Призрак Ивана Грозного - Усачева Елена Александровна - Страница 21

– Ах так? – кивнула географичка. – Это меняет дело.

– Позвольте вас проводить к классу? – Эдик изогнулся, предлагая Маргарите свою руку.

Вдвоем они медленно поднимались по лестнице.

«Хорошенькая парочка, – мелькнуло у Мишкина в голове. – Ведьма и покойник».

Он снова глянул на себя в зеркало. Оттуда на него смотрел нечеткий размытый облик. Колька испуганно коснулся стеклянной поверхности рукой. Ладонь оказалась прозрачной, только куртка была ясной и четкой.

Глава VII

Кто отражается в зеркалах

На географии Соньку с Колькой закидали записками – любопытные девчонки пытались выяснить, в каких они отношениях.

«Коленька, неужели тебе не нравятся девочки из нашего класса, что ты притащил с собой эту кикимору?», «Колек, возвращайся к нам, мы все простим».

– Какой ты популярный, – прошептала Сонька, прочитав очередную записку.

– Это только сегодня, – мрачно произнес Мишкин, отправляя очередное послание в скомканном виде на пол. – Не обращай внимания, это они издеваются.

– С тебя просто глаз не сводят, – продолжала глумиться над ним Морковкина, кивая в сторону первых парт.

Наташка Жеребцова снова держала в руках свое неизменное зеркальце. Только на этот раз, вместо того чтобы изучать свое отражение, она через него смотрела в конец класса, где сидел Колька со своей дамой сердца. Маргарита Ларионовна тем временем рассказывала о достоинствах и недостатках Восточно-Европейской равнины.

Происшествие на первом этаже больше не вспоминалось, учительница даже не смотрела в сторону Мишкина. Сам же Колька мрачно оглядывал класс, но его глаза каждый раз возвращались к зеркальцу Жеребцовой. В нем он видел хитрые Наташкины глаза и ее кудрявую челку.

И тут его осенило.

Это же всем известно – нечисть в зеркалах не отражается! Если через зеркало посмотреть на всех учителей, то сразу выяснишь, кто ведьмак, а кто нормальный. Вычислив всех, с ними можно будет бороться!

Воодушевленный своей догадкой, он вскочил, промчался по проходу, выхватил у Наташки зеркальце и выбежал за дверь, оставив за собой класс, замерший в немом оцепенении.

– Начнем, – прошептал он, подходя к портретам, висящим в холле первого этажа.

Крайними оказались фотографии обоих физкультурников. Колька долго вертелся на месте, пытаясь подобрать такую позицию, чтобы в зеркальце видеть не себя, а стену за спиной. Физкультурники отразились, только лица у обоих были грустными. Дальше шла Муза Ивановна. На фотографии это была полноватая улыбчивая женщина. На отражении – худая изможденная старуха.

– Надо же! – ахнул Мишкин, пытаясь вспомнить, какой математичка была три года назад.

В отражении историк оказался вихрастым курносым парнем с печальными глазами. На фотографии это был хорошо знакомый дядька с толстыми щеками и нахмуренными бровями.

Дальше висел портрет географички. Маргарита Ларионовна была в своем привычном черном платье с глухим воротничком. Темные волосы туго забраны назад – одним словом, типичная училка. Только глаза у нее были слишком темные и колючие.

Прежде чем наводить на нее зеркальце, Колька перевел дух и вгляделся.

Стекло в его руках потемнело и надвинулось. В рамке фотографии отражалась темнота, края ее поросли мхом. Из темноты с противным писком вылетела летучая мышь, заметив Колю, шарахнулась в сторону и улетела куда-то за край зеркала. Потом появился пригорок, вокруг него тянулась вверх острая трава ядовито-зеленого цвета. На пригорок вышел волк, его глаза сверкнули глубоким зеленым светом. Зверь запрокинул голову. Над травой пронесся протяжный вой. На этот вой отозвалась своим писком летучая мышь. Она налетела на волка, ударилась об него, и из темного клубка тел встала высокая худая фигура. Фигура повела рукой, зажигая рядом с собой костер. По тому, как она сложилась пополам, грея тонкие пальцы во взметнувшемся пламени, Колька узнал в ней Маргариту. Сейчас она выглядела моложе и стройнее. Черные пушистые волосы теплым плащом прикрывали ей плечи. В руках она держала тетрадку, чем-то похожую на журнал. Только не современный, а какой-то доисторический.

