Искусство соблазна - Айвори Джудит - Страница 68

— Восхитительно! Давай в любом случае отнимем статуэтку у Леонарда.

— Но зачем? — Эмма смотрела на него во все глаза.

Стюарт вначале даже не мог ответить ей, почему этого хотел. Он поднял глаза.

— Я не могу объяснить, но к этой статуэтке у меня особое отношение. Чувство... Очень личное... Я смутно помню, что чувствовал, когда смотрел на эту вещь, будучи ребенком. — Он замолчал, нахмурился, словно пытался воссоздать в себе полузабытое ощущение. Но так и не нашел слов. — Статуэтка, наверное, пугала меня. И восхищала тоже. Она сверкала, она приковывала внимание, но была и уродливой, гротескной. Помимо восхищения, она внушала отвращение. И я твердо знаю, что мой дядя не имеет права ни на что, к чему я так или иначе привязан. И мне не важно, подделка это или нет. — Он пожал плечами, словно все, что он только что сказал, не имело значения. — Я хочу увидеть эту вещь вновь. Для меня это почему-то важно. И еще серьги, не забывай, — добавил он. — Мой дядя на них тоже права не имеет. Они мои, они связаны с моим детством. Я хочу вновь подержать их в руках.

— Не знаю, удастся ли мне вернуть серьги. Я попыталась кое-что прощупать насчет них сегодня утром, но он совершенно никак не отреагировал. Ты уверен, что они у дяди? Может, их украла какая-нибудь горничная?

— Нет. Когда он узнал, что я еду, он обшарил весь дом и забрал все ценное, но небольшого размера и удрал. Он забрал все драгоценности матери, но мне нужны только серьги, до остального мне нет дела. С этими серьгами у меня связаны приятные ассоциации. Черт меня подери, если у моего дяди останется та единственная вещь, с которой у меня связано что-то приятное! — Он приподнял бровь и широко улыбнулся, что с ним редко бывало. — Кроме того, теперь я могу надеяться на скорую встречу с предметом, который заткнул за пояс Донована Эйсгарта. Как ты думаешь, моя мать знала? Она ее хранила. Я помню статуэтку с детства. — Стюарт тряхнул головой и засмеялся: — О, Эмма, ты великолепна. — Он снова взял в руки провенанс. — Итак, ты знаешь человека, который это сделал.

— Знала.

— Кто он? Этот Бейли? — Глаза его горели детским любопытством.

Эмма не торопилась с ответом. Едва ли то, что он услышит, поднимет ему настроение.

Стюарт молча ждал, пристально глядя на Эмму. В прищуренных глазах его мелькнуло понимание. Наверное, ему хотелось, чтобы это был кто-то другой.

Он швырнул ей документы. Скрепка отлетела, и бумаги рассыпались по салону. Разлетелись, словно огромные бабочки, одновременно вспорхнувшие в воздух. Один листок задел Эмму по носу и упал на колени. Листы были на сиденье, на полу, везде.

Стюарт молчал несколько секунд, после чего с беспричинным гневом заявил:

— Знаешь, он был порядочным дерьмом. Ты была замужем за клоуном.

Эмма гордо вскинула голову. Она не позволит ему чернить свое прошлое.

— Клоуны заставляют людей смеяться, и он тоже это умел.

Стюарту хотелось ударить ее. Что сделал этот Хотчкис, чтобы завоевать такую преданность? И что пришлось бы сделать ему, Стюарту? Стать викарием? Отрастить крылья? Последние сутки были для него словно сплошная череда пощечин. Ненависть к дяде мешалась с ненавистью к ее покойному мужу. Видит Бог, он ненавидел покойного. И он чувствовал, что с каждым днем ненавидит его все больше и больше.

«Стюарт, старина, ты сходишь с ума».

И словно в довершение ко всем прочим досадным неприятностям, Эмма вдруг заявила тоном прокурора:

— Лео — именно так, Лео, — сказал, что у тебя в Турции был гарем.

— И ты ему поверила. — Он скривил губы — то ли от злости, то ли от испуга.

— У тебя либо был гарем, либо не было.

Тон его был запальчивым, он словно защищался.

— Тогда мне было девятнадцать. Это была ужасная идея. Все это продолжалось одиннадцать месяцев...

— И сколько у тебя было жен?

