Закон популярности - Усачева Елена Александровна - Страница 16

– Айда на улицу, воздухом дышать! – крикнул он, и девятиклассники, спешно срывая свои куртки с вешалок и на ходу натягивая сапоги, потянулись к выходу.

Во дворе Андрюха привычно завернул за угол и закурил.

– Черт, холодно-то как! – подпрыгнул на месте Голодько. В спешке он не переобулся и теперь мялся в летних туфлях.

– Ща согреемся, – ухмыльнулся Андрюха, дергая молнию на рюкзаке. Скомканные бумажки полетели на землю.

– Чего это? – недовольно поморщился Когтев.

– Вещественные доказательства, – Васильев потряс зажигалкой. На морозе бумага занималась неохотно. Но вот она вспыхнула. Голодько пододвинулся поближе, пытаясь согреть свои ноги.

Ксюша внезапно расхохоталась и стала пятиться назад.

– Шут, – бросила она и поискала глазами Гребешкова. – Пойдем, Юра.

Она по-хозяйски взяла Гребешкова под руку, спокойно посмотрела на него и, не оглядываясь, повела к воротам.

От этой будничной и простой картины внутри Васильева словно что-то переключилось.

С ним она так себя не вела. Да, Рязанкина была все время рядом, да, она его защищала, но никогда не командовала. И никогда при всех не брала под руку. Они сохраняли свои отношения, как нечто ценное, прятали их от чужих глаз, не демонстрировали. А тут…

Неужели между ними что-то произошло? Неужели Гребешкову она позволила больше, чем Васильеву? А что может быть больше? Что такого было между ним и Ксюхой? Ну, целовались. Ну, один раз днем он пришел к Рязанкиной, когда дома у нее никого не было, и они лежали на диване. Просто лежали, потому что ничего другого Васильеву было и не нужно.

А что было у этих двоих? И куда это они направляются, когда занятия только начались, и после алгебры будет русский?

Андрюха кинул в догорающий костерок последние бумажки и побежал за Рязанкиной.

– Далеко ты намылилась? – дернул он ее за локоть.

– Тебя забыла спросить, – вырвала Ксюша свою руку.

– Может, хватит фигней страдать? – Васильев потянулся, чтобы снова взять Рязанкину, но та отстранилась, и он схватил воздух. – Чего ты выпендриваешься?

– Отвали от нее, – опомнился Гребешков.

– Это ты выпендриваешься! – Лицо Рязанкиной застыло, взгляд остановился где-то в области Андрюхиной куртки. – Чего ты хочешь? Чтобы за тобой все бежали? Бегут. Дальше что? Головой об стенку? Я за тобой бежать не буду.

Гребешков ожил и шагнул вперед.

– Васильев, чего тебе надо?

– Гребень, отвали на минутку! – оттолкнул его Андрюха. – Дай поговорить.

– Она не будет с тобой говорить! – Юрка стал грудью оттеснять соперника. – Тебе своей толпы мало?

– Гребень, не нарывайся! – Андрюха снизу врезал по Юркиным рукам, крутанул их, разводя в стороны, и всем телом навалился на одноклассника.

Гребешков покачнулся, отступил назад, споткнулся и опрокинулся в снег.

Губы Рязанкиной дрогнули в легкой улыбке, но она промолчала.

– Злишься на меня, да? – вплотную к ней подошел Андрюха. – Хочешь показать, какая крутая? – Ксюша молчала. – А от меня нельзя уйти. Поняла? Нельзя!

– Слушай, ты! – начал подниматься Юрка.

– Да погоди! – отпихнул его Васильев, отчего Гребешков снова закопался в сугробе. – Бросай это, слышишь? – схватил он Ксюшу за руку. – Не дури. – Он поморщился, заставляя себя произнести следующие слова: – Ну, считай, что я тебя простил.

В этот момент Гребешков поднялся и потянул Рязанкину в сторону.

– Придурок! – зло выкрикнул он. – Дебил, и шутки у тебя дебильные. Ты чего, совсем тупой? Прав был Червяк, тебе только в балагане выступать.

– Что, на банкирского сынка купилась? – зло ухмыльнулся Васильев. – Он тебя на «Мерседесе» возит и в золотой раковине руки мыть разрешает? Тебе нашего простонародного не надо? – Он хлопнул себя по бокам старой, местами заштопанной куртки. – Тебе короля подавай!

– Ты мне надоел, – четко произнесла Ксюша. Игра была не закончена. Противник еще подавал признаки жизни. – НА-ДО-ЕЛ.

