Из любви к искусству - Воронин Андрей Николаевич - Страница 14

Он усмехнулся, вспомнив некоторые из своих затей, призванных наполнить его жизнь хоть каким-нибудь смыслом. Например, свой первый и последний опыт на писательском поприще. Идею подсказала ему Тамара. «Попробуй, – сказала она. – Ты мне, конечно, ничего не рассказываешь, но я все-все про тебя знаю. Того, что ты повидал, хватит на сто романов, так что тебе даже выдумывать ничего не придется. Так, изменить кое-что, подпустить всяких красот… Ты же у меня знаменитым станешь!»

Дорогин опять усмехнулся. Знаменитым… Спорить с Тамарой было трудно: он отлично понимал, что помимо уютного дома, материального достатка и даже самой нежной любви женщине нужно от мужчины кое-что еще, а именно возможность гордиться своим избранником. Можно, конечно, объяснить эту потребность обыкновенным женским тщеславием и махнуть на нее рукой: от добра добра не ищут! А можно попытаться хотя бы на время стать таким, каким хочет видеть тебя твоя любимая. Тем более что никаких срочных дел у тебя нет и в ближайшее время не предвидится.

Он попытался. Эта попытка отняла у него месяц жизни и невообразимое количество сгоревших дотла нервных клеток. Закончилась она, как и следовало ожидать, ничем: однажды утром Сергей сел в глубокое кресло у камина, положил на колени папку со своей незаконченной рукописью (писал он от руки, как Хемингуэй) и стал вынимать из нее страницу за страницей. Вынимал, пробегал глазами, качал головой и бросал в огонь. Это выглядело чертовски аристократично, и, глядя на себя со стороны, Дорогин испытывал очень противоречивые чувства: ему было смешно и обидно одновременно. Смешно потому, что вот он, взрослый, самостоятельный, серьезный, в общем-то, и многое повидавший на своем веку дядя, сидит перед камином, нарядившись в стеганый халат, и жжет рукопись, как герой дешевой мелодрамы. А обиду вызывал тот простенький факт, что он – взрослый, неглупый, прошедший огонь и воду и медные трубы, опытный, сильный и так далее, – оказался абсолютно не способен передать словами то, что видел, чувствовал, думал, переживал и делал собственными руками. Ему действительно ничего не нужно было высасывать из пальца; садясь писать, он всегда очень четко представлял себе все, о чем намеревался рассказать, но через десять минут оказывалось, что слов катастрофически не хватает, а те, что есть, никуда не годятся. Фразы получались сухими, корявыми и бесцветными, как куски шлака, мысли прыгали, как блохи, и были туманными, и сюжет расползался, как обветшалая тряпка, так что в конце концов Сергей переставал понимать, о чем он пишет. Это вызывало бессильную ярость: события, которые он пытался описать, были в его памяти живыми и яркими, а то, что выходило на бумаге, казалось, не имело с ними ничего общего. Потом он заметил, что по мере того, как его, с позволения сказать, работа с жутким скрипом продвигалась вперед, сами факты его биографии начали как бы засыхать, обесцвечиваться и становиться такими же сухими, корявыми и даже как будто выдуманными от нечего делать из головы, как и его писанина. Это выглядело так, словно, прилежно карябая ручкой по бумаге, он уродовал, уничтожал, стирал из памяти собственное прошлое. Осознав это, Сергей оставил свои литературные упражнения, сжег рукопись и, свернув в тугой комок, запрятал в самый дальний угол шкафа свой роскошный стеганый халат.

– Так-то, рыба, – вслух сказал Сергей рыбе-попугаю и потушил сигарету в пепельнице.

Рыба-попугай деликатно промолчала, глядя сквозь запыленное лобовое стекло на стеллаж с инструментами и едва заметно покачиваясь. Дорогину почудилась в этом покачивании немая укоризна, и он сердито щелкнул рыбу по твердому, залитому толстым слоем лака хвосту, заставив ее заплясать на леске.

– Не твое рыбье дело, – сказал он, и тут раздался стук в боковое окошко.

Сергей повернул голову и увидел Тамару – красивую, загорелую, веселую и немного усталую с дороги. Наклонившись, она заглядывала в машину через полуопущенное стекло.

– С кем это ты тут общаешься? – удивленно спросила Тамара.

– Объясняю твоей рыбе, что…

– Что?

– Да я и сам толком не знаю, – рассмеявшись, признался Сергей. – Поэтому, наверное, и не могу ей ничего доказать.

– А ты уверен, что не можешь? – поддержала игру Тамара. – А вдруг она с тобой целиком и полностью согласна, только молчит?

