Искусство соблазна - Айвори Джудит - Страница 61

— Я не могу защитить тебя от злых людей, потому чтоони везде, но я сам был бы добр к тебе. Это я могу обещать.

— Прекрасно, — сказала она, — если я беременна, ты можешь на мне жениться.

Он сложил руки на груди и молча и пристально смотрел на нее.

— Не настолько добр, — сказал он в конце концов.

Конечно, он ведь сноб, подумала Эмма. Надменный представитель высшего класса — «их», как называла этот слой ее мать. Он полагал, что нет ничего предосудительного в том, чтобы поиграть в пикл-тикл с местной фермершей, — он ведь человек ответственный, и тот факт, что его представление об ответственности делает из женщины шлюху, ничего не менял.

Однако Стюарт мыслил совсем не так, как это представлялось Эмме. Он вздохнул про себя, глядя, как она выходит на освещенную фонарями улицу, чтобы пересесть в кеб.

Стюарт страдал от того, что был романтиком. Он хотел жениться на женщине, которую полюбил. Полюбил всем сердцем, безоглядно. И только любовь могла бы послужить поводом для брака. Он хотел такой брак, как...

Как у кого? Как чей? Разумеется, брак его собственных родителей был хуже, чем кошмар.

Внезапно ему снова припомнились Станнелы. Смешная пожилая пара с их запоздалой елкой. Такие улыбчивые, такие довольные друг другом, такие целеустремленные в едином порыве. Он искренне любовался ими. Как все начиналось у них? Что невидимо соединяло их все эти шестьдесят семь лет?

Это не важно. Стюарт никогда не женился бы на принцессе крови просто потому, что она от него забеременела. Никто не мог бы его заставить сделать это. Никто. Даже сама королева Англии. Тот факт, что его собственные родители состояли в браке, не сделал его детство счастливее. Даже наоборот.

Любил ли он Эмму? Он не знал. Он знал, что только любовь, и никак не меньше, чем любовь, приемлема для него как основа брака. Ибо ни он, ни она не заслуживали чего-то меньшего.

Стюарт смотрел, как освещенный светом фонаря извозчик открыл перед Эммой дверцу, она зашла внутрь и скрылась из виду.

Глава 13

Леонард Эйсгарт, младший брат отца Стюарта, родился позже своего старшего брата всего на полтора года, и для мужчины в возрасте пятидесяти шести выглядел вполне привлекательно, по крайней мере под определенным углом зрения. Он был высок, гибок, имел роскошную, с седыми прядями шевелюру, низкий лоб, широкие скулы и раздвоенный подбородок с ямочкой — фамильная черта. Его темные волосы и темные глаза ясно указывали на семейное родство Стюарта Эйсгарта с его дядей. Ирония природы.

Впрочем, на этом сходство дяди и племянника заканчивалось. У дяди в отличие от племянника имелось несколько отвислое брюшко, так что, когда он расстегнул сюртук, между жилетом и брюками показалась полоска рубашки — брюки он застегивал под животом; пояс на брюках должен был быть дюймов на пять пошире, чтобы брюки сходились там, где у человека должна быть талия.

Но, помимо слишком узкого пояса на брюках, остальные детали туалета Леонарда были в идеальном порядке. То же касалось и самого дома. Стюарту, во всяком случае, обстановка его дома показалась весьма занимательной. Собственно, это был не дом, а музей достижений Леонарда Эйсгарта. Напоказ были выставлены все его «награды» с тех пор, как ему исполнилось двенадцать. Ленточка за отличие в прыжках, упоминание в светской хронике — все сколько-нибудь значительное, любовно помещенное в рамки, висело по стенам. Если жена рыцаря королевства писала ему благодарственное письмо за то, что он пришел на похороны, он помещал его в рамку. Так, словно его личная значимость набирала вес, фунт за фунтом, по мере скопления всех этих письменных и материальных свидетельств.

Стюарт поздоровался с ним с суховатой вежливостью.

— Добрый вечер.

Леонард сидел за столиком у окна в ресторане на втором этаже «Карлайла». Ресторан назывался «Тоска». Был ранний вечер.