Она сделала несколько шагов следом за Гребешковым, все еще глядя на застывшего Андрюху.

– Дурак ты, Васильев, – выкрикнула она. – Круглый дурак!

И она побежала прочь, так что Юрке пришлось ее догонять. Андрюха остался на месте. Он еще пару раз хлопнул себя по карманам куртки.

Внутри неожиданно стало пусто. Совсем пусто. Словно из него вынули все внутренности, оставив только гулко бьющееся сердце. Шаги уходящей Рязанкиной «тум, тум, тум» глухими ударами отдавались в голове.

Ксюха уходила, а он ждал. Она должна была вернуться. И если не вернуться, так хотя бы оглянуться, махнуть рукой, дать понять, что ничего не потеряно, что все еще можно вернуть. Что они объяснятся, и все станет, как раньше, только еще лучше.

Конечно, лучше…

Две темные фигурки свернули от ворот направо и скрылись.

«Тум, тум, тум», – умерли в голове прощальные отзвуки.

Наверное, впервые Васильев почувствовал, что он один. Совсем один, и ему стало зябко. Холод шел не снаружи, а откуда-то изнутри. Он прислушался к себе. Сердце больше не колотилось. Оно замолчало. Наверное, как-то так и должна выглядеть смерть, не больно и совсем не страшно.

За спиной зашумели, зашевелились, народ стал разбегаться. Но все это Васильева не касалось. Он был один, и не зависящая от него сила несла его вперед, выталкивая на обрыв, под которым ревет холодный злой океан. Волна бьется лбом о жесткий камень, требуя новой жертвы. И надо сделать всего один шаг, чтобы все закончилось. Чтобы больше никого не видеть и не слышать.

Ветер толкает в грудь, пытаясь оттащить от обрыва, но никакая сила уже не может его удержать. Андрюха поднимает ногу и делает свой последний шаг. Волна взлетает вверх, разбрасывая в приветственных хлопках щупальца брызг. И он проваливается в мягкие объятия.

– Васильев! Прекрати изображать из себя глухого!

Андрюха вздрогнул. Ему показалось, что он еще ощущает на своем лице соленые брызги. Схватился за лицо, но там ничего не было.

Его грубо дернули за плечо.

– Васильев!

Он непонимающе оглянулся. Около школы было пусто. Пара голов предусмотрительно сбежавших девятиклассников высовывалась из-за дальнего угла.

А перед ним стояла гроза морей и океанов, всесильная Алевтина Петровна, обитательница самого опасного кабинета в школе с лаконичной табличкой «завуч».

Долгую минуту Алевтина Петровна ничего не говорила, только смотрела куда-то мимо Андрюхи. Может, она там видела его умершую душу?

– Оставь дневник у Юрия Леонидовича и вечером приходи вместе с матерью, – сухо произнесла она.

Васильев вяло кивнул и с трудом сдвинул свое ставшее почему-то непослушным тело с места.

– И еще, – задержала его завуч. – С тобой хочет поговорить Ольга Владимировна. Ты это можешь сделать сейчас. Ты это можешь сделать вечером в присутствии матери.

Васильевский подбородок стукнулся о пуговицу куртки – так резко он кивнул. Ему было все равно, что говорит Алевтина. Ему было все равно, что происходит в школе. И тем более ему было все равно, что произойдет вечером.

Мать вернется в работы в девять. Ни в какую школу она, конечно, не пойдет. Дядя Миша тоже вряд ли изъявит желание с кем бы то ни было встречаться. Ему никогда не было дела до Андрюхиных проблем.

– А теперь немедленно идите в класс, – прошипела завуч. Но в спину ей ударил звонок с урока, так что приказание оказалось бессмысленным. – Ладно, – выпрямилась Алевтина Петровна. – Возвращайтесь в школу. Я с вами еще поговорю.

Она сделала несколько шагов обратно к крыльцу.

– Чтобы все были на следующем уроке! – крикнула она в сторону парка, где мелькали разрозненные силы 9-го «Б» класса. – Бардак! – пробурчала она себе под нос, но сделала это так громко, что Андрюха ее отлично услышал. – Совсем распустились! Но ничего, это ненадолго.

В кармане затрезвонил мобильный. Васильев настолько отвык от него, что от неожиданности вздрогнул – после того как они поссорились с Ксюхой, телефон молчал.

– Васильев, ну, что там у вас? – глухим голосом спросил Быковский. – Что нового?