Поселок кентавров - Ким Анатолий Андреевич - Страница 12

ОТСТУПЛЕНИЕ 6

Жестокие войны между кентаврами и лошадьми шли с незапамятных времен. Никакие другие враги не были страшны я ненавистны кентаврам так, как дикие кони.

Почему-то само их сходство наполовину и, очевидно, некое скрытое родство происхождения вызывали непримиримую вражду лошадиного народа по отношению к кентаврскому. В сравнении с лошадьми более подвижные и мелкие, кентавры приспособились когда-то жить в горных местностях, где укрывались они от нашествий лошадиных орд и откуда сами совершали набеги в степные края своих врагов.

Прячась по оврагам и заросшим кустарниками балкам, кентавры подстреливали из засады взрослых жеребцов и кобыл, у которых они отрезали их длинные хвосты. Подстерегая пасущиеся в степи небольшие табуны диких лошадей, кентавры за один поход могли настрелять помногу хвостов каждый, и с этим военным трофеем они возвращались домой, тде их ждачи с великим нетерпением жены-подруги, для коих и предназначалась добыча — шла кентаврицам на парики и фальшивые хвосты.

Но не всегда кентавронам удавалось благополучно вернуться домой — порою стремительно сбивались отдельные конские табуны в огромный косяк и, разворачиваясь лавой, настигали отряд кентавров и окружали его со всех сторон. Впопыхах выпустив все стрелы, кентаврские вояки гибли самым жалким образом под натиском бешеных жеребцов, которые забивали их копытами и рвали на части зубами. Много белых кентаврских костей валялось по степи, растасканных шакалами, не один кентаврион пропадал безвестно в чужом краю. Но, не имея памяти и не наученные Жестоким опытом, легкомысленные кентавры из поколения В поколение продолжали свои походы за конскими хвостами.

Итак, в разрушенном поселке конелюди погибали почти без сопротивления. Они умели стрелять из засады, наступать македонским строем, обученные полководцем Пуду, но нападать и защищаться от врага в одиночку никто не умел. Матерого зверолова Гнэса забил совсем молодой жеребчик, стройный каурый-трехлетка. У зверолова был в руке меч, деревянный щит прикрывал его человеческую грудь, но, замахнувшись мечом, кентавр не решался опустить его на голову атакующего коня, это казалось ему почему-то почти невозможным.

Если бы сам кентавр нападал, да еще и сзади, исподтишка, — было бы другое дело, но обученные убивать только того, кто сам не нападает, а боится или убегает или находится в одиночестве вне сплоченной, мерно грохочущей фаланги, кентавры были совершенно беспомощны в поединке. Зверолов Гнэс так и стоял перед нападающим каурым, то и дело замахиваясь и не смея ударить, а в конце совершенно пал духом и даже отбросил в сторону щит свой с Мечом.

И он погибал, безоружный, закрывши голову руками, — клонился все ниже И ниже к земле, пока каурый жеребчик лягал, повернувшись к нему задом, а после бешено кусал его подставленную шею и колотил передним копытом по затылку.

А виновник того, что кентаврское воинство не знало приемов рукопашной схватки и одиночного ведения боя, сам военачальник Пуду оказал могучее сопротивление, потому что обучался всему этому, служа в македонской армий. Прыгая на трех ногах, слоноподобный Пуду крутился на тесной площади, окруженный со всех сторон возбужденными кровью жеребцами, и, размахивая своей кизиловой дубиной, лупил их по чему попало.

— Хардон лемге… — хрипел он. — Текусме ю чондо… Танопо… Р-раккапи!

И очень ловко поражал балдою кизиловой палицы какого-нибудь близко подскочившего жеребца. Против кентавра-великана хотели выступить много богатырей лошадиного войска, и были среди них настоящие гиганты, не меньше ростом, чем сам Пуду. Но по природному свойству лошадиного боя дрались они всегда в единоборстве и не знали привычки бросаться скопом на одного. Поэтому дикие жеребцы кружились в громе копыт и теснились около исполинского кентавра, огненными глазами пожирая его.

Им было неясно, против кого лично направлен беспримерный бой трехногого инвалида, размахивавшего стволом дерева, удары которого по костям и черепам лошадиным были весьма сокрушительными. Выйти же один на один против него пока что никто не решался — даже и трехногий, кентавр-инвалид внушал почтительный страх.

