Игра без правил - Воронин Андрей Николаевич - Страница 42

Оказалось, что лес слева от железнодорожной ветки довольно густо населен. Рублев был здесь не впервые, но его до сих поражала та легкость и непринужденность, с которой лес вдруг превращался здесь в городскую улицу, оставаясь при этом лесом – таким же густым и незахламленным. Обшитые досками одноэтажные дома с мансардами, во дворах которых, полностью затеняя их, росли столетние сосны и ели, чередовались с неказистыми двухэтажными постройками барачного типа. Вскоре незаасфальтированная дорога пошла под уклон, и впереди блеснуло море, похожее на расплавленное золото.

Французов однажды рассказывал, как рыбаки с консервного завода зимой ловят рыбу на заливе. Они выходят на лед на снегоходах, за которыми на длинных тросах волочатся ярко-оранжевые буйки на тот случай, если снегоход вдруг провалится в полынью, – по буйку можно будет определить место, где он затонул…

Спустившись с косогора, Рублев оказался на улице, тянувшейся в общей сложности километров на пять вдоль берега залива. Здесь, в черте собственно Приморска, она называлась Набережной, плавно переходя затем в Береговую, бывшую когда-то просто дорогой, соединявшей город с поселком Манола, ставшим теперь одним из городских районов, но не сделавшимся от этого ни больше, ни цивилизованней По существу, Манола представляла собой два ряда неплотно поставленных частных домов, тянувшихся вдоль дороги и половина выходивших задами на залив, а вторая половина – в лес, где, по слухам, трудолюбивые финны когда-то собирали камни и выкладывали ими берега ручьев. Именно там, на самой северной оконечности этой улицы, которая, казалось, так и будет тянуться без конца, пока не упрется в финскую границу, жила тетка Юрия Французова. Как обычно, попав сюда, Рублев подумал, что лучшего места для дачи не найти, вот только далековато и погранзона все-таки…

Решив не ждать городского автобуса, который мог вообще не появиться в ближайшем обозримом будущем, Комбат повернул направо и решительно зашагал вперед.

Слева, на конце далеко выдающейся в море каменистой косы, возникло огромное, сложенное из неподъемных валунов, островерхое, заметно сужающееся от фундамента к кровле, построенное на века, как пирамиды, здание кирхи, изуродованное прибитой над дверью доской, извещавшей о том, что здесь находится городской Дом культуры. Посмотрев направо, Борис Иванович увидел на пригорке, с которого недавно спустился, казавшиеся отсюда белоснежными корпуса зданий небольшого микрорайона, который, вкупе с рыбоконсервным заводом и обслуживавшим несколько окрестных поселков автобусным парком, видимо, давал Приморску право именоваться городом. Если в Приморске была больница, то она наверняка пряталась где-то здесь.

Рублев отправился на поиски, решив задавать поменьше вопросов: времена теперь, конечно, уже не те, но все же оставался, пусть минимальный, риск, что какой-нибудь энтузиаст из старшего поколения или успевший подрасти пионер-герой без лишних разговоров сдаст чужака пограничникам, и тогда не миновать долгой и нудной волокиты – не уходить же ему, в самом деле, с боем! Микрорайон кончился очень быстро, стоило лишь в него углубиться. На дальнем, не видном с набережной краю его возвышалась проросшая черными сорняками коробка недостроенного жилого дома, а дальше начинался вполне обыкновенный, уже без налета романтики и без хвойных деревьев во дворах, частный сектор.

Ориентируясь по торчащей над почерневшими крышами высокой кирпичной трубе, из которой ленивыми клубами вываливался черный дым горящего мазута, Борис Иванович обнаружил городскую баню, а неподалеку словно бы само собой нашлось длинное дощатое строение, в котором, как явствовало из стеклянной, черной с золотом вывески, располагалась городская больница.

С некоторым трудом отыскав справочное бюро, Комбат облокотился о полированную стойку и, искательно заглядывая в окошечко, спросил у молоденькой медсестры, с неприступным видом изучавшей зачитанную книгу (насколько мог видеть Рублев, это был один из романов Дюма):

– Вы не подскажете, где тут у вас хирургическое отделение?