– Как же, согласна, – проворчал Сергей, выбираясь из машины. – Ты только полюбуйся на ее недовольную физиономию!

– На ее месте ты тоже вряд ли стал бы улыбаться, – заметила Тамара.

– Ни разу в жизни не был на ее месте, – сказал Дорогин. – И очень надеюсь, что не буду. Зачем тебе надувной мужчина?

Он шутливо обнял Тамару за талию одной рукой и притянул к себе.

– Я тебя всякого люблю. Станешь надувным – привяжу на веревочку и буду повсюду носить с собой, как воздушный шарик. Перестань, я вся потная, пыльная и пахну, наверное, отвратительно, – сказала Тамара, выворачиваясь у него из рук.

Сергей поймал ее и снова притянул к себе.

– Ты пахнешь незабудками и ландышами, – сообщил он и, не удержавшись от маленькой мести, добавил:

– Я тебя всякую люблю.

– Негодяй, – сказала Тамара и уперлась обеими руками ему в грудь. – Господи, да что же ты такой здоровенный-то? Прямо как железный… Прекрати немедленно, что это за конский флирт! Да еще в гараже…

– В открытом гараже, – целясь поцеловать ее в губы, уточнил Сергей. – Настежь… Ты знаешь, что оказание сопротивления при задержании усугубляет вину и утяжеляет последствия?

Тамара резко повернула голову влево, и губы Дорогина скользнули по ее щеке.

– Знаю, – слегка задыхаясь, ответила она. – Я, может быть, именно этого и добиваюсь. А то взял моду – с рыбами секретничать…

– Так, – сказал Сергей. – Все, пеняй на себя. Чаша моего терпения переполнена, уже через край течет. Берегись, женщина! Придется тебе ответить за твои насмешки!

Он присел, быстро обхватил Тамару поперек талии и одним движением вскинул на плечо, как свернутый в рулон ковер. Тамара забила обтянутыми узкими джинсами ногами и принялась понарошку колотить его по спине кулачками.

– Ой, – торопливо шагая к выходу из гаража, восклицал Дорогин, – ой, больно!

– Ты куда меня несешь, разбойник? – смеясь, спросила Тамара, когда Дорогин, не опуская ее на землю, боком протиснулся в дверь дома.

– Куда прикажете, принцесса! – ответил Сергей. – Повелевайте! Так в ванную или сразу в спальню? – добавил он деловито.

В ответ Тамара звонко, от души шлепнула его ладонью по заднему карману джинсов.

– Ой, – снова сказал он. – Понял, понял. Разберусь сам…

Через час он оторвал голову от подушки и, приподнявшись на локте, посмотрел на Тамару. Она спала на правом боку, повернувшись к нему спиной и совсем по-детски подложив под щеку сложенные лодочкой ладони. Лицо у нее было спокойное и умиротворенное, на красивых губах блуждала тень загадочной улыбки. Зрелище было знакомое, и Сергей в который уже раз подумал, что отдал бы многое за возможность узнать, что снится Тамаре, когда она вот так улыбается во сне. Несколько раз он спрашивал ее об этом, но Тамара только пожимала плечами: своих снов она, как правило, не помнила и па-тому утверждала, что не видит их вообще. Сергей осторожно укрыл ее простыней, бесшумно встал, закрыл жалюзи, чтобы солнечный свет не разбудил Тамару, и, прихватив со спинки стула джинсы, на цыпочках вышел из спальни.

Он старался не шуметь, чтобы дать Тамаре возможность выспаться с дороги. Делать в огромном доме, за месяц их отсутствия насквозь пропитавшемся сиротливым запахом нежилого помещения, было абсолютно нечего. Сергей почесал бровь, прикидывая, чем бы заняться, и вдруг вспомнил, что их чемоданы до сих пор лежат в багажнике автомобиля. Вот тебе и занятие, решил он и направился в гараж.

Он открыл багажник и выгрузил из него чемоданы и сумки с подарками для знакомых. Подарков было довольно много: Тамара всегда старалась не забыть никого из своих коллег, не избалованных обилием денег и частыми заграничными поездками. Как правило, это были безделушки, подобранные по принципу «дорог не подарок, а внимание». Кроме того, как давно догадался Сергей, Тамаре доставлял невинное удовольствие сам процесс выбора, приобретения и вручения сувениров. Она обожала выгружать набитые пестрой дребеденью сумки и упаковывать каждую безделушку на свой лад, предвкушая радость знакомых, которым эти подарки достанутся.