Пыль на площади поднялась густым туманом, и лишь головы лошадиные, высоко задранные, да разлетающиеся по ветру космы длинных грив взметывались над пылевой завесой. Пуду с ревом крутился посреди лошадиной толпы, иногда вскидывался на дыбы, стоя на одной задней ноге, и тут же резко припадал на передние, одновременно вытягивая весь исполинский человеческий торс вперед и доставая ударом набалдашника далеко отстоявшего противника.

Он успел изувечить уже нескольких жеребцов — тряся головами и припадая на ослабевшие ноги, они ковыляли в сторону, чтобы лечь где-нибудь на землю и испустить дух.

Вскоре почти все самые видные воины лошадиной армии прибежали на площадь, жаждая вступить в бой с бесновавшимся Великим Кентавром. От тесноты в окружающей Пуду лошадиной толпе жеребцы не могли повернуться, плотно притирались мокрыми боками друг к другу, и когда нужно было выбираться из толпы, каждый мог это сделать, только пятясь и рывками выдирая себя из общей мышечной теснины.

А возле хромого исполина вскоре образовался круг, куда ступил наконец лоснящийся и черный, как ночь, вороной гигант. Голова этого колоссального жеребца вздымалась даже выше, чем бородатая, взлохмаченная башка кентавра, да и корпусом сей конь казался выше, чем его противник.

Но Пуду был зато почти вдвое массивнее в своем лошадином туловище — это была целая гора воинских мышц. И если бы не увечье Великого Кентавра, вряд ли кому из лошадиных богатырей пришло бы в голову выйти с ним на единоборство.

По представлению диких лошадей, четвероногое существо, потерявшее хотя бы одну конечность, уже не могло считать себя принадлежащим к миру радостных елдорайцев, бодро скачущих на пастбищах жизни.

Несчастного должен был обязательно добить кто-нибудь из сильных и здоровых, и никогда не бывало так, чтобы в этом благотворительном для инвалида последнем поединке побеждал увечный, а не полноценный четырехногий.

Однако сейчас все стало как-то непонятно: уже стольких жеребцов изувечил и убил этот трехногий кентавр, что в умах лошадиных возникло даже сомнение: а собирается ли вообще умирать мохнатое чудовище и не считает ли оно, что ему можно оставаться жить ковыляющей на трех ногах несуразицей, в то время как вокруг скачут по земле и едят траву вполне бодрые четырехногие существа?..

Пуду не задумываясь первым кинулся на вороного, но запальчиво устремившись на трех ногах, не успел изготовиться и подняться на дыбы, в результате чего вынужден был с ходу, стоя передними ногами на земле, замахнуться дубиной, чтобы нанести удар по голове черного гиганта. Но тот сам вспрянуд на дыбы — оказался воспарившим над кентавром, который занес двумя руками палку огромного размера. И удар кизиловым набалдашником пришелся по черному тугому животу вороного, у которого загудело и грохнуло в утробе и вылетело горячее раккапи из-под хвоста.

Кони дружно заржали, пятясь, — натиск задних был столь силен, что места для единоборствующих почти не осталось, и они вынуждены были драться без простора и разбега. Дубиной другой раз было не размахнуться, и Пуду отбросил ее. Вороной с дыбков, с высоты, рухнул на кентавра и обхватил его передними ногами, чтобы удобнее было запускать в человеческое тело противника свои зубы и рвать его мясо.

В ответном порыве Пуду также стиснул передними лошадиными ногами шею вороного, а свободными руками зажал ему храп, схватил и скрутил жгутом верхнюю губу жеребца. Но удержаться на одной ноге кентавр-инвалид не мог, и, потеряв равновесие, он рухнул на землю, увлекая за собою и вороного жеребца. Оба стали бешено ворочаться под ногами лошадиной толпы, скрытые от нее густыми клубами пыли.

Когда оба они поднялись, вновь возвысившись над более мелкой толпою, воитель Пуду и вороной гигант стали неузнаваемы. У кентавра отсутствовала нижняя челюсть — на его человеческой голове лишь мотался длинный язык, по обеим сторонам которого кровавыми сосульками торчали слипшиеся остатки бороды. Вороной жеребец лишился одного глаза, который висел на кровавой нитке, выскочив из глазницы, и храп его вместе с верхней губою был разорван надвое, отчего зубы обнажились и жеребец казался смеющимся.