Бретонская колдунья - Галанина Юлия Евгеньевна - Страница 52

– Позвольте вам представить Марина Фальера! – отрекомендовал посол столь эффектно подавшего себя молодого человека. – Он сын Марко Фальера, крупного кипрского землевладельца, принадлежащего к лучшим венецианским фамилиям. А его дед, Марин Фальер, гордость и слава Кипра, его лучший поэт! Он скончался двенадцать лет назад.

– О! Так вот почему Вы так образованы и сведущи в литературе! – пискляво возмутилась дама без морали, давая своим всем видом понять, что при таком дедушке, она бы еще и не то выдала.

Во время рассказа Жанна, оцепенев, смотрела на красивое бледное лицо Фальера с черной гривой тщательно ухоженных кудрей и темными пламенными глазами. Эти страстные очи резко контрастировали с холодной бледностью кожи, делая его, в глазах дам, вдвойне привлекательнее.

«Боже, как он прекрасен!» – колоколом звенело в голове Жанны, и она заворожено впитывала его голос, жесты, улыбку…

Но восклицание плаксивой особы выдернуло ее из блаженного состояния и Жанна печально, но решительно, двинулась к киприоту.

– Вы познакомите нас, дорогой господин Фальер, с произведениями Вашего деда? – произнесла она и вопросительно подняла на него прекрасные, подернутые дымкой грусти глаза, весь вечер до того задумчиво опущенные.

– О, Донна миа! – внезапно воскликнул восхищенный Фальер. – Да Вы же вживую сошедшая с полотна «Мадонна с гранатами», которую я видел в мастерской Сандро Ботичелли.

– А кто этот Ботичелли? – недовольно скривила губки плаксивая дама. – Никогда о таком не слышала… Это у Вас, на Кипре?…

– Нет, сеньора! – неприкрытая жалость к отсталости дамы прозвучала в словах Фальера. – Сандро Ботичелли – искуснейший художник Флоренции и мой хороший приятель. Он расписывал виллы герцогов Лоренцо и Джулиано, а для лучших домов Флоренции написал прелестные тондо[39], а в доме мессира Джованни Веспуччи, что живет на Виа деи Серви, он выполнил картины в ореховых рамках в виде бордюра и шпалер.

– Обнаженных женщин он ловко рисует! – усмехнувшись, подтвердил посол. – И вы уж простите меня, старика, но личиками они немного напоминают прелестную даму Жанну, будто и вправду с нее писаны. Хотя болтают, что натурщицей была любимица герцога Джулиано. Но кто поймет этих художников – их души бродят по всему свету в поисках прекрасного! – он галантно склонился над ручкой Жанны. – Я видел две его картинки в Кастелло, на вилле герцога Козимо, где он под видом новомодных языческих богинь изобразил нежных прелестниц Флоренции. Чудное зрелище!

– А это тондо, где Мадонна окружена ангелами, Сандро пишет для Палаццо Веккио. Говорят, оно будет украшать зал для аудиенций… Но Боже, какое поразительное сходство с Вами, госпожа Жанна!.. Скажите, Вы давно покинули Флоренцию?

– Я никогда не была в Итальянских землях, хотя, конечно, и горю желанием их увидеть… – несколько удивилась Жанна. – А почему Вы так решили?

– Но у вас платье точно такого фасона, какой недавно стали носить модницы Флоренции. В других местах он еще не так распространен… – растерялся Фальер.

Глаза Жанны полыхнули.

Теперь три козыря в игре завязывания знакомств были на ее руках:

модное платье,

интригующая внешность,

и, наконец, козырной туз – ну, конечно же, родовая гордость Буйный Гюго, который, возможно, при жизни и причинял окружающим массу неудобств, но зато после смерти стал просто незаменим в примерах, упоминаниях и ссылках на славное прошлое семейства де Монпезá.

