Кровавый путь - Воронин Андрей Николаевич - Страница 11

Альтов кивнул.

– Что ты киваешь, словно бы у нас все хорошо, словно бы ничего и не случилось? Квартиру корейца досконально обыскали или только предварительно? – шепотом спросил Бахрушин.

– Да, сейчас там работают, ищут тайники.

– Вместе с МВД?

– Да, полковник.

– Не называй ты меня полковником! Сглазишь! Чувствую, буду из-за тебя подполковником, а ты, Альтов – старшим лейтенантом. А теперь бери кассету, фотографии и займись ими. А завтра утром доложишь, как только я приду, понял?

– Так точно.

– Вот это другое дело. Утро ты мне испортил, обед тоже. В общем, день сегодня неудачный.

Капитан Альтов забрал видеокассету, фотографии и покинул кабинет Бахрушина. А тот вышел из-за стола, сдвинул погасшую сигарету в угол рта, заложил руки за спину и принялся ходить по диагонали от шкафа к часам, топтать ковер и без того истертый. Лицо Бахрушина было сосредоточено, лоб бороздили морщины, голова наклонена вперед. И вообще, полковник Бахрушин был сейчас похож на злого бультерьера, норовистого, опасного, готового в любой момент броситься на обидчика. И наверное, если бы сейчас кто-нибудь вошел в кабинет, то наверняка нарвался бы на грубость и брань.

Глава 3

Как часто приходится нам удивляться происходящему в этом мире! И самое странное, обычно удивление нам приносят совпадения. Вы хотите позвонить другу, которого давным-давно не видели, тянете руку, чтобы взять трубку, и тут раздается звонок.

Друг, несмотря на то, что вы не виделись полгода, сам вспоминает о вас и первым успевает набрать номер. Вы вспоминаете о женщине, с которой расстались, не договариваясь о следующей встрече, и вот, выйдя в город, видите ее идущей по тротуару. Конечно же, трудно поверить ее словам, будто она вчера вспоминала вас, но это все-таки льстит самолюбию. А, в конце концов, чему здесь удивляться?

Все мы живем в одном мире, получаем одну и ту же информацию, терпение каждого из нас имеет одинаковые границы, и ничего странного нет в том, что почти синхронно мы вспоминаем о друзьях, а они вспоминают о нас.

Когда же подумаешь, то каждое совпадение находит реальную, отнюдь не мистическую природу. Плохая погода, разумеется, навеет желание встретиться со старым другом, и ваша рука потянется за телефонной трубкой не раньше, чем за окном забарабанит дождь. Чувство вины заставит вас сделать небольшой подарок, чтобы загладить давний проступок. Особенно подходящими для этого временами года являются поздняя осень и ранняя весна, когда мир кажется настолько мрачным, что хочется наполнить его добрыми делами. Тогда приходит время подводить итоги и раздавать долги.

Светлана Иваницкая в силу своей профессии переводчика не очень-то страдала от одиночества.

За день ей приходилось встречаться не с одним десятком людей, и даже не желая того, испытывая отвращение к разного рода сплетням и пересудам, она находилась в курсе последних столичных событий, достойных внимания любознательного, но не очень щепетильного человека.

Прошла всего лишь неделя с того времени, как она вернулась из Берлина, где навещала мать, которая хоть и волновалась за свою дочь, но особенно расспрашивать ее о личной жизни не рискнула.

Лишь заметила в глазах Светланы несколько странную задумчивость, словно бы женщина смотрела перед собой и не видела того, что происходит. Так смотрят на мир и на себя в нем сумасшедшие и влюбленные или же с головой ушедшие в работу люди.

А на счет Светланы можно было предположить и то, и другое, и третье. Пока Иваницкая находилась в Москве, она редко вспоминала Бориса Ивановича Рублева, ведь тот был почти рядом, стоило лишь взять телефонную трубку и набрать номер.

Иваницкая знала, Комбат не откажет ей во встрече. Если она скажет, что «через полчаса», значит, увидит его ровно через тридцать минут.

Но вот, оказавшись в Берлине, в первый же день она вспомнила Рублева. Почему-то именно в нем сконцентрировались ее представления о России, о любимом городе – Москве.

