В горах Сихотэ-Алиня - Арсеньев Владимир Клавдиевич - Страница 25

Время шло незаметно, часы летели за часами, а старики все вспоминали былое и как бы снова переживали свою молодость. Голос их стал звучнее и вид моложавее.

В это время в юрту вошел молодой ороч и сообщил, что подходит лодка с русскими рабочими, которые с пилами и топорами шли вверх по реке Хади рубить и плавить лес. Старики оживились, поднялись со своих мест и потихоньку стали расходиться по домам.

Я оделся и вышел наружу. Туманная, темная ночь повисла над землею. Из отверстия в крыше юрты вместе с дымом, освещенным огнем, вылетали искры. На реке были слышны русская речь и брань. Ветер с моря донес протяжные низкие звуки — это гудел какой-то пароход.

Когда я вернулся в юрту, в ней уже все спали. Мне была постлана медвежья шкура. Я снял обувь, положил под голову тужурку и, прикрывшись одеялом, заснул.

Глава шестая

Вдоль берега моря на лодках

C 10 сентября мы стали собираться: собранные коллекции этикетировались и укладывались в ящики для хранения их на зиму, отбиралось необходимое для осеннего пути морем, люди шили палатки, снаряжали обувь, переводчик пошел нанимать у орочей лодки. День выступления был назначен семнадцатого числа, независимо от погоды. Дня за два до выступления к нам на бивак явился ороч. Вошел он тихо в палатку и попросил разрешения сесть. На вид ему было лет сорок. Он был невысокого роста, коренаст и хорошо сложен. Круглая голова с плоским теменем и широким затылком, высокий лоб, немного выдающиеся скулы и редкая растительность на лице — вот первое, что мне бросилось в глаза. Головного убора он не носил; густые, как смоль, черные волосы, заплетенные в толстую косу, служили ему шапкой и прикрывали голову и от дождя и от солнца. Он постоянно прищуривал один глаз — это была привычка, приобретенная им с детства. Одет он был так же, как и все другие орочи, и потому останавливаться на описании его костюма не стоит. На задаваемые вопросы пришедший отвечал тихо, не торопясь, и часто короткими «да» и «нет». Из его слов я узнал, что он живет на реке Копи и в Императорскую гавань пришел нарочно, когда услышал о нашем прибытии и узнал, что на реке Хади Чочо Бизанка собирает всех людей, но опоздал. Теперь он шел обратно на Копи и предложил свои услуги в качестве проводника. Дело в том, что я имел только одну лодку и вторую должен был найти где-нибудь по пути. Мой собеседник посоветовал мне лодку с грузами послать морем, а самим итти на реку Копи пешком через горы. Он сказал, что дома у него есть одна лишняя лодка, которую он может уступить.

— Как тебя зовут? — спросил я его.

— Карпушка, — отвечал он, еще более прищуривая глаз.

Так вот это кто! Это тот самый Карпушка, который слывет лучшим мореходом, лучшим ходоком на лыжах. Никто лучше его не знает побережья моря до самой реки Самарги, никто лучше его не умеет ходить под парусами на утлых «тамтыга». Он знает, где можно приставать лодкам, где есть опасные камни, где есть бухты, удобные для ночевок, и где можно наколоть острогой рыбу. У Карпушки своя метеорология — свои приметы. Он знает, какая завтра будет погода, какое будет волнение, какой подует ветер и можно ли выходить в море. Среди орочей Карпушка слыл и самым искусным каюром. У другого собаки бегут сперва хорошо, а во второй половине пути еле волочат ноги, у него же они всю дорогу бегут ровно. Он как-то умеет влиять на собак, и они сразу привыкают к нему и не грызутся между собою, точно понимают, что ими правит каюр Карпушка.

27 сентября мы оставили Императорскую гавань. День был серый, пасмурный, собирался дождь. Еще с вечера туман, лежавший доселе неподвижно над мысами, вдруг стал подыматься кверху и собираться в тучи. Они шли низко над землей, скрывая сопки более чем наполовину; барометр падал.

— Однако худо будет, — говорил Карпушка.

— Может быть, остаться и переждать ненастье? — спросил я его.

— Нет, — отвечал он. — Лодку надо послать в бухту Мафаца. Пусть там нас дожидает.

Я понял его: он хотел воспользоваться затишьем и сколько можно продвинуться с грузами на юг по воде.

