Комбат против волчьей стаи - Воронин Андрей Николаевич - Страница 29

— Андрей! Андрей Петрович! — голос явно принадлежал женщине и, скорее всего, соседке. — Что это у тебя дверь нараспашку?

В квартиру вошла соседка с сумкой в руках. Увидев Рублева и удрученного Решетникова-старшего, застыла, не переступая порога зала..

— Что-то случилось? — обратилась она вначале к Решетникову, затем к Комбату.

Тот кивнул.

— Случилось.

— Что, с ребятами?

— С ребятами, — подтвердил Рублев.

— Вера Павловна… Вера Павловна, — сам сказал старший Решетников, — ребята погибли, оба, Сережа и Паша. Погибли.

Женщина вдруг заплакала, но как-то тихо, подошла к дивану, села рядом с Решетниковым-старшим, обнял его за плечи.

Комбат поднялся.

— Ну что ж, я пойду.

Старик закивал, соседка взглянула на Рублева подозрительно.

— Я еще приеду. Мы все приедем, все к вам придем. Держись, батя, держись. Хотя я и понимаю, хуже не бывает.

И тут Комбат увидел фотографию, ту же, что висела у него в зале над диваном. Его сердце сжалось так сильно, что ему показалось, сейчас он умрет. Он сжал зубы и медленно покинул квартиру.

На лестничной площадке Рублев тыльной стороной ладони вытер глаза, хотя они и были сухие. Слезы, которые должны были пролиться, кипели и клокотали где-то внутри, в душе Комбата.

«Сволочи, мерзавцы!» — Рублев так крепко сжал кулаки, что ногти впились в кожу, он не чувствовал боли, болели лишь сердце и душа.

— Господи, да что это такое? — войдя в лифт, пробормотал Рублев. — Как это может быть? Два таких парня… Ужас! Ужас. Если бы все это произошло где-нибудь в Афганистане на поле боя, во время атаки, было бы ясно и главное — было бы справедливо, а здесь в мирное время, просто не укладывается в голове.

Лифт остановился, и Рублев услышал веселый смех, из такси выбирался молодой парень с маленьким ребенком на руках. Парня встречали мужчина и женщина. А он бережно держал ребенка в белом одеяле, перевязанном голубой лентой.

— Вот ваш внук! — говорил парень, обращаясь к своим родителям. — Вот какого орла родила Светлана. Света, Светочка, выходи, осторожненько.

Парень был явно горд, а Комбат смотрел на происходящее сумрачно и зло. До него еще никак не доходило, что жизнь вокруг продолжается: вот привезли новорожденного из роддома, а где-то в морге лежат два близких ему человека.

— Эй, посторонитесь, пожалуйста, посторонитесь, — попросил Комбата парень, передавая ребенка своей матери. Та приподняла угол одеяльца, взглянула на розовое личико и воскликнула:

— Какой хорошенький! Тьфу-тьфу на тебя! Смотри, отец, какого внука они тебе принесли.

Светлана улыбалась и готова была вырвать ребенка из рук свекрови, прижать к себе.

— Осторожнее! — восклицала молодая мать. — Не простудите мне сына, не простудите. Он же совсем маленький.

— Не беспокойся, — свекровь опустила угол одеяла на лицо спящего ребенка, — не бойся, я троих вырастила, не бойся, Светочка, не простужу. Пойдемте в дом. Поднимаемся.

Комбат криво улыбнулся, глядя на это яркое проявление жизни. Вот оно как бывает, одним горе не мерянное, в другим радость — тоже не мерянная. Такова жизнь, и здесь ничего не поделаешь.

Он сел в машину, закурил сигарету и минут пять сидел, глядя на мусорные контейнеры, по крышкам которых ходили голуби, а внизу разгуливали, пытаясь поближе подобраться к птицам, два серых замызганных кота. Но досматривать сцену охоты, Борис Рублев не стал, он повернул ключ зажигания, отпустил сцепление и его «форд» медленно, как траурный катафалк, покатился по двору к выезду на дорогу.

«Куда ехать? Что делать?» — подумал Комбат, зло выплевывая окурок в приоткрытое окно и останавливаясь на перекрестке.

Он бы и стоял там, но сзади послышались сигналы, и Рублев резко вдавил педаль газа. Его «форд» дрогнул, двигатель взревел, и машина помчалась, обгоняя другие автомобили.

— Быстрее, быстрее! — бормотал Комбат, как будто это могло что-то решить в судьбе убитых Решетниковых, Сергея и Павла.