— Ни одной. Гарем на Ближнем Востоке — это место, где живут женщины, работающие в доме. Все они имеют более низкий статус, чем жены.

— Тогда как их назвать?

— Наложницы. Там все это воспринимается вполне нормально, Эмма. И эта категория женщин пользуется уважением.

— Но здесь это не так.

— Здесь у меня нет наложниц. Поступок этот — проявление юношеского идиотизма. С этими женщинами были сплошные проблемы. Они постоянно на меня злились. Я представления не имел, какова моя роль во всем этом, а ведь там, на Востоке, существует давно устоявшийся уклад и мужчина, берущий на себя такую ответственность, имеет перед своими женщинами определенные обязательства. — Стюарт вздохнул. — Три года мне понадобилось, чтобы как-то из всего этого выпутаться, позаботиться о том, чтобы каждая из женщин получила то, что хотела. Хиям и Амина стали как бы моими домочадцами — ангелами-хранительницами, как я сказал тебе. Теперь они мне как сестры.

— Ты с ними спал.

Он опустил голову.

— Все меняется. Я не знаю почему. Но я не сплю ни с одной из них уже несколько лет.

Она наклонилась, чтобы поправить накидку.

Стюарт соскользнул к краю сиденья. Она могла бы подумать, что он хочет ей помочь.

Он не стал дурачить ни ее, ни себя. Она замерла, глядя на него во все глаза. Но он не дал ей остановить его взглядом. Он просто крепко обнял ее. Ему пришлось опереться свободной рукой на сиденье — карета покачивалась на булыжной мостовой, — но в то же время ему удалось прижать ее к себе.

Он целовал ее просто потому, что ему нужно было почувствовать вкус ее губ, ее рта, и потому, что он мог себе это позволить. А еще он хотел ей сказать без слов, с кем бы он хотел спать сейчас. «Только с одной женщиной, Эмма». Он прибегнул к жестам потому, что боялся слов.

Она была теплой и податливой. Он вдыхал чистый запах ее щеки, чуть отдающий пудрой. Он слышал ее тихие вздохи. Он чувствовал, что она зажглась от его поцелуя, словно небо, освещенное праздничными фейерверками. Но часть ее так упорно сопротивлялась его нажиму, что ему только и оставалось, что отпустить ее. Что он и сделал.

Он откинулся на спинку сиденья. Ему пришлось искать более удобное положение: покрой брюк не был рассчитан на такого рода волнения. Он болезненно поморщился и непроизвольно приложил ладонь к губам, туда, где секунды назад было ее лицо, чтобы удержать ее запах, ее вкус.

Она смотрела на него во все свои ослепительно синие глаза. Полная грудь ее вздымалась и опадала. А потом она закрыла глаза. Только чтобы не встречаться с ним взглядом.

«Ах, Эмма... То, что ты хочешь, и то, что тебе нужно, находятся в таком вопиющем несоответствии!» До тех пор, пока она не поймет себя лучше, он всегда будет представляться ей большим злодеем, чем в действительности является. Мужчина, так тонко чувствующий сексуальные потребности женщины, всегда будет казаться ей дьяволом во плоти, ибо он имеет над ней огромную власть, власть двойную — собственную и ту, что имеют над ней ее желания. Власть большую, чем у простого смертного.

— Англичанки такие странные, — пробормотал он.

— И это говорит человек, который водил знакомство с куда более странными созданиями.

Карета свернула за угол. Он собирался использовать другой пакет с документами для того, чтобы уговорить ее на большее. Привести ее к себе домой, провести по темным комнатам. Нигде не зажигать свет, чтобы никто не догадался, что он дома. Никаких слуг. Двухдневные каникулы. Для всех он уехал в Йоркшир. Он хотел отнести ее наверх... обнажить перед ней всю свою ревность и неуверенность...

И тут она спросила:

— Ты кому-нибудь делал больно?

Он растерялся.

Не дав ему ответить, она сказала:

— Я не хочу, чтобы ты когда-нибудь делал больно мне.

— Тогда я никогда не сделаю тебе больно. — Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем он добавил: — Но не ограничивай себя ни в чем, Эмма. Все, что угодно. Если ты стесняешься или не можешь говорить или думать о чем-то, что ты считаешь интересным, позволь мне сказать. У меня у самого очень богатое воображение. Тебе надо только отдать себя в мои руки.