Сестричка подняла не него недовольный взгляд, сложила бантиком пухлые, накрашенные ярко-розовой помадой губы и, помедлив, ответила:

– Флигель во дворе направо. Только туда сейчас нельзя, потому что обед.

– Спасибо, солнышко, – сказал Рублев, – я подожду.

Пройдя длинным прохладным коридором, сплошь от пола до потолка обшитым выкрашенными масляной краской досками и оттого напоминавшим какую-то деревянную трубу, в конце которой размытым пятном сверкал ослепительный по сравнению с царившей здесь полутьмой дневной свет, Комбат вышел во двор, в дождливую погоду, судя по всему, превращавшийся в непроходимое море грязи. Здесь стояли две пыльные и на вид совершенно мертвые машины "скорой помощи", за которыми прятался горчичного цвета "Москвич" с надписью "медицинская служба" вдоль обоих бортов. Следуя указаниям юной почитательницы Александра Дюма, Борис Рублев свернул направо и, обойдя уже начавшие зеленеть кусты сирени, увидел в глубине двора облезлый дощатый флигелек хирургического отделения.

В дверях флигеля он натолкнулся на казавшееся непреодолимым препятствие в лице огромной, в два обхвата бабищи в мятом белом халате и с гренадерскими усами на красном широком лице. Она стояла, уперев в бока мощные руки, до половины прикрытые засученными рукавами халата, и скептически наблюдала за приближением посетителя. Взгляд у нее был такой, что Комбат невольно с неловкостью вспомнил о том, что в кармане висящей у него за правым плечом куртки лежит, оттягивая его книзу, бутылка водки.

– Куда? – грозно спросила она.

Комбат немного растерялся: иметь дело с мужчинами ему всегда было проще, чем с женщинами, даже такими.

Мужчины, как правило, подсознательно понимали, что, беседуя с Рублевым, не стоит переступать границы приличий – это могло плохо кончиться. С женщинами было сложнее. Он не мог просто взять и отшвырнуть эту сварливую гору мяса с дороги, и она это прекрасно знала.

– Друг у меня здесь лежит, – улыбаясь со всей приветливостью, на которую был способен, ответил он. – Надо бы проведать.

– Нельзя, – категорично отрезала его собеседница. – Обед сейчас, никого не впускаем и не выпускаем.

– Гм, – с сомнением произнес Борис Рублев, бросая красноречивый взгляд на группу больных с перевязанными конечностями, расположившихся на скамейке и на траве вокруг нее неподалеку. У скамьи, как автоматы в пирамиде, были составлены три или четыре костыля. Как раз в этот момент один из больных далеко запрокинул голову и поднес ко рту руку, в которой предательски сверкнуло стекло.

– А это, надо понимать, скульптурная группа "Ленин и инвалиды Гражданской войны"? Тот, что с бутылкой, наверное, Ленин.

– Кого надо? – едва заметно смягчаясь перед лицом неприглядной действительности, открыто идущей вразрез с режимом дня, спросила бабища.

– Французов, – сказал Рублев. – Юрий Французов. В какой он палате?

Лицо женщины странно дрогнуло, и это очень не понравилось Комбату. Он не мог поручиться за то, что его впечатление верно, но в выражении лица грозной церберши ему почудился самый обыкновенный испуг.

"Он что, умер тут у них? – подумал Рублев. – От перелома?"

– В общем-то, в четвертой, – неохотно сказала церберша.

– А в частности? – не отступал Борис Рублев. – Вы что, на запчасти его разобрали?

– А вы кто такой? – переходя в контратаку, спросила бабища. Рублев никак не мог понять, врач это, сестра или просто санитарка, но то, что она вдруг стала обращаться к нему на "вы", показалось ему довольно зловещим признаком. Что-то тут было не так. – Вы родственник?

– Родственник, родственник, – легко сказал Комбат, потихоньку надвигаясь на загородившую проход женщину.

– Паспорт покажите,. – потребовала та.

Это уже становилось забавным, и Комбат даже позволил себе рассмеяться, хотя вовсе не испытывал веселья.

– Здесь что, режимный объект? – сухо спросил он, резко оборвав смех. – Вы начальник охраны?