Подберезский уже ждал Рублева, сидя во дворе на лавочке и нервно куря одну за другой сигареты, их уже набралось штук пять.

Едва автомобиль затормозил, как Подберезский резко вскочил и тут же обмяк, понимая, что спешить-то некуда, и никому его спешка не нужна, Комбат подошел, мужчины взглянув, друг другу в глаза, поняли все без слов.

— Как старик? — единственное, что спросил Подберезский.

— Плохо, — ответил Рублев, — тяжело ему, там сейчас соседка пришла, она с ним, а я поехал. Представляешь, Андрюха, выхожу из подъезда, а там семья приезжает, ребенка из роддома привезли, в одном и том же подъезде и горе, и радость. И горе, и радость.

Вот она жизнь, Андрюха, какая.

— Представляю, Иваныч, представляю. Чего же тут не представить. Пошли выпьем, — вдруг предложил Подберезский.

— Выпьем, говоришь? Я же за рулем, ты же знаешь, я не пью за рулем.

— И я не пью, а ты машину тут оставишь, я такси вызову, или кто-нибудь из моих знакомых подбросит к дому.

— Ладно, пойдем, только пить я не стану, не лезет в горло.

Они сели в маленькой комнатке, служившей Подберезскому кабинетом, Андрей закрыл дверь, сказав, чтобы никто к нему не заходил и не отвлекал, вытащил штекер телефона из колодки, и только тут они ощутили, какая стоит тишина.

Они сидели глубоко под землей, в бетонном бункере тира и звуки города не доходили до них.

— Я этого так не оставлю, Андрюха, — сказал Комбат.

— Я тоже.

— Знать бы кто, задушил бы собственными руками.

— Это точно, — подтвердил мысль Комбата Подберезский.

— Как ты думаешь, можно это дело раскрутить?

— Если взяться, Иваныч, то все можно. Ничего не пожалею, ребят жалко! — сказал Подберезский, доставая бутылку коньяка. Водку с определенных пор Подберезский не употреблял.

— Будешь коньяк, Иваныч?

— Да, буду.

Они налили коньяк прямо в чайные чашки и, не чокаясь, выпили.

— За ребят, — сказал Андрей. — Так что ты предлагаешь делать?

— В милиции нам хрен что скажут. Тайна следствия и все такое прочее. Может, Бахрушину позвонить, может, он в курсе?

— При чем здесь Бахрушин? Он военными делами занимается, все-таки ГРУ это ГРУ, это тебе не ГАИ и не МУР, так что ему звонить бессмысленно, да и он, даже если бы знал, то вряд ли бы сказал что-нибудь, ты же его знаешь.

— Это ты его знаешь, — сказал Подберезский, — это у тебя с ним приятельские отношения, ко мне он просто так не приезжает бутылку-другую выпить да за жизнь поговорить.

— Я сам не знаю, чего он ко мне так хорошо относится?

— А кто, Иваныч, к тебе плохо относится? Кроме врагов, конечно. Ты хоть одного такого человека знаешь? Если знаешь, то покажи мне, я ему морду набью лично.

— Ладно тебе, Андрюха, не заводись. Помолчи.

Давай подумаем, должно же существовать что-то, что нам подскажет…

— Ты все же хочешь найти тех, кто убил наших?

— Хочу, — сказал Комбат, — так всегда было.

И хочу, чтобы было впредь. Ненавижу мерзавцев, ненавижу.

— А может, они сами кое в чем виноваты?

— В чем виноваты, Андрюха?

— А мы в Афгане были виноваты? Но ты же, Иваныч, виновных за Афган не ищешь.

— А их нет уже, Андрюха. Власть их послала, не люди, а власть.

— Хитришь…

— Мне то хитрить зачем? Нет больше власти у тех людей, значит и нет больше виноватых. А вот здесь есть. Есть те, кто стрелял.

— Ладно, Иваныч, я попробую узнать, что там произошло, что за груз везли, кто заказывал охрану, куда везли. Вообще, все что смогу, узнаю.

— Быстрее это надо делать, я взглянул на их отца и понял, что если не отомщу, то жить не смогу. Ты бы видел старика, у него на сыновей вся надежда была, а их убили, и жизнь его кончена.

— Надо будет нашим позвонить, пусть придут на похороны.

— Думаю, позвонят и без нас, — сказал Комбат, — немного наших осталось.

— А Грише я сам позвоню, может, Бурлак приедет — давно все-таки не виделись.

— Позвони, — согласился Комбат, — но и самое главное не откладывай, Андрюха.