Ведьма - Стругацкие Аркадий и Борис - Страница 7

— Есть.

— Тогда пойдемте, угостите нас. У нас здесь весело. Одно плохо: за веселье приходится платить. Пока.

Он подхватывает Максима под руку, и они втроем скатываются по склизким ступеням в полуподвал.

В обширном, с низким потолком помещении кабака зверски накурено, гремит отвратительная музыка, на дощатой эстраде трое обритых наголо молодых людей в брезентовых бесформенных портках, голые по пояс и босые, извиваясь, надрываясь, шлепая себя по голым бокам голыми локтями, орут песню — то ли на иностранном языке, то ли состоящую из междометий. Несколько пар кривляются на площадке перед эстрадой. За столиками сидят, беспрерывно курят, пьют, болтают или даже спят мальчики и девочки, мужчины и женщины, есть несколько стариков и старух. Все одеты весьма разнообразно — от живописных лохмотьев до скромных плащей, курток и пальто.

Тарантул уверенно протаскивает слегка обалдевшего Максима и свою кисочку к столику в полутемном углу. Там в одиночестве спит, положив голову на столешницу, молодой бритый мужчина в новенькой хромовой куртке и таких же штанах, заправленных в высокие сапоги. На груди у мужчины Железный крест, на полу рядом с ним валяется железная каска вермахтовского образца.

Тарантул глядит на него, произносит раздумчиво:

— Наладить его отсюда, что ли?

— А, пусть себе спит, — отзывается кисочка и садится.

— Присаживайтесь, — говорит Тарантул Максиму. — И давайте деньги. Я быстро.

Максим дает Тарантулу несколько бумажек и садится за столик. Тарантул исчезает в дыму. Кисочка с любопытством приглядывается к Максиму.

— Вы действительно профессор? — спрашивает она.

— Да.

— Как странно.

— Что именно?

— Тарантул ненавидит профессоров. И я тоже. И многие здесь. Вы не физик?

— Нет.

— Гуманитарий?

— Я профессор философии.

Бритый мужчина, не просыпаясь, гогочет. Максим и кисочка смотрят на него.

— Совсем плохо, — говорит кисочка.

— Что — плохо?

— Да что вы профессор философии. А впрочем, черт с ним совсем. Какая разница, действительно...

Тарантул возвращается, грохает на стол бутылку и расставляет бумажные стаканчики. Валится на стул, разливает.

— Ну, за красотку Танатос! — провозглашает он.

— Постой... Танатос — ведь это смерть, да?

— Ага!

— Сам целуйся с этой красоткой, — произносит кисочка с достоинством. — А я так выпью за жизнь.

Тарантул хохочет, затем обращается к Максиму:

— Вы, конечно, не помните меня. А я был вашим студентом. Лет десять назад. Вышибли.

— Нет, не помню, — отзывается Максим.

— Еще бы... Посмел иметь свое мнение! Философия... Сейчас и вспомнить стыдно — этакое дерьмо. Но ведь доходное, ежели повезет, а?

Максим поднимает на него мученические глаза.

— Что вы имеете в виду?

— Не что, а кого. Вас, профессор, вас! Ну, эрго бибамус!

Залпом выпивает и наливает снова. Максим, поколебавшись, тоже выпивает залпом, морщится.

— Экая дрянь...

— Другого здесь не держат. Зато крепко. О чем бишь мы... Да! Кисочка, ты, кажется, тоже на философском была?

— Видала я твою философию... Я биолог. Тычинки и пестики.

— Надо понимать, главным образом — тычинки... — с понимающим видом произносит Тарантул. — Ладно, все равно. Так что я хочу сказать, профессор? Слышал я вас намедни по телеку — и какая же вы сволочь! Сколько вам там заплатили эти гады — двадцать тысяч?

— Простите, — говорит Максим, уже несколько опьяневший. — Премия, строго говоря, не является платой...

— Бросьте, бросьте... Академик. Доктор. Знаете, почему я не бью вас по морде? Потому что пью на ваши деньги... Да, кстати, вы уже взошли или не взошли?

— Не понимаю, что вы мелете, — угрюмо произносит Максим и снова выпивает.— Ну как же... Ведьма, целительница... Так взошли?

— Идите вы в задницу, студент.

— Ага, не взошли. Смотрите, профессор! Ведьма ведь тоже женщина. И если как женщина она рассердится, то как ведьма...

— Погодите! Откуда вы знаете?

— Так это же я вам звонил. Помните?

Максим молчит, тупо глядя на свой стаканчик. Тарантул снова разливает. Затем говорит убежденно:

— Да, он — великий человек!

— Кто? — с ужасом спрашивает Максим.

— Да вам-то что? Вы его только слушайте, а то пропадете. А впрочем, пропадайте, черт с вами. Одним профессором больше, одним меньше... Выпьем!

Они выпивают. У столика возникает из дыма человек неопределенного возраста, облаченный в нелепый балахон с большими перламутровыми пуговицами.

— Тарантул, — произносит он стонущим голосом. — Ты пьешь, Тарантул, эрго ты при деньгах. Дай десятку. Без отдачи.

— Дам. А ты спой.

Человек в балахоне закидывает голову и поет:

— Это гимн бывшей Японской империи, — сообщает он, закончив. — Могу еще «Хорст Вессель», «Боже, царя храни...» Спеть?

— Не надо, — машет рукой Тарантул.

— Не надо, так не надо. А где десятка?

— Дайте ему десятку, профессор, — приказывает Тарантул.

Максим достает десятку и вручает человеку в балахоне.

— Реквизиция, — произносит тот и исчезает в дыму.

— Однако нас прервали, — говорит Тарантул. — Так как там насчет Танатоса? Отбросим страх смерти, как костыли? Смерть самое прекрасное приключение? Идеал — дух без материи? А когда приперло — к ведьме в постель? Нам бы хоть немного пожить, так?

— Оставь его, — морщится кисочка. — Ему и без тебя тошно.

— Молчать! — ревет Тарантул. — Ну-ка, профессор, извлеките еще десятку!

Максим безропотно извлекает десятку. Тарантул сует ее кисочке.

— На, и иди отсюда.

— Я хочу здесь...

— Иди, я тебе сказал! Купи жратвы! Ты со вчерашнего утра ничего не жрала, только спирт хлещешь, др-раная кошка... И вообще, даже порнография лучше, чем наша беседа с профессором, доктором, академиком, лауреатом... Пошла!

— Не желаю! Мне скучно одной!

— Скучно — подцепи кого-нибудь... Ну, кому сказано?

Кисочка плачет, поднимается и неверными шагами устремляется прочь.