Игра без правил - Воронин Андрей Николаевич - Страница 45

– Ну, я не проверял, сами понимаете… У него еще не было правого глаза. Такая, знаете, черная повязка, как у пирата. Они пришли ко мне в воскресенье вечером прямо домой и предложили тысячу долларов. Этот одноглазый назвался Французовым и сказал, что ему нужно провести месячишко в обществе одной, как он выразился, цыпули, но так, чтобы об этом никто не знал у него на службе. Тут погранзона, так что никто не поехал бы его навещать, да и далеко, опять же… В общем, дело это, конечно, незаконное, но не убийство же, в конце концов, и не ограбление! И потом, тысяча долларов для меня – это большие деньги. Слишком большие, чтобы я мог отказаться. Он показал паспорт, я переписал все данные… Ну, вы понимаете, для карточки…

– Погоди, погоди, – перебил его Рублев, – какой паспорт? Чей?

– Да свой же, – ответил врач, – Французов Юрий, прописан в Питере…

– А фотография?

– Что – фотография? На фотографию я особенно не смотрел, я на них никогда не смотрю.

– Ну ясно, – сказал Комбат, – чего на нее смотреть? Ты на баксы смотрел, там портреты поинтереснее. Так вот, добрый доктор Айболит, просто чтоб ты знал: Французов не носатый коротышка и не разжиревший качок. Он выглядит, как.., ну, примерно, как я.

Смекаешь, чем твоя штука баксов пахнет?

– О черт! – бледнея сильнее прежнего, выдохнул доктор.

– Это точно, – согласился Рублев, – черт тебя попутал с ними связаться. Учти, если Французов выберется из этого говна живым, он непременно приедет навестить свою тетку, она у него здесь живет, неподалеку, и обязательно зайдет к тебе: надо же поблагодарить доктора, который так ловко починил ему ногу… Мне вот что интересно: а что ты собирался делать, если бы вдруг нагрянула проверка по вашей медицинской части?

– Позвонил бы Кудинову, – безучастно ответил врач, совершенно прибитый всей этой историей, в которую влип из-за собственной жадности, – надел бы на него разъемный гипс – есть у меня такой – и, положил бы в отдельный бокс, чтобы соседи по палате не болтали.

Проверка – ерунда. В конце концов, на то и медицина, чтобы спирт водился… Надо же было так вляпаться!

– Сочувствую, – без всякого сочувствия сказал ему Рублев. – На тот случай, если ты в этой переделке уцелеешь, запомни: никто никому не дает деньги просто так, их всегда приходится отрабатывать. Просто удивительно, как ты дожил до такого возраста и даже стал главврачом, не зная элементарных вещей.

Савелий Степанович только криво улыбнулся, а когда Рублев ушел, пожелав ему не болеть и напоследок крепко хлопнув дверью, поспешно заперся в кабинете и вынул из сейфа литровую бутылку с медицинским спиртом. Вода в графине была позавчерашней, желтой, на дне плавал мохнатый осадок ржавого цвета, но доктору было плевать на это.

Ему вообще было на все наплевать сейчас, кроме собственной жизни, за которую он впервые по-настоящему испугался.

После первого стакана его немного отпустило, и он длинно, витиевато выматерился, немедленно снова наполнив стакан. Через час он уже бродил по территории больницы, время от времени принимаясь хрипло орать комсомольские песни и лапая проходивших мимо медсестер. Проснулся он в половине пятого утра, ощущая невыносимое давление в мочевом пузыре, и едва не намочил постель от ужаса и неожиданности, обнаружив рядом с собой громоподобно храпящую Клизму. Уйдя облегчиться, доктор в постель не вернулся, но хватило и того, что уже случилось. Клизма забеременела и в свои полных пятьдесят четыре года на удивление всем родила здорового, крепкого телом, но скорбного главою дауна. Был страшный скандал, но в конце концов он сошел на нет, как сходит на нет все на свете. Зубодробительные подробности этого скандала настолько заслонили от Савелия Степановича все остальные проявления кипевшей вокруг жизни, что он начисто забыл и о Борисе Рублеве, и о "мертвой душе" – капитане Юрии Французове. Только иногда, вспоминая пережитый в этот день ужас, Савелий Степанович мрачнел и тихо радовался тому, что остался жив. Он благодарил за это судьбу, не зная, что благодарить следует бывшего командира десантно-штурмового батальона майора в отставке Бориса Ивановича Рублева.

