Добро пожаловать в Ад - Воронин Андрей Николаевич - Страница 26

Он сразу предупредил:

— В еде я тебя не ограничиваю. Но учти: встав из-за стола, ты должен быть готов уложиться в двенадцать секунд на стометровке.

За едой он выпивал не меньше пол-литровой бутылки: щеки становились пунцовыми, речь текла непрерывным потоком.

— Никого сюда не зову, — успел заметить? Ни друзей, ни партнеров, ни нужных людей. Для этого есть рабочий кабинет, есть дача, номер в гостинице, в конце концов. Мой дом — моя крепость.

Рублеву смертельно надоели эти откровения. Из них, конечно, можно было процеживать по каплям информацию. Но для этого на месте Комбата должен был сидеть другой человек: дотошный, фиксирующий каждое слово.

— Знаешь, Иваныч, сколько мне стукнуло? Тридцать три — возраст Иисуса Христа. Я сказал себе — сейчас или никогда. Везде тройка. Три раза я был на волосок от.., не хочу называть это слово. Первый раз в двадцать лет — искололи ножом. Мент, сука, натравил шпану.

Подполковник — я по дурости закрутил роман с его девчонкой несовершеннолетней. Искололи, бросили на пустыре. Ведро крови из меня вытекло. В реанимации увидел себя со стороны, как будто из-под потолка. Лежу, накрытый белой простыней, врачи колдуют. Душа, понимаешь, вылетела. Если бы форточка была открыта — аминь. А так, повисела и вернулась обратно.

Каким-то чудом Малофеев успевал и поглощать еду, и прикладываться к рюмке, и повествовать довольно внятно о перипетиях собственной жизни.

— Второй раз в девяносто третьем. В Италии, на побережье Адриатики. Специально послали за мной на курорт киллера. Он успел выстрелить только один раз, в следующий миг ему снесли полголовы. После этой пули меня полгода ремонтировали в частной клинике в Риме. Пришлось выложить кругленькую сумму.

Цепкой пятерней Малофеев зачесал назад волосы и вылил в рюмку остатки из бутылки.

— Не предлагаю, поскольку ты человек на службе.

Хотя мог бы — в виде провокации… Третий раз в прошлом месяце. Прилепили пластиковую взрывчатку к днищу «мерса». Случайно обнаружилось — мои косточки никто бы потом не выковырял из железа, пришлось бы хоронить в консервной банке. Как раз этот случай привел меня к необходимости обновить штат.

Комбат слушал не перебивая, но и не старался изобразить заинтересованное внимание. Он все время взвешивал — оставаться у Малофеева или нет. На этой работе он не принадлежал себе, расчет за Риту отдалялся в неопределенное будущее.

— Теперь ты скажи слово, Комбат. Тебе ведь есть о чем порассказать. Как-никак образцовый офицер Советской Армии.

— Я на службе, Олег Евгеньевич, — сухо ответил Рублев.

Его покоробило, что Малофеев употребил святое имя «Комбат», которое произносили ребята-десантники.

Но хозяин квартиры даже записал в «плюс» такую явную нелюбезность.

— Молодец, Иваныч. Молчание — золото.

В квартире на Кутузовском они появлялись в лучшем случае около десяти вечера. Остальное время Малофеев проводил в рабочем ритме. Пока он участвовал в совещаниях комитета по экономике или пленарных заседаниях Думы, Рублев ожидал его на четвертом этаже.

Потом начинались деловые контакты — в думском кабинете, в номере «президент-отеля», за городом.

Иногда, в зависимости от ранга собеседника, один из подчиненных Комбата получал приказ обыскать его. Этих двоих парней с квадратными плечами и вечно сощуренными глазами правильнее было бы назвать не людьми, а боевыми машинами. В относительно спокойные моменты, когда за закрытыми дверями шли переговоры, эти двое рядовых телохранителей — Борис Первый и Борис Второй просматривали ближние подступы и общались между собой короткими рублеными фразами.

Оба сутки напролет жевали жвачку в стиле американских «профи». Оба тренировали кисти рук с помощью теннисного мяча. Оба раскачивались из стороны в сторону на носках, чтобы кровь не застаивалась в икрах. Оба беспрекословно выполняли распоряжения и команды Комбата — ведь боевая машина ничто без опытного водителя.