«Да что же это такое, – подумала Светлана, когда в очередной раз мать напомнила ей, что она ее не слушает, – и встречались-то мы с ним всего раз десять, не больше. В общей сложности не провели и суток, а помню его лучше, чем многих своих друзей. И проронил-то он, разговаривая со мной, сотню фраз, никак не больше. А вот запомнился же, не выходит из головы. Есть люди, умеющие говорить красиво и складно, а Комбат из тех, кто умеет задушевно слушать и еще больше умеет правильно, справедливо понимать».

Когда Светлана сошла с трапа самолета и, оформив документы, оказалась за турникетом паспортного контроля, ей показалось, что среди встречающих мелькнуло лицо Бориса Ивановича Рублева. Мелькнуло и исчезло.

«Не может быть, – подумала женщина, – я не звонила ему, не предупреждала о своем прилете, не просила встречать. Он, поди, даже и не знает, что я улетала».

Сердце билось вдвое быстрее, чем обычно.

Иваницкая двинулась по терминалу, пытаясь вновь взглядом отыскать почудившегося ей Комбата. Но нет, его не было. Игра воображения.

«Как было бы хорошо, если бы он встретил меня!» – подумала Светлана, ощущая в руке небольшой, внезапно ставший тяжелым чемоданчик, и с завистью посматривая на женщин, которых встречали мужчины.

И она почувствовала себя одинокой.

«Ложилась, – решила Светлана, – мне уже начинают мерещиться мужчины».

Но все-таки не удержалась и, выходя из здания аэропорта, оглянулась, пройдясь взглядом по пассажирам, встречавшим. Никто не бежал вслед за ней, никто не пытался остановить. До ее появления никому не было дела. А так хотелось услышать знакомый голос, понять, что кому-то интересно: как ты себя чувствуешь после полета, как тебе путешествовалось, что ты видела, кого вспоминала…

– Расклеилась, расклеилась… – несколько раз повторила Светлана.

И вздрогнула. Прямо перед ней стоял высокий мужчина, сжимавший в руке увесистую связку ключей с блестящим брелоком на кожаном ремешке.

– Такси не требуется? За полцены.

Светлана знала, что обычно в представлении таксиста-частника полцены – двойная сумма по несуществующему счетчику, да еще, небось, двое попутчиков, уже ожидающих в машине. Мужчина, в общем-то вполне приятный на вид, показался ей отвратительным. Она явственно разглядела его худые волосатые запястья, выползшие из-под обтрепанных манжет, неровную выпирающую родинку на правой щеке и чуть обозначившиеся залысины на лбу.

– Нет, спасибо, обойдусь, – и она направилась к стоянке, где выстроилась череда одинаковых «Волг» такси.

– Почему? – ударило ей в спину.

– Поеду на государственном такси.

– Государственных такси уже нет, – рассмеялся мужчина, аккомпанируя себе звоном ключей. – Теперь в Москве нет ни одного государственного таксопарка, все акционированы.

Светлана ничего не ответила и села в машину.

Как-то спокойнее ехать, когда видишь перед собой экранчик счетчика, на котором мелькают цифры.

Знаешь, сколько ты должен, знаешь, вокруг какого числа может завязаться спор.

– Поехали!

– А что же еще, если у меня работа такая? – заучено пошутил таксист.

Но спора вокруг суммы оплаты и не возникло.

Уже поднимаясь на лифте, Светлана подумала:

«Все-таки Москва постепенно становится нормальным городом. Наши таксисты почти ничем не отличаются от берлинских, разве что более разговорчивые, а диспетчеры по телефону и продавщицы в магазинах перестали хамить. Да и я сама стараюсь держать эмоции при себе. Скрежещу зубами, а улыбаться продолжаю на все тридцать два зуба».

Иваницкая шагнула в теплую безжизненную квартиру. Здесь на нее уныние навевало абсолютно все: выключенный холодильник с приоткрытой дверцей, за которой виднелись лишь пустые полки и лежащая на боку пол-литровая бутылка минералки, погасший индикаторный огонек телефона с автоответчиком, плотно зашторенные окна. Почтовый ящик она и не проверяла, вся корреспонденция приходила ей на абонентную ячейку в почтовом отделении, а всякие рекламные листовки и проспекты, которые в изобилии разбрасывались в почтовые ящики, ее не интересовали.