Искусство соблазна - Айвори Джудит - Страница 22

— Вы могли бы не пожалеть пятидесяти фунтов, — стояла на своем Эмма.

— Моя дорогая, — сказал он и замер. Эмма уже пожалела о том, что открыла рот. Он снова наклонился к ней, снова пристально вгляделся в ее лицо, хотя на этот раз физиономия его была перевернута и куда, куда ближе. — Как вы думаете, чего стоит упаковать имения по сундукам и отправить их из России в Британию? Я ожидал получить деньги сразу по приезде. Чего я не ожидал — так это того, что свое почти миллионное наследство я не имею права тронуть пальцем. Не имею права до сих пор. До сегодняшнего дня я не мог снять хоть какую-то крупную сумму, и тут появились вы... До этого мне пришлось неделю вести переписку с геральдической палатой, и они сообщили, что еще не все формальности разрешены. И уж конечно, я не ожидал, что притом, что деньги мои будут мне недоступны, мне всучат громадные извинения и восемнадцать единиц недвижимости, требующие незамедлительных вложений, и в придачу пятьдесят семь слуг, которых надо кормить и которым надо платить. Это просто кошмар какой-то. Я уже думаю, что все проблемы так или иначе разрешаются, когда вдруг возникает новый поворот: оказывается, в банке Йорка я не имею права получить более сотни фунтов по любым трансакциям до тех пор, пока мои адвокаты не уладят дело — с кем бы выдумали? С портным! Чертовым портным, которому мой дядя задолжал одну тысячу семьсот двадцать два фунта восемь шиллингов. И поэтому я не могу платить французскому повару, которого привез с собой в Данорд, столько, сколько он заслуживает.

Платить повару? Он не в состоянии платить повару?

—И я еще ни словом не упомянул о слугах, которых привез с собой. Что я, скажите на милость, должен делать с ними? Бросить их? Некоторые из них уехали со мной из Англии, объездили вместе со мной полмира и теперь вернулись на родину. И, о глупец, я чувствовал себя достаточно уверенно, потому что привез с собой из России рубли, которых в пересчете на фунты должно быть около пятидесяти тысяч. Но в настоящий момент рубли никому не нужны. Обменный курс просто грабительский, и все потому, что наше правительство, видите ли, несколько обеспокоено появлением марксистских кружков в России, которые мутят воду в Петербурге и хотят сместить царя, чтобы, верно, править самим. Мне пришлось все равно поменять рубли, страшно при этом теряя, лишь для того, чтобы дела хоть как-то продвигались дальше.

Он остановился, чтобы передохнуть, затем продолжил:

— Дорогая, я ничего не могу с этим поделать. Я сам — жертва обстоятельств. Да, я очень богатый человек, вынужденный переправить три дома через два моря, чтобы получить восемнадцать объектов собственности, управлять которыми я должен со связанными за спиной руками. И кого я должен за это благодарить? Политиков, обменный курс и дядюшку, который поспешил присвоить себе мое наследство и мою собственность. И посадил меня в долговую яму, из которой я до сих пор не могу выбраться. — Он вскинул руки. — Развязать вас? Вы должны радоваться, что я, связанную, не вышвырнул вас из окна. Овца, тоже мне! — Он отвернулся и вновь принялся ходить по комнате — наверное, чтобы успокоиться.

Правильно. Успокоиться ему не мешало. Эмма издала протяжный вздох. Господи, скорее бы конец!

Но он еще не закончил. Он наворачивал круги по комнате и тыкал ей в лицо своим длинным, загнутым кверху пальцем.

— А вы! Они ограничили меня суммой в сто двадцать семь фунтов, больше которой я не имел права держать в кармане, когда вы — вы! — набросились на меня. Я не знал, совершенно не знал, что мне делать с семьюдесятью семью слугами, которые смотрели на меня как на свою опору, это я вам говорю, идиотка! Я из кожи вон лез, чтобы убедить всю эту чопорную Англию в том, что финансово достаточно состоятелен и могу брать ссуду в тысячи фунтов!