Иногда Малофеев позволял себе «расслабиться» вне дома. В этом случае принимались особенно тщательные меры безопасности. Проблема заключалась в том, что депутат Думы сохранил пристрастие к несовершеннолетним особам. Конечно, насилие тут исключалось полностью. Он пользовался услугами малолетних проституток. Обходились они дорого и страховаться тут нужно было в первую очередь от скрытой камеры охотников за компроматом.

Рублеву еще не приходилось сопровождать Малофеева в таких сверхсекретных экспедициях — он бы наверняка не выдержал и собственными руками удавил избранника народа. Об «опасных связях» хозяина Комбату под большим секретом поведала секретарша Лариса. Она искала любой случай продемонстрировать свое особое расположение новому сотруднику, чьи медвежьи ухватки, крепкая шея и мощная спина свидетельствовали о достоинствах настоящего мужчины.

Раздражение накапливалось день за днем. Комбат уже видеть не мог румяных щек Малофеева, не мог слышать его самоуверенного тона. Даже бывшему офицеру-афганцу, не верящему ни в Бога, ни в черта, резало глаза кощунственное соседство жующего свои лимоны депутата, явно криминальных личностей вроде бородача с четками и закопченной от времени иконы.

Несколько раз он с трудом удержался, чтобы не засветить хозяину думского кабинета по морде и громко хлопнуть дверью. Но все перевернулось в один момент, когда он случайно увидел в этом кабинете бронзовую статуэтку женщины, держащей в поднятой руке лавровый венок. Словно фотовспышка щелкнула в голове, и он сразу узнал эту вещицу.

Однажды, через месяц после травмы на корте и бурной сцены в автомобиле, Рита привела его к себе домой.

Отец был в служебной командировке, мать куда-то запропастилась на всю ночь, и они чудесно провели время вдвоем.

Тогда видео было еще новинкой, недоступной простым смертным, и Рита решила удивить своего курсанта порнофильмом. Она с интересом наблюдала за его реакцией, но Рублев после первых десяти минут махнул рукой:

— Производственная гимнастика.

Эта была совсем другая квартира, не та, в которой застрелили Риту. Много книг, старинных вещей доставшихся ее беспутной матери по наследству от предков-дворян. Он побывал там только однажды, но этого хватило, чтобы опознать сейчас статуэтку.

Рублев отдавал себе отчет, что она наверняка существует в десятках экземпляров. Но совпадение не могло быть случайным.

— Ты давно с ним работаешь? — поинтересовался Рублев у Ларисы. — Он и раньше был помешан на красивом антураже. Напольные часы, статуэтка, портрет в раме, модель парусника — многовато для одного кабинета.

— Евгеньевич обожает всякие вещицы. Вот, например, парусник — такие копии в уменьшенном масштабе стоят сумасшедшие деньги.

— Эта, с венком, наверно, еще дороже, — Рублев сделал вид, что решил отдохнуть за пустопорожней болтовней столь милой женскому сердцу.

— Насчет статуэтки не знаю. Притащил как только стал обживать кабинет.

Вельяминов набрал номер внутреннего телефона.

На этот раз трубку долго не брали. Потом ответил новый, незнакомый следователю голос.

— Это бар? — на всякий случай уточнил Вельяминов.

— Он самый.

— Прошлый раз меня провели в клуб. Сейчас снова нужно переговорить с Жорой. Если он там, дайте ему трубку.

Ответом было долгое молчание. Человек дышал в трубку, что-то усиленно соображая. Наконец, неуверенно ответил:

— Жоры нет. Нет на месте.

— А ваш напарник, который провел меня прошлый раз? Не помню имени…

— Тоже нет. Извините, у меня клиенты…

В трубке зазвучали гудки.

«Что-то стряслось», — почувствовал Вельяминов.

Он предъявил охранникам у прозрачной двери свое служебное удостоверение и быстрым шагом направился вперед по коридору, слыша как за спиной спешат предупредить начальство.

Снова цветущие кактусы, густой, липкий свет, гримасничающие маски на стенах. Стильная молодежь, которая развлекается в рамках правил, в соответствии с программой. Новое лицо за стойкой.