— Для тебя, возможно, и добрый, — ответил Леонард, — а я считаю, что погода оставляет желать лучшего. Кроме того, ты на три минуты опоздал.

Да, в этом был весь Леонард. Ему никогда никто не мог угодить. Даже погода.

Стюарт сел за стол, приготовившись насладиться едой, раз уж компания не могла его порадовать. Все, что ему оставалось делать, — это гадать, что принесет ему этот вечер.

Подошел официант и принял у них заказ. Леонард заказал ростбиф, Стюарт — перепелиные грудки. Принесли шампанское и русской икры на закуску, фрикасе и тосты.

— Ты все еще ешь рыбьи яйца? — пренебрежительно взглянув на икру, спросил Леонард. Когда он поднял голову, чтобы посмотреть на Стюарта, его подбородок произвел то же движение, что и живот: битва между его недавно отпущенной бородкой и воротничком обнаружила полоску плоти над шейным платком.

— Да. Так почему же мы сегодня вместе обедаем, Стюарт? Мы ведь не любим друг друга.

— Из-за статуэтки. Ты ее еще не продал?

— У меня нет твоей проклятой статуэтки. Я тебе много раз говорил.

— Я нашел провенанс.

— Это что еще такое?

— Это отчет о продажах и покупках за последние двести лет, нечто вроде сертификата, удостоверяющего подлинность вещи. Провенанс существенно повышает стоимость вещи.

Леонард пожал плечами, но теперь, лакомясь супом, который им только что принесли, он посматривал на Стюарта с новым интересом.

Стюарт решил, что Леонард пытался ее продать, но столкнулся с трудностями. Собственно, Стюарт и Эмма именно на это и рассчитывали. Коллекционеры, способные выложить за вещь большие деньги, оказались более подкованными в своем деле, чем Леонард в воровстве.

Стюарт отодвинул суп, чтобы доесть икру.

— Я собираюсь предложить тебе сделку, от которой мы оба выиграем.

Леонард надменно поморщился.

— В последний раз ты утверждал, что не намерен продавать эту вещь из-за каких-то сентиментальных чувств к троллю.

— Извини, не понял.

— К твоей матери.

Стюарт опустил глаза и разрядил свой гнев на кусочке поджаренного хлеба, разломив его с усилием. Насколько было известно Стюарту, у Леонарда никогда не хватало духу сказать Анне Эйсгарт в лицо что-то гадкое. Стюарт попытался не реагировать на такую мразь, как Леонард, обижаться бессмысленно. Однако выражение лица, должно быть, его выдало.

— А ты ведь кипятишься, старина, — сказал Леонард.

— Оскорбляй мать кого-нибудь другого.

Раздраженно, как будто на этот счет у них были принципиальные разногласия, Леонард произнес:

— Ты ведь не хочешь мне сказать, что она не была самым уродливым созданием из передвигающихся на двух ногах?

Стюарт замер. Он смотрел Леонарду в глаза не отрываясь.

— Она была много чем. И уродство — не то, что приходит мне на ум. Она была доброй. Мягкой. Она никогда не говорила ни о ком дурно. Ни в глаза, ни за глаза. И она никому в жизни не причинила зла. — Стюарт опустил глаза, рассеянно выкладывая жемчужно-серую икру горкой. — Ей не хотелось набивать себе цену, не хотелось никому причинять боль, даже в отместку. И это нежелание было причиной того, что над ней измывались все кому не лень.

Леонард нахмурился. Он выглядел растерянным, как будто Стюарт задал ему неразрешимую задачу. И тут он засмеялся и по-дружески хлопнул Стюарта по плечу.

— У вас с ней ничего общего. Никто бы и представить не мог, что ты ее сын, — сказал Леонард словно в утешение.

— Честно говоря, именно матери я предпочитаю отдавать предпочтение, — пробормотал Стюарт, но Леонард его уже не слышал. Он подзывал официанта. Хотел что-то еще заказать.

Стюарт заерзал на стуле, потом спросил:

— Извини, я не на твоей ноге стою?

— Нет. — Леонард удивленно посмотрел на Стюарта и приподнял скатерть, заглядывая под стол.

Леонард первым заметил синий, расшитый бисером дамский ридикюль и пододвинул его к себе ногой.