– Проклинаю этот класс, – шептала она. – Весь вместе и каждого ученика в отдельности. – Странички журнала полетели в огонь. – Не жить вам спокойно на этом свете, не смеяться, не шутить, не издеваться над учителями. Вас поглотит тьма кромешная, морок жгучий, холод вечный. Закрываю свое заклятье – выпью, селезнем, гремучей змеей, шипящим полозом, зорким орлом, коварным волком. Унесет его на своих крыльях мышь летучая, все видящая, все знающая. Полетит она за моря, за океаны, донесет это заклятие до Господина. И да сбудется так, как я говорю! Все сожжет и поглотит пламя огненное. Даю под заклад душу. – Маргарита сорвала с шеи кулон, одним щелчком раскрыла его. Посыпался в огонь какой-то порошок. – Продаю ее Господину за этот класс и сотни последующих! Да будет так!

Последняя страничка вслед за кулоном полетела в пламя, а за ними и обложка, на которой крупно было выведено «18… годъ». Огонь взметнулся до верха рамочки и ушел в небо. Картинка потемнела. В этой темноте вновь мелькнула летучая мышь, раздался протяжный жалобный звук. И все замерло.

Колька вытер вспотевший лоб.

– Надо же, – прошептал он ставшими сразу же сухими губами.

Он пробежал мимо всех других портретов и встал под фотографией директора.

Поначалу зеркало в дрожащих руках Мишкина ничего не отражало. В нем мелькал светлый потолок, высокие стрельчатые окна, задернутые тяжелыми красными шторами, изразцовая печка, сундук с большими подушками, массивный дубовый стол, заваленный скрученными пергаментными свитками и толстыми, разбухшими от времени книгами в огромных деревянных переплетах.

На устланном красными же коврами полу стояли двое. Старик с горящими глазами, в котором с трудом угадывался директор Иван Васильевич, а рядом с ним улыбчивый юноша в длинной светлой рубахе и зеленых сафьяновых сапожках. Они спорили. Старик стучал об пол большой тяжелой палкой с медным набалдашником и визжал что-то высоким противным голосом, но слов было не разобрать. Юноша, стоящий перед ним, ухмылялся в усы, нетерпеливо переступая с ноги на ногу.

– Не смей! – завопил старик, выбрасывая руку с палкой вперед. Набалдашник со свистом рассек воздух и врезался в висок молодого человека. Тот успел только вскинуть руки к залитому кровью лицу и тут же рухнул на красные ковры. Старик, тяжело дыша, проследил взглядом за его падением. Палка покатилась из его рук, в глазах появился испуг. Он потянулся к юноше. Но тут комната дрогнула, стены стали обтекать вниз. По ним многократным эхом прокатились слова: «Проклят!»

Старик схватился за голову и повалился рядом с юношей на ковер.

Колька, затаив дыхание, наблюдал эту сцену и вдруг почувствовал, что ногам его как-то подозрительно мягко стоять. Он скосил глаза вниз и обомлел. Его кроссовки тонули в высоком ворсе красных дорогих ковров. Стена перед ним была обшита не привычными деревянными панелями, а дорогой блестящей тканью в шашечку, в углу светлым пятном виднелась большая печь, покрытая голубыми изразцами. В другом углу стоял массивный сундук, с него свешивалась мохнатая коричневая шкура. От сундука по ковру кто-то полз.

Мишкин еще больше скосил глаза и чуть не рухнул на этот самый ковер. Опираясь о длинную палку с набалдашником, к нему подкрадывался Иван Васильевич. Длинный красный плащ сливался с цветом ковра, в разноцветных глазах сидела злоба. Видимо, что-то у него было с ногами – встать он не мог, поэтому подползал, быстро перебирая руками.

– Я тебя снова убью, – шипел директор. – Убью, и все закончится. Не бывать царевичу Ивану царем Московским и Новгородским, на мне закончится династия Ивана Калиты. Я убью тебя, убью-у-у-у.

Под конец его слова были похожи на змеиный шип. Он приподнялся, занося над собой палку, свистнул в воздухе набалдашник.

Как в зачарованном сне Колька глазами следил за замедленным движением палки. Удар был точно нацелен ему в висок.