Игра без правил - Воронин Андрей Николаевич - Страница 73

Когда в зале снова стало относительно тихо, Комбат с удивлением отметил, что все еще жив. Голова работала туго, со скрипом. Она страшно болела, сломанная рука отзывалась горячими взрывами боли на каждый толчок пульса, да и все остальное представляло собой сплошной ком ноющей боли, так что тот факт, что Стручок, стреляя в него, промахнулся восемь раз подряд, оставил Бориса Рублева вполне равнодушным. Сеня все-таки обработал его на славу, и, хотя Комбат понимал, что ему непременно нужно куда-то идти, он никак не мог вспомнить, куда именно и зачем. Тем не менее это таинственное путешествие почему-то представлялось ему крайне важным. Комбат, волоча непослушные ноги, добрел до канатов и тяжело подлез под верхний как раз в тот момент, когда Горохов снова открыл огонь. На этот раз прицел был довольно точным, и, не пригнись Рублев, пуля наверняка угодила бы ему в голову.

– Вот зануда, – пробормотал Комбат, пролезая под канатом.

Он оступился и с негромким криком боли свалился с помоста, совершенно пропав из виду.

– Что вы стоите?! – заорал на охранников Горохов. – Мочите его на хер!

Охранники неохотно двинулись вперед. Происходящее здесь нравилось им все меньше и меньше, тем более что Хряк, вооружившись подобранным с пола автоматом, начал бочком продвигаться к балкону, явно норовя как-нибудь обойти совершенно сбесившегося Стручка и сделать ноги.

Стручок с балкона пересчитал охранников. Он помнил, что вместе с Хряком их должно быть двенадцать, в наличии же имелось ровно на одного меньше. Горохов повел глазами по периметру зала, ища потерявшегося Хряка, и обнаружил его совсем близко, крадущимся вдоль стены метрах в десяти от балкона. В руках у Хряка был автомат. Стручок сделал оргвыводы со скоростью, которая сделала бы честь самому мощному из существующих в природе компьютеров, и вскинул пистолет.

– Убью пидора! – закричал он.

Хряк моментально понял три вещи: во-первых, то, что Стручок окончательно и бесповоротно сошел с нарезки и вот-вот засадит ему промеж глаз пулю из тяжелого и очень мощного пистолета отечественного производства; во-вторых, он понял, что ему наконец предоставлена единственная в своем роде возможность убрать этого бешеного пса на вполне законном основании, а именно в целях самозащиты; и, в-третьих, он с предельной ясностью осознал, что ему просто необходимо как можно скорее выбраться отсюда, сесть в машину и ехать на предельной скорости до тех пор, пока дорога не упрется в край земли.

Поэтому Хряк быстрым и плавным движением вскинул тяжелый АКМ без приклада, держа его в одной руке, и выпустил половину рожка, целясь в балкон.

Он где-то слышал, что АКМ – штурмовой автомат.

Ни подтвердить, ни опровергнуть это заявление он не мог, но сейчас ему показалось, что оно не так уж далеко от истины. Пули – всего пятнадцать пуль! – снесли часть барьера, отделявшего балкон от зала. Те из них, что угодили в Горохова, спиной вперед вышвырнули его с балкона в коридор офиса. Глядя на густые, медленно оплывающие кровавые кляксы на изрешеченной стене возле двери, Хряк решил, что насчет Стручка можно не сомневаться, но тут на фоне дверного проема вдруг, как чертик из табакерки, возникла фигура с пистолетом в руке, и остатки волос на голове Хряка поднялись дыбом, словно у них вдруг случилась эрекция: он решил, что перед ним восставший из мертвых Стручок. Хряк снова вскинул автомат, но человек на балконе не стал дожидаться второй очереди: спортивный мелкокалиберный пистолет в его руке сухо и резко щелкнул, и Хряк мгновенно сделался похожим на покойного Кутузова: стал таким же одноглазым и таким же мертвым.

– Ну, мудачье, – обратился Подберезский к растерявшейся охране, молча наблюдавшей за ходом событий, – куда вы наших ребят подевали?

Ему ответили автоматной очередью. Завязалась перестрелка, пролившаяся ровно столько времени, сколько понадобилось группе горбоносого сержанта Ромы на то, чтобы пробиться через вопящую толпу в коридоре и выйти в тыл охранникам, а именно секунд двадцать-двадцать пять.

Когда Подберезский отыскал наконец Комбата и склонился над ним, тот открыл нехорошие, ярко-алые от внутренних кровоизлияний глаза и некоторое время разглядывал своего бывшего подчиненного, как некое редкое и не вполне объяснимое явление природы. Потом он с трудом разлепил распухшие губы и сказал:

– Привет, Андрюха. Где пацан?