Ни секунду не колеблясь, Жанна решила бить тузом и, нагло проигнорировав попытки других дам завязать с чернокудрым красавцем беседу, с легкой скорбью на лице вытянула его на пространство побезлюдней, говоря:

– Ах, дорогой господин Фальер, после смерти моего горячо любимого супруга я привыкла к одиночеству. И, время от времени, мне необходимо покидать общество… Проводите меня, пожалуйста, до портретной галереи – там душевные силы быстро восстанавливаются от созерцания полотен. А знаете, мой предок, граф Гюго, во время четвертого крестового похода посещал Ваш остров и был от него в полном восторге! А Ваша семья когда на нем осела? Расскажите мне, пожалуйста, о Кипре! Почему его называют сладкой землей? И зовите меня, пожалуйста, просто Жанной…

Последняя фраза, которую удалось услышать любопытствующим от диалога покидающей зал пары была:

– Тогда, дорогая Жанна, называйте и меня просто Марином! Наш остров потому и зовется сладкой землей, что он также бесподобно прекрасен, как и Вы…

Жанна отсутствовала всю ночь. Видимо, в галерее оказалось больше портретов, чем она предполагала.

Наутро, уже дома в Аквитанском отеле, когда Жаккетта разбирала ее растрепавшуюся прическу, она, счастливо улыбаясь в зеркало, поймала взглядом фигуру Жаккетты и в который раз критически ее осмотрела.

Понимая, что здесь она бессильна что-либо изменить, Жанна опять прицепилась к имени камеристки:

– Ну почему у всех девушек имена, как имена, и только у тебя за лье коровником несет! Жак-простак, да и только! Ну ладно, не расстраивайся… Ты теперь будешь на итальянский манер Жаккеттиной. Это куда благозвучней! Поняла?!

– Я же Якобина… – Жаккетта совсем не обрадовалась новому облагораживанию своего имени. – Сами говорили…

– Была Якобина, теперь Жаккеттина! Что тебе не нравится? Ты камеристка не где-нибудь, а у вдовы герцога, сама соображать должна! Приготовь мне постель, спать хочется жутко…

Жаккетте оставалось только надеяться, что госпожа сама же первая забудет о второй реформе ее имени.

ГЛАВА III

Между тем в большом мире «странная война» продолжалась.

Королевские войска, руководимые хладнокровной Анной де Боже, упорно и неуклонно теснили разношерстную армию коалиционеров. Поражение следовало за поражением, и довольно скоро заговорщиков оттеснили к Нанту.

Герцогский двор безвылазно засел в Ренне, фактически находясь на осадном положении. В городе опять появились отряды наемников, теперь, правда, больше похожие на банды разбойников.

Они требовали от герцога денег, денег, денег…

Брюссельские и ломбардские купцы, державшие свои филиалы в Ренне, все неохотнее ссужали под громадные залоги скромные суммы, которых все равно ни на что не хватало.

Семь женихов Анны Бретонской больше заботились о том, чтобы никто из них не обошел остальных в сватовской гонце, где призом победителю была суверенная Бретань, и гораздо охотнее ставили друг другу палки в колеса, чем сражались против общего противника.

В Аквитанском отеле только Большой Пьер сознавал, какие тяжелые времена могут скоро наступить, и, не жалея сил, превращал дом в подобие крепости.

– Уж вы мне поверьте, госпожа Жанна, – доказывал он. – Что бы там не случилось, а запас дому не помешает! По всему видать, война эта – дело дохлое! Госпожа женихи одеяло на себя тянут, а пользы шиш! Я с Вашим батюшкой не в одной баталии побывал, и сколько живу, вижу, что где война, там и голод, и холод, и прочие напасти! Так что я еще зерна подкуплю?

Жанна только кивала согласно головой: надежней Большого Пьера во всей Франции не было.

Но отлучаться из отеля он продолжал почти каждый вечер…

– Что-то мне не нравятся исчезновения Большого Пьера! – решительно заявила Аньес Жаккетте. – И ты мне тоже не нравишься, подруга называется!

– Ты чего? – удивилась Жаккетта, слизывая капающее сладкое масло.

Они шли с рынка и уплетали горячие вафли.

Пришлось до хрипоты сбивать цену с яиц у громогласной торговки, но зато и на вафли осталось, и на яркую ленточку в сундучок с приданым Аньес.

Молчаливый Ришар нес корзину с покупками и ревниво оберегал Аньес от посторонних мужских взглядов, с угрозой посматривая на проходящих молодцов.

– А того!

Аньес, в подражание благородной даме, вытащила носовой платочек (за ветхостью подаренный ей Жанной) и аккуратно вытерла губки.