Голос его повысился до крика. Эмма от всей души надеялась, что его услышат и поймут, что пора прийти ей на помощь. «О Господи, пошли мне помощь!» — молила она.

Ей это совсем не нравилось. С каждой минутой он распалялся все больше и больше. Ей прекрасно были видны его сапоги, ступавшие со щелчком на пол в опасной близости от ее головы. Черные, блестящие, из великолепной кожи, нарочито простые. Он собирается выбросить ее из окна. Или лишит жизни иным способом: забьет до смерти этими сапогами, что спереди выше, чем сзади. Спереди доходят до середины колена, а сзади сделан вырез, чтобы икра чувствовала себя свободно. Да, у него была не одна хорошая возможность пнуть ее этим своим русским сапогом.

— Ничего из того, что я делал, вас не устрашило! — Он резко повернулся и ухватился за столбик кровати. — Ничто вас не удовлетворило! Я не могу отпустить вас. Вы упорствуете в своих заблуждениях. Почему вы не взяли те чертовы десять фунтов?! — возопил он вновь.

— Я... я... — Действительно, почему она не взяла те десять фунтов? — Я не знаю. — Она заморгала. — Я бы с удовольствием взяла их сейчас. Если вы меня развяжете и дадите мне эти десять фунтов, клянусь, я уйду и больше вас никогда не потревожу, ваше сиятельство. — Он рехнулся! Этот человек рехнулся! Его надо отправить в сумасшедший дом!

Он продолжал вещать, словно проповедник с кафедры:

— Я не могу поверить в то, что вы не станете мне досаждать. Мне следует вышвырнуть вас в окно, а шерифу сказать, что вы сами выпрыгнули.

— Нет, нет! — Эмма, насколько ей позволяло ее положение, решительно покачала головой. — Я прекрасно себя здесь чувствую, на полу. Очень удобно.

Безумец! Самый отъявленный сумасшедший со склонностью тратить больше, чем может получить. Бесчестный до мозга костей, любитель насилия. «Господи, сохрани меня от него, — мысленно молилась Эмма, — или от его сапог». Старина Стюарт — длинноногий, прекрасно одетый, красивый как черт и даже, вероятно, пытающийся спасти мир или по крайней мере семьдесят семь своих слуг в этом мире, — старина Стюарт был безумцем.

И она была, что называется, в его власти. Вся, вся — до самых кончиков волос, до последней нитки ее прохудившихся фланелевых панталон.

Стюарт стоял к ней спиной, предположительно смотрел на улицу сквозь портьеры. Белая рубашка натянулась на мощной мускулистой спине. Руки он, по-видимому, опять сложил на груди. Тишина. Пока он собирался с мыслями, Эмма пыталась обрести надежду.

В итоге именно для нее, Эммы, тишина показалась особенно мучительной, и она решилась прощупать почву.

— Мне кажется, — вкрадчиво начала она, — что на вашу долю выпало больше тягот, чем я думала.

Не оборачиваясь, он бросил:

— Благодарю.

Прошло еще не меньше минуты, прежде чем он решил обернуться и посмотреть на нее, скользнув взглядом между ее растопыренных колен к лицу.

— Почему ягненок может стоить пятьдесят фунтов? — спросил он, и вопрос был вполне справедливым.

И еще его глаза — эти горестно опущенные уголки глаз. Она даже почувствовала к нему нечто вроде симпатии.

— Вам не кажется, что мы могли бы обсудить этот вопрос хотя бы при нормальном положении стула? — спросила она. — У меня руки сильно затекли.

На какой-то радостный миг она решила, что он намерен поступить сообразно ее совету, ибо он повернулся и подошел к ней. Но она жестоко ошиблась. Он встал между ножками стула — между ее ногами фактически — и вновь нагнулся к ней, опираясь о края сиденья по обе стороны от ее бедер. Он хмуро смотрел ей в глаза, