, как соляной столб. Ему не хотелось втягивать Бориса Ивановича Рублева в свои сегодняшние дела. Они отличались от славного боевого прошлого, как день от ночи.

– Мигом собирайся, – сказал Комбат уже приказным тоном.

И Порубов, сбросив простыню, двинулся к шкафу.

– Борис Иванович, оставайся здесь, я сам съезжу, все улажу. Не в первый раз, мне ж не на задание, не в разведку. Деньги отдам и вернусь, так у нас здесь заведено. Ну, поговорим минут десять…

– Не в десяти минутах дело, – веско произнес Комбат. – Дело в том, Мишаня, что ты «синим» платишь, бандитам.

– Как же иначе?

– Ты что, на войне с врагами тоже договаривался, деньги им отдавал, водку с ними пил? С врагами один разговор – или ты против них, или ты вместе с ними.

– Бизнес – не война, – отозвался Мишаня, натягивая на голову свитер.

Но отозвался не очень уверенно, не слишком убежденно.

– Значит, ты другим стал. А я думал, ты все тот же. Если ты другой человек, не прежний Мишаня Порубов, то и делать мне здесь нечего, – в сердцах произнес Комбат и двинулся к выходу. – Кстати, Андрюха – сказал Комбат, уже стоя в коридоре, – хоть и бизнесом занимается, а с «синими» не водится. С ними у него один разговор…

Какой именно разговор у Андрюхи Комбат уточнять не стал, но Мишаня и без объяснений понял, что Подберезского сломать не смогли.

– Погоди, Комбат, вместе едем.

– Я и не сомневался. На крыльце покурю.

Комбат вышел, затянулся сигаретой, посмотрел в сторону Смоленска, который горел цепочкой огней на горизонте.

– Охрану дома оставь, – приказал Комбат. Двое охранников даже не стали дожидаться распоряжений хозяина, настолько веско говорил гость и настолько велико к нему было уважение Порубова.

К ресторану подъехали через полчаса. Красный бумажный фонарь выглядел аляповато, ветер раскачивал его и фонарь напоминал помятую боксерскую грушу, украшенную белым иероглифом.

– Что хоть этот иероглиф означает, знаешь?

– Хрен его знает! – ответил Порубов. – Художник намалевал, вроде красиво.

– А если там нецензурное слово какое?

– Нет, китайцы поесть заходят, ничего не говорят и не улыбаются. Комбат хмыкнул:

– У тебя что, своих китайцев нет?

– Я вьетнамцев нанял. Они такие же косые, готовят не хуже, а обходятся куда дешевле.

– Хитер ты, однако!

– Жизнь научила, – ответил Порубов. Охранник-швейцар угодливо открыл дверь, пропуская Рублева и хозяина. Правда, вид у хозяина был домашний, в кроссовках, джинсах, свитере, легкой куртке.

– Где они? – спросил у охранника Миша.

– Там, в маленьком зале.

Стараясь не потревожить посетителей, Порубов и Рублев прошли через слабо освещенный зал, в котором чувствовался запах восточных благовоний, а на тарелках лежало нечто невразумительное – то ли жареные пауки, то ли собачина или кошатина, то ли сороконожки. В общем, на разных тарелках были экзотические кушанья, но пахло все это вкусно. А вот пили тут водку и пиво, причем исключительно местного производства. Русский – он и в Африке русский.

Порубов толкнул дверь и, пригнувшись, раздвинул бамбуковые палочки-занавес, прошел в небольшое помещение. За столом сидели четверо. На столе – водка и жареное мясо. Двое в длинных кожаных плащах, наверное, в Смоленске такая униформа у бандитов, двое – в коротких кожаных куртках. Все стриженные почти под ноль – так, чтобы в драке нельзя было ухватить за волосы.

– Принес? – отрывая задницу от скамейки и ставя стакан на стол, произнес один из визитеров и тут же покосился на Комбата.

– А это кто? Охранника нового нанял? – Но тут же замешкался, встретившись взглядом с Комбатом.

– Тебе дело?

– Дела нам до тебя, Мишаня, никакого, кроме одного. Ты, надеюсь, понял, о чем я?

– Вот что, ребята, – как в знаменитом фильме «Белое солнце пустыни», сказал Мишаня, – денег я вам не дам, хотя и привез.