Комбат без труда выпутался из лабиринта одинаково грязных и бестолково застроенных неказистыми домишками улиц, в котором пряталась больница, и снова очутился на набережной. Пройдя еще метров двести в сторону Манолы, он обнаружил по правую руку от себя огромные ворота из мятой, кое-где тронутой ржавчиной, небрежно выкрашенной в серый цвет жести. Ворота были распахнуты настежь, и в обширном дворе, расположенном за ними, виднелись заляпанные, видимо еще мартовской грязью, поношенные коробки нескольких "ЛиАЗов" и "ЛАЗов". Крыши у всех были изъедены коррозией, которую не брала никакая краска. Неподалеку располагались два целлюлозно-бумажных комбината, и, совершив пару рейсов в те края в дождливую погоду, автобус раз и навсегда приобретал такой вид.

Борис Иванович с самым деловым видом проследовал в ворота, игнорируя строгого вида табличку, извещавшую о том, что проход пешеходов через транспортные ворота строго воспрещен. Снедавшая Рублева смутная тревога к этому времени превратилась во вполне конкретное, острое беспокойство по поводу судьбы бывшего сослуживца и приятеля, явно попавшего в какую-то темную историю. Хуже всего было то, что вместе с ним, похоже, пропала и его жена, а значит, все это было не странноватой любовной интрижкой, а самой настоящей уголовщиной. Манипуляции с телефонным звонком и липовым переломом заставляли надеяться, что Французов еще жив, но Комбат понимал, что надо торопиться изо всех сил. Теперь бездетность четы Французовых, которые считали, что заводить ребенка им рановато, не раз вызывавшая беззлобное подтрунивание Рублева, оборачивалась великим благом. Всякий раз, слыша по радио или телевидению сообщения о погибших, похищенных и взятых в заложники детях, Рублев испытывал приступы удушающей бессильной ярости.

Пытаясь спасти попавших в беду взрослых, можно действовать, подчиняясь голосу рассудка, но дети… Тех, кто воюет с детьми, Борис Рублев готов был в буквальном смысле рвать в клочья голыми руками.

Его так никто и не окликнул. На территории автобусного парка было пустовато. Ему встретилась только невзрачного вида женщина лет пятидесяти в синем хлопчатобумажном халате, с виду похожая на уборщицу, да лохматый, увешанный репьями пес неизвестной породы, который лениво поднял голову и бросил на Рублева безразличный взгляд из-под днища проржавевшего до дыр автобуса, стоявшего на колодках в углу двора. Борис Иванович в нерешительности остановился посреди двора, ища, к кому бы обратиться с расспросами. Начинать с конторы ему не хотелось, потому что, как он заметил, в этом городе все просто Обожали спрашивать у незнакомых людей документы.

Вскоре он услышал доносившиеся откуда-то слева удары молотка по металлу. Звук раздавался из открытых настежь ворот одного из боксов. Там тоже стоял автобус, не то резервный, не то не ушедший в рейс из-за неисправности. Рублев оглянулся в поисках травинки, которую можно было бы пожевать (никотиновая зависимость давала себя знать, и теперь у него появилась привычка все время что-нибудь держать во рту), но не нашел и решительно направился к распахнутым воротам бокса.

В боксе было прохладно и сильно пахло солидолом, бензином, графитовой смазкой, железом и прочими вкусными вещами. Ориентируясь по металлическому тюканью и время от времени раздававшейся беззлобной ругани, без которой, как известно, русский человек не может справиться ни с какой работой, Комбат обошел автобус и заглянул в смотровую яму.

– Привет, – сказал он возившемуся у заднего моста человеку с испачканным отработанным маслом лицом и черными по локоть руками.

– Здорово, коли не шутишь, – не глядя на него, ответил человек и снова принялся тюкать молотком по зубилу, пытаясь сбить приржавевшую намертво гайку.

Комбат его то ли не интересовал, то ли он принял его за кого-то из своих.