– Как где? – переспросил Подберезский так, словно разговор происходил за столиком в кафе. – Дома у вашего брата.

– Не в Москве?

– Не в Москве. Тут, в Питере, – подтвердил Андрей, уже зная, что последует за этим.

– Голову оторву, – прохрипел Рублев. – А ну, помоги встать, разгильдяй.

Старший оперуполномоченный отдела по расследованию убийств капитан Ярцев устал как собака, которая целый день убегала от привязанной к хвосту консервной банки. Разница заключалась только в том, что капитан, в отличие от собаки, бегал не день, а больше недели, и его "банка" громыхала не сзади, а, наоборот, впереди. Но теперь дело уверенно катилось к концу, громыхая пуще прежнего.

За неделю капитан проделал длинный путь по следам исчезнувшего капитана Французова, который перед тем, как испариться, так упорно и безрезультатно разыскивал его по телефону. Это была кропотливая и неблагодарная работа, но в конце концов она начала давать результаты, и вот тогда-то капитан и принялся метаться как угорелый.

Когда Французов не перезвонил ему в субботу, капитан, дождавшись воскресенья, заявился к нему домой, но, разумеется, никого там не застал. В том, что молодая бездетная семья не сидит в выходной день дома, не было ничего необычного. В понедельник, позвонив в училище, Ярцев узнал, что Французов со сложным переломом голени загорает на больничной койке в недалеком, но и не таком уж близком Приморске. Положив трубку, капитан душевно обматерил Приморск, Французова, а также все виды переломов и иных увечий и вознамерился уже звонить в Приморск, когда его грубо выдернули из кабинета и повезли посмотреть на труп некоего гражданина Погодина, при жизни работавшего менеджером боксерского клуба "Атлет". Полюбовавшись на бренные останки, Ярцев от души понадеялся, что при жизни гражданин Погодин выглядел хоть чуточку лучше, потому что теперь, после смерти, смотреть на него было страшновато.

Беседа с владельцем заведения господином Ставровым и его помятыми сотрудниками дала капитану богатую пищу для размышлений. Больше всего его интересовало, как мог Французов, лежа на больничной койке в Приморске, одновременно с этим выворачивать наизнанку боксерский клуб в самом центре Питера, твердо стоя при этом на своих на двух. Оставалось только надеяться, что горло господину Погодину перепилил не он.

Вернувшись в свой кабинет, капитан обнаружил, что на столе у него чудесным образом сгустилось, материализовалось и увесисто легло на ободранную, некогда полированную поверхность личное дело новопреставленного Погодина, при ближайшем рассмотрении оказавшееся не столько личным, сколько уголовным, и весьма интересным притом. Капитан почитал, схватился за голову и, не удержавшись, позвонил Ставрову. Ставров выслушал капитана очень внимательно, но за голову хвататься не стал, а произнес коротенькую покаянную речь. Общий смысл ее сводился к тому, что господин Ставров обещал впредь с большей тщательностью проверять прошлое людей, принимаемых им на работу, зато по форме это было свежо, очень эмоционально и весьма познавательно.

Ярцев даже записал на бумажке несколько выражений, чтобы ненароком не забыть их в суете трудовых будней.

Отрабатывая связи Погодина, Ярцев в конце концов вышел на Александра Бычкова, которого все, с кем общался по этому поводу капитан, называли Кутузовым.

Питерская квартира Кутузова была пуста. Ярцев встретился с ним у него на даче, но Кутузов ничего ему не сказал: говорить ему мешала засевшая в черепе пуля. Двое молодых людей, которые, судя по их домашней одежде, гостили у него на даче, тоже помалкивали, и по сходным причинам: к тому времени как их обнаружили, они уже порядком остыли и даже начали коченеть. Машина Кутузова – сильно изуродованный и запачканный как снаружи, так и внутри "Хаммер" – была обнаружена пустой и покинутой на окраине Петербурга, недалеко от поста ГАИ. Кровь, которой было перепачкано сиденье, принадлежала Бычкову – Кутузову, да и менее аппетитная масса, обильно расплесканная по салону, совпадала с содержимым его желудка. Картинка получалась любопытнейшая, но вот отпечатков пальцев Французова ни в "Хаммере", ни на даче обнаружить не удалось. Зато после повторного визита на квартиру исчезнувшего капитана и сличения обнаруженных там отпечатков с отпечатками, снятыми в машине и на даче, высветились две вещи: во-первых. Бычков явно побывал у Французова дома, а во-вторых, жена Французова Ирина, тоже бесследно пропавшая и предположительно проводившая дни и ночи у постели своего занемогшего в Приморске супруга, оказывается, все это время гостила на даче у Бычкова.