Искусство соблазна - Айвори Джудит - Страница 73

Что за ночь у них была? Нормальная? Она когда-нибудь по-настоящему задумывалась о том, подходит ли ей это слово? Если она и считала себя нормальной, то сегодня она брала свое слово назад. Больше Эмма себя таковой не считала. Это слово казалось сродни обыденности, пошлости, унылости. Таким же скучным, как платья в магазине готовой одежды. В то время как ей хотелось жить на заказ, жить по своим правилам, не ограничивая себя рамками чужих представлений. Ее жизненные ценности казались ей вполне для нее подходящими. Другие будут ей не по размеру. Итак, она вошла в иной мир, ступила на территорию новой сексуальности, с ярким воображением, с порочной, серьезной и необыкновенно интересной игрой. Игрой, за которой забываешь все. Словно она снова стала ребенком и придумывает разные интересные жизненные сценарии, полные приключений. Только это приключение было связано не с внешним миром, а миром ее собственных чувств, ощущений, миром ее тела.

В то время как Стюарт стремился дать Эмме больше того, что она просила, Эмма взывала к воздержанности. Власть — игра во власть — была для него самой притягательной. В мире, на который трудно оказать существенное влияние, Эмма была исключительно податливым материалом.

Хотя он не питал иллюзий относительно того, кто в их игре ведущий. Эмма. В этой игре у руля всегда была и будет Эмма, при этом отрицая свою роль, не желая брать на себя ответственность. Она просто шла себе своей дорогой, «в то время как он, „порочный тип“, изо всех сил старался познать ее, угодить ей в таких вещах и таким образом, которые для нее самой являлись непостижимыми. Он знал, как угодить той темной стороне натуры Эммы, которая существовала в ее подсознании. Вот кто на самом деле вел игру. Он служил удовлетворению ее желаний, ее либидо. Он и эта Эмма находились в сговоре против вдовы викария, которая разводила овец, и эта другая Эмма умела тасовать карты так быстро и ловко, что они казались сплошной размытой линией, и сгибать и отгибать уголок дамы так быстро, что вы никогда не заметите движения ее проворного маленького пальчика.

Стюарт коснулся рукой внутренней стороны ее бедра, мял тонкими пальцами мягкую и мускулистую плоть. Сильное бедро плотной, коренастой, фигуристой женщины. Мускулистая твердь под мягкой, безупречно чистой и белоснежной кожей воспринималась как самый приятный контраст. Она вся была такая.

Талия у Эммы была удивительно тонкой. У нее была узкая грудная клетка. Живот ее, впрочем, что совсем неудивительно, был круглым — мягкий круглый горшочек: Она и в самом деле вся словно состояла из округлостей — четкие лекальные кривые. С тонкой талией и крутыми бедрами, с грудью, напоминающей формой удлиненные тугие сочные дыни. На первый взгляд, особенно если на ней не было платья в талию, она казалась пухлой. Но она таковой не была. Не была вполне таковой. Все в ней было твердым, молодым, красиво очерченным, укрепленным развитыми мускулами, обросшими мягкой женской плотью.

Щеки ее были круглы, как яблоки. В синих глазах играли искорки, отчего казалось, что глаза танцуют над щеками. Нос маленький и вздернутый. Фея. Эльф. С маленькими пальчиками на ногах, как у херувима, розовыми и чистенькими, как у младенца.

Потом они лежали, прижавшись друг к другу, закутавшись в одеяло. Пар то ли стал холоднее, то ли его стало меньше. Возможно, белье было уже выстирано к утру, и больше делать в прачечной было нечего. Он, как мог, тянул время, чтобы два глупых человека могли насладиться друг другом, вкушая запретный для них плод. Насладиться назло всем и вся.

— Гарем, — пробормотала Эмма, уткнувшись носом ему в шею, и рассмеялась. Впервые с тех пор, как узнала об этом, она отнеслась к сему факту с юмором и без обид. — Не могу поверить, что у тебя был гарем. Стюарт, ты такой смешной!

Он засмеялся. Над собой.

— Я ненавидел мужчин. Я любил женщин. Я хотел их всех. Мне казалось вполне естественным начать коллекционировать их.

— Какая у тебя была удивительная жизнь! — Ее собственная казалась рядом с его жизнью слишком прозаической.

— У нас у обоих интересные жизни, — сказал он. — И прошу заметить, ни для кого из нас еще ничего не закончено. Какая удивительная жизнь сама по себе. — Он улыбался, глядя на звезды. — И снова о нас. Ты разрешишь мне купить тебе в Лондоне дом, правда? Твой, собственный. Или ты хочешь переехать жить в мой? Как пожелаешь.