Надо сказать, что в прибрежном районе к востоку от Сихотэ-Алиня осень всегда длинная. В то время как в бассейне правых притоков Уссури выпадают снега и начинаются морозы, в прибрежном районе вода еще не замерзает. Днем бывает настолько тепло, что можно итти в одной рубашке, но как только солнце скроется за горизонтом, роса превращается в иней и лужи покрываются тонким слоем льда. Вскоре после равноденствия летний муссон начинает сменяться северо-западным ветром. Так как он дует с материка, то под защитой береговых обрывов море сравнительно спокойно, но зато около устьев рек, там, где долины совпадают с направлением ветра, порывы его бывают так сильны, что приходится выжидать затишья иногда двое и трое суток подряд. В таких случаях плыть на лодке очень опасно.

Советы Карпушки я принял к сведению и решил итти, соблюдая все меры предосторожности.

Путевой нитью нам служила тропа. Итти по ней тяжело: угловатые камни, грязь и ямы с водою делают дорогу эту тернистым путем. Навстречу нам попались двое полесовщиков с тремя худотелыми конями. Их лошади то и дело оступались, падали на передние колени, тяжело вздыхали, с трудом вытаскивали ноги из решетин между корнями и, спотыкаясь, шли дальше.

Если подняться на мыс Николая и посмотреть по направлению к реке Тумнину и затем перенести свой взор на юг, то Наблюдателю бросится в глаза разница в строении берега.

К северу от гавани он слагается из базальтов. Один за другим мысы наподобие длинных языков вытягиваются в море. Отсюда они кажутся низкими и столовообразными. Там береговая линия развита хорошо, между мысами образовались весьма удобные бухточки и заливы. К югу рисуется другая картина. Большой гранитный хребет Доко тянется параллельно берегу и местами омыт вдоль оси своего простирания. Границей, где базальтовый покров соприкасается с гранитным хребтом, является бухта Труженик. Сверху, насколько позволяет прозрачность воды, видно, что широкая подводная терраса тоже состоит из гранита.

Белесоватый цвет массивно-кристаллической породы и на поверхности суши и в воде настолько характерен, что ошибиться нельзя.

Растительный слой земли по склонам хребта Доко незначителен. Тощая, чахлая растительность едва находит в земле себе пищу. Корни деревьев стелются поверху, оголяются и подсыхают. Ветры раскачивают деревья, отчего они рано гибнут и в таком виде остаются стоять, венчая прибрежную опушку широкой полосой сухостоя. Тотчас за Маячным мысом имеется небольшой изгиб береговой линии, образующий нечто вроде бухты, названной Базарной. Здесь в обрывах над гранитами залегает большой пласт конгломератов, а над ним тонкий, но плотный слой базальтовой лавы, не насыщенной газами.

Тропа шла среди хвойного леса. Я обратил внимание, что ветви елей росли не горизонтально, а под острым углом по отношению к стволу, и спросил Карпушку, отчего они так свесились.

— Когда дует суала (северо-восточный ветер), падает много мокрого снега, потом он замерзает и давит ветку вниз, так постоянно, каждый год, — отвечал ороч.

Объяснение было верное и простое.

Часам к пяти пополудни мы дошли до зимовья. Оно было старое, полуразрушенное, грязное и сырое. Отсюда тропа поворачивала на запад, а нам следовало держаться морского берега и итти к югу. С наступлением сумерек пошел дождь. Плохо сколоченная из накатника крыша зимовья протекала всюду. Мы не спали всю ночь, переходили с одного места на другое и искали, где посуше, но всюду было одинаково сыро. Так мы промаялись до утра и рады были, когда явилась возможность снова тронуться в путь. Погода была ненастная и туманная. Карпушка шел впереди и с легкостью лесного человека прыгал с одной валежины на другую. Вода по его черным волосам сбегала на спину и плечи, но он мало обращал на это внимания.

Чем выше мы поднимались, тем сильнее дул ветер. За перевалом начался спуск по крутому косогору. С левой стороны сквозь туман стал доноситься шум морского прибоя. С каждым шагом он становился явственнее и громче. Хватаясь руками за кусты и стволы деревьев, мы с трудом спустились в какой-то ключик и по нему вышли к устью речки Мафаца, что значит «Почтенный старичок». Грозный вид имел взбудораженный океан. Огромные волны с ревом бросались на берег, усеянный створками раковин и обрывками ламинарий. Вода захлестывала до самого верхнего края намывной полосы прибоя. Следующая волна, встреченная отливным течением первой, вспенивалась, как кипяток, и с еще большим озлоблением бросалась на берег. На мгновение наступала тишина, но когда морская вода начинала скатываться вниз, камни громким ропотом снова выражали свой протест. И так из года в год, из века в век…