Поселок кентавров - Ким Анатолий Андреевич - Страница 14

А гнедой хотелось добиться того, чтобы семья, весь косяк вороного о полсотню кобыл с жеребятами, отправилась бы в сторону долины кентавров и там ходила, кормясь вдоль пограничной реки. В это время гнедая и рассчитывала как-нибудь ночью отделиться от косяка и потихоньку сбегать через реку к могиле амазонки.

Звериная жизнь гнедой кобылы наладилась превосходно, степная свобода была сладка, и муж ее любил. Дважды она успела понести от него и родить красивых жеребят, ей от этого не было худо, она даже помолодела, стала стройной, глянцевито поблескивала чистой шерсткой, отрастила хвост до земли и столь же длинную черную гриву… Она уже позабыла, что ее когда-то подстригали, корнали ей хвост, что клали ей на спину седло и в зубы вставляли трензеля. Все это она не помнила — и лишь одного не могла избыть в своей памяти: любви к амазонке Оливье.

Эта любовь была единственной и ни на что не похожей во всей жизни рыжей кобылицы. Любовь сия существовала лишь в ее душе и больше нигде на свете; вместе с оной любовью кобыла гуляла в своих сновидениях по-каким-то дивным степям, где она ощущала себя вовсе не лошадью и даже не человеком, подобным" амазонке Оливье. Каким-то дивным третьим существом без запаха и цвета бывала она в этих ярких снах!

Не по-лошадиному она и передвигалась во сне среди облаков, штавно пролетая над протекающими далеко внизу реками и островершинными скалами. И во сне кобыла вздрагивала, вся напрягаясь от страха, потому что в земном своем существовании очень боялась высоты, крутых склонов и никогда не забиралась на вершины гор… Всхрапнув от тайного ужаса, кобыла вскидывала голову, которая обычно покоилась на чьем-нибудь плече, и тихо взвизгивала, а порой даже кусала кого-нибудь спросонья, за что немедленно получала в ответ крепкий удар копытом по брюху.

Словом, не могла гнедая забыть про могилу на берегу кентаврийской реки, где была похоронена амазонка Оливья. Возможно, преображенное существо, которым становилась в своих сновидениях кобыла, являло собою суть кентав-рову — именно соединение начал лошади и человека, их любовное слияние.

Возможно, эта изглубинная, во тьме времен сокрытая устремленность лошади к человеку и создала на земной поверхности такое реальное чудише как кентавр существо с человеческим верхом и лошадиным низом, с членораздельной речью и конским елдораем.

Что бы там ни было, но гнедая стремилась к стране кентавров, где был похоронен человек (вернее, самка человеческая), с которым она воссоединялась в мире снов. И это идеальное совокупление двух начал, лошадиного и человеческого, порождало не страшилище, подобное кентавру, а некое задушевное и светлое существо без конского смрада и человеческих соплей, способное летать по небу меж облаками, не роняя при этом раккапи из-под хвоста.

Значит, это гнедая кобыла явилась причиной свирепой войны и последнего нашествия степных лошадей в страну кентавров — ее тайное постоянное желание приблизиться к этой стране. Поедая корм в широкой травяной степи, гнедая непроизвольно двигалась в сторону зовущего пространства, и вместе с нею бездумно направлялись, опустив головы в траву, в ту же сторону и другие лошади.

Для них все направления в вольготной степи были одинаково призывными сочной травянистой зеленью и прохладными водопоями на берегах многочисленных рек и озер. В глубокой сосредоточенности безмятежного приема пищи лошади могли качнуться в любую сторону света и двинуться по самой прихотливой линии.

И для этого нужно было хотя бы самое малое дуновение чьей-нибудь воли. Чаще всего, разумеется, подобная воля исходила от косячного главаря или от какой-либо из его приближенных кобылок.

Но в степи, где рай для лошадиного племени, часто бывало так, что в табуне наступало полное оцепенение всякой воли выбора.

Тогда табун останавливался и, сгрудившись где-нибудь на высоком открытом месте, погружался в дремоту, охлестываясь роскошно-длинными хвостами от мух и слепней.

При появлении следующего, хотя бы самого малого желания куда-то двигаться лошади легко просыпались и охотно шли в любую сторону — вслед за тем, в ком пробудилась воля следовать почему-то именно этим путем.

Дальнейшее заражение чувством движения происходило от одного табуна к другому, от косяка к косяку — и вот оказывалось, что, почти не глядя друг на друга, поедающие траву в бескрайней степи собрались вдруг вместе в одну громадную армию, которая уж должна была непременно двигаться куда-то. Тут и бывало достаточно любого незначительного вздора, чтобы оный мог стать целью и причиной нового грандиозного военного похода степного племени в какую-нибудь сопредельную страну.

Например, причиной одного из самых свирепых набегов на соседние земли амазонок явилась в старину одна каверза, неизвестно кем пущенный слух, мгновенно распространившийся по всем табунам. Мол, под мышками у амазонок пахнет, как ырдымор пелеярва нгифо. И этого было достаточно, чтобы произошло нападение на страну самых опаснейших, сильных и могущественных врагов.

Гнедая же кобыла рассказала мужу, вороному жеребцу-гиганту, всего лишь о том, что у кентавриц нет постоянных мужей, как у кобыл, что они живут в свободном бесстыдстве, на каждый раз выбирая себе нового мужа. Вороной выслушал эту новость спокойно, не прекращая щипать траву, но при этом все же его елдорай, такой же аспидно-черный, как и сам хозяин, наполовину выставился из своего вместилища.

И вроде бы ни с кем не делился он узнанным и не общался с соседними жеребцами, разве что подрался кое с кем из них на водопое, — но вскоре вся орда степняков в ее жеребячьей половине уже упорно думала о свойстве кентаврских самок свободно предоставлять свой текус всякому елдорайщику из чужого табуна… Вот так и привели семейные жеребцы своих разномастных кобыл и их тфйплод к берегам кентаврийской реки.

Несколько дней гуляла армия семейных вдоль берега, пока подходили, еще и еще, табуны холостых жеребцов, диких и необузданных драчунов, зверей с огненными глазами. Этих тоже интересовали кентаврицы, но их интерес был гораздо проще, чем у женатых. Бельберей елдорай кал карай. — ют что было для них главным. А там хоть серемет лагап и хоть трава не расти!

Лишь бы поскорее добраться до кентавриц! Но вот все уже произошло — на кентаврском берегу трава съедена, все кентаврские самки чинг)о текусме по-воински, и многих из них постигла серемет лагай, потому что они оказались слабыми и у них легко ломались хребты.

Но несмотря на эту опасность и ожидаемый ужас, ничего особенно страшного для многих кентавриц не было в нападении лошадей. Некоторые из молоденьких кентавричек, выдержавшие испытание конским насилием, даже влюбились в иностранцев и готовы были идти за ними хоть на край света…

Разочарование же конское было глубоким и сокрушительным! Нет, не понравились степным жеребцам мелковатые кентаврские самочки, и не понравились настолько, что теперь им было совершенно непонятно, почему же хотелось так чиндо, до исступления в елдораях, вломить этим косопузеньким кентавричкам…

Вожаки уводили свои табуны с поспешностью воришек, желающих скорее уйти с того места, где натворили дел, за которые больно бьют. Нежно и виновато косясь на гаремных своих подруг, жеребцы тихим ржанием просили их не отставать и быть поосторожнее — не наступать на ядовитых змей, коих так много в этой занюханной долине кентавров.

Холостые жеребцы ушли еще затемно после ночи безумств и смертей — именно холостых, молодых больше всего в ту ночь просто легло на землю и умерло от непонятной тоски. Эта глухая тоска напала на них после текусме с кентаврскими самками. Глубоко входя в них, дикие жеребцы вдруг почувствовали в полной мере, что такое безысходность.

Любовная ярь, вызывающая извержение елдолач, как рвоту после съеденного ядовитого гриба химуингму, — ядовитая любовь с чудовищами опустошала не только елдолачи жеребцов, но и их звериные души. И они бежали без оглядки вон, на рысях выносясь из ворот поселка к реке, а в предрассветной полумгле несколько кентаврийских самочек, влюбившихся в них, кинулись следом.