— Брак, — сказала она. — Вот чего я желаю. — От того, что она лежала рядом с ним, прижималась к нему, Эмма сделалась храброй. Она и сама не поверила, что это сказала. Нищая фермерша заявляет виконту, что если он хочет ее получить, то должен на ней жениться. Ее так воспитали — стремиться к браку, и Эмма не хотела себя переделывать. Даже после того, как уже пожила в браке, оказавшемся не удачным — теперь она уже могла себе в этом признаться, — она не видела ничего плохого в самой идее брака. — Я верю в брак, — сказала она. — Я верю в мужей. В верность, в преданность. Свадьба, друзья, солидное положение в обществе, общие знакомые.

Вот в этом и состояла проблема. Он был аристократом, членом палаты лордов, и его круг общения не был ее кругом.

Она видела его лицо. Освещенное только звездами и луной, оно нахмурилось. Он смотрел на нее и молчал.

Она прекрасно помнила его слова, сказанные Станнелам: «Поскольку пожениться мы, разумеется, не можем...» Она помнила и то, что, если у нее родится ребенок, он признает его своим бастардом. Он был с ней предельно прям. Нет, они никогда не будут жить как муж и жена.

Не такую женщину он искал на роль жены. Он был не для нее.

Он кивнул с пониманием.

— Я буду пытаться уважать твои желания, — сказал — он. — Я и сейчас пытаюсь. Но у меня не очень хорошо получается. — Он засмеялся, посмотрел в ее лицо, погладил ее по волосам, по щеке. Прирожденный тиран, созданный, чтобы править миром, он улыбнулся и сменил тему. — Ты замечательная, — сказал он.

— Недостаточно замечательная, — сказала она и невесело рассмеялась.

— Как-то ты сказала мне, что клоуны заставляют тебя смеяться. Но ты способна посмеяться над собой. Ты видишь смешное и ироничное в жизни. Какой мужчина не будет смеяться рядом с тобой?

И внутри ее разлилось тепло благодарности. Она знала, что Стюарт сказал то, что думал. Он, который смеялся так редко, с ней был весел почти постоянно.

Заставляла ли она сама себя смеяться? Действительно, интересно. Научилась ли она делать для себя то, что делал раньше Зак, а потом перестал? Поглаживая обнаженную грудь Стюарта под одеялом, она спрашивала себя, была бы она другой с ним.

Вполне возможно; Если бы Стюарт повстречался на ее пути тогда, когда ей было семнадцать. Она могла бы обмануть его, Переиграть, но сердце бы колотилось у нее в груди, пытаясь вырваться, потому что она не могла бы не влюбиться в него, не ощутить его власть, не почувствовать его уверенность. И тогда она бы решила никогда не подпускать его близко к себе.

— Итак, был ли он хорош в чем-то еще, помимо мошенничества? — вдруг ни с того ни с сего спросил Стюарт. — Может, он всегда готов был разделить твою любовь? Он был хорошим викарием?

— Сносным. Неплохим.

Люди любили Зака. Тянулись к нему. Он исполнял свои обязанности как мог. Он был обаятельным человеком, особенно когда бывал почти трезвым. Вне сомнения, своим обаянием он наставил многих людей на лучший путь, и благодаря ему они стали жить лучше. Его наставления, а больше — его обаяние вывели их на дорогу в рай. Эмме нравилось так думать. Думать о Заке как о человеке, который под конец обратил свой талант на службу Господу.

Важно ли то, что произошло это не в силу врожденной добродетели, а из-за постоянного чувства вины?

Да. Ей нравилось считать, что Богу все равно, что движет человеком, — важен результат. Что Богу важны только намерения, а намерения у Зака были безупречные. Нет, Бог не снимает очки за добрые деяния, когда вы занимаетесь самоуничижением. Возможно, вам зачтется даже больше, если благие деяния даются вам таким трудом и внутренней борьбой. Зак умер, имея на своем счету недлинный список хороших дел, на которые, однако, он потратил много сил. Особенно если учесть, что благие дела он совершал либо абсолютно пьяный, либо в состоянии тяжелейшего похмелья, когда его трясло, колотило и весь он покрывался потом от слабости. Никогда, никогда не покидало его чувство, что он предал кого-то, кто любил его, и он действительно тяжко страдал. Зак был хорошим человеком, но далеко не совершенным.