Заговоры, как вид русской народной поэзии - Крушевский Н. В. - Страница 2

28

играть. Оно теперь делает быстрый вывод, сближает два явления на основании только одного признака, и то далеко не тождественного в обоих случаях; шум, производимый детьми, и стук карманных часов далеко не похожи друг на друга. Нельзя упускать из виду, что предмет поражает младенческий ум всегда одним каким-нибудь своим качеством; лучшим доказательством этого может служить первобытный язык, все слова которого суть названия предметов по одному какому-нибудь их качеству. Неудивительно после этого, что народ сближает два предмета сходные в одном качестве, хотя они весьма несходны во многих других. Стрела, луч солнца и ветер поражает его быстротой; он называет их словами одного и того же корня: стре-ла, Стри-бог Strahl; название ассоциирует уже не одно качество, а целый предмет и вот Солнце и Ветер начинают ему представляться мечущими острые стрелы.

К вышеуказанной совершенно правильной дедукции из ложных наблюдений примыкает заключение по аналогии, прием самый употребительный в обыденной жизни, а в первобытное, лишенное науки время – самый обычный путь приобретения новых знаний. Прием этот состоит в следующем: A. сходно с B. в качестве c; причинная связь между качеством c- и качеством d. не обнаружена; однако делается заключение, что A. сходно с B. и в качестве d. Прием этот часто так сливается с дедукцией из ложных наблюдений, что неизвестно, под какую категорию подвести данный случай: напр. болезнь в том сходна с животным, что и первая и второе обнаруживаются рядом известных, вредных по отношению к человеку действий; причинная связь между способностью вредить и органической жизнью не обнаружена; однако делается вывод, что болезни суть известные животные; такое понимание болезней особенно ясно в заговорах Риг- и Атарва-Веды. Очевидно, что такое представление о болезнях можно рассматривать и как следствие смешения наблюдения с выводом.

Перехожу к более важным логическим особенностям, носящим в логике название заблуждений априорических; на этом месте они должны быть рассматриваемы как апостериорические: логика рассматривает их, как уже существующие в уме, для нее важно их содержание, для нас же важнее психологический процесс их образования.

Размышляя и действуя, человек опирается на известные аксиомы, т. е. такие общие истины, которые по его взгляду неоспоримы и не требуют доказательства. Они обыкновенно не

29

сознаются, тем не менее присущи всякому мышлению и никакое мышление без них не возможно. Эти-то аксиомы и различны для различных эпох человеческого ума.

Каждый предмет, отражаясь в уме человека, как будто делает на нем оттиск, который совершенно походит на самый предмет 2. Но предмет оставляет на уме еще один оттиск, на который ложится целый ряд оттисков однородных предметов. Частности этих оттисков взаимно стираются, мало-по-малу остается только то, что обще всему ряду предметов, общий их образ. Дуб, береза, осина, кроме оттисков дуба, березы и осины, делают еще оттиск дерева, в котором слились оттиски дуба, березы и осины. Так возникают в уме общие представления, которым в языке соответствуют общие имена.

Все сказанное о предметах относится и к явлениям. Если назовем явление комбинацией предметов или изменением предметов, то ряд однородных комбинаций или изменений предметов оставляет в уме общий оттиск известного ряда явлений. Молодые животные и люди, вырастая, становятся похожими на своих антецедентов, родителей; изображение дерева или другого предмета в воде походит на свой антецедент, предмет; чувства человека возбуждают в другом человеке сходные чувства и т. п. Все эти явления, как будто ложась одно на другое в уме человека, образуют общий оттиск, оттиск, в котором стираются все специальные черты этих явлений и в котором каждое из них может поместиться в силу того, что имеет известную общую черту с другими. И здесь происходит тот же процесс элиминации: впечатления сходных черт целого ряда явлений, повторившись наибольшее число раз, получают наибольше силы и вытесняют собой впечатления черт специальных, более слабые. Так в выше приведенном ряде случаев впечатление того, что последующее походит на свое предшествующее, наиболее сильно; оно вытесняет собой и впечатление очертаний различных животных, и дрожания отраженного образа в воде, и выражения лиц людей, волнуемых разнообразными чувствами и т. п. частные черты явлений. Человек приходит к аксиоме, что следствие должно походить на свою причину. Процесс этот происходит бессознательно, начинаясь в безотчетном действе и теряясь в тысяче сходных случаев. Так слагаются в уме человека аксиомы. Сами они не сознаются при мышлении и выступают только при известном усилии, подобно тому, как и представление о предмете. Размышляя, почему лежавший пред вами предмет упал, вы не сознаете аксиомы, что всякое явление должно

30

иметь причину; но пусть только вас кто-нибудь спросит, почему вы остановились на этом явлении – вы, вероятно, ответите ему, как сказаить, частью аксиомы: ведь должна же была быть какая-нибудь причина. Собственно, это будет вывод из аксиомы, сделанный бессознательно: всякое явление должно иметь причину; это есть явление; следовательно – и оно должно иметь причину.

Возвращаясь к аксиоме сходства причины со следствием, мы должны заметить, что и она подходит под указанную уже общую формулу заключений первобытного ума – и она есть преждевременное обобщение. В природе, действительно, весьма много случаев сходства причины и следствия; так много, что для первобытного ума это сходство стало неопровержимой аксиомой. Мало того – она долго господствовала в философии и имела таких защитников, как Лейбниц, Спиноза, Кузен, Кольридж. Тем не менее это только заблуждение, блистательным опровержением которого есть напр. вся химия.

Трудно объяснить происхождение другой аксиомы первобытного ума, которую можно формулировать так: действие на часть предмета (или на вещь, рассматриваемую как его часть) есть действие на самый предмет. Действуя на волосы, ногти, одежду и т. п. человека, можно действовать на самого человека. Что привело первобытный ум к такому заключению? Разве то, что предмет со всеми своими принадлежностями казался ему чем-то гораздо более цельным, чем нам; он не умел его анализировать, не умел отделить то, что составляет самый предмет от того, что можно признать только его принадлежностями. Во всяком случае мы можем констатировать самый факт: аксиома эта существует у совершенно чуждых друг другу народов. Она сказалась и в приведенном выше поверии: гниение продетого через голову жабы волоса должно повлечь за собой смерть его обладателя.

Таких общих предложений, которые первобытный ум считал за аксиомы, весьма много; но что для неразвитого ума ясно само по себе и не требует доказательств, то для более осторожного, развитого не только не имеет силы аксиомы (1-ая аксиома), но часто даже перестает быть истиной (2-ая аксиома). Таким образом, те логические основания, которые составляют последнюю инстанцию человеческого ума при понимании явлений, их связи, словом – всего существующего, не неподвижны, а различны для различных эпох жизни человечества; вся их сила основывается лишь на непоколебимой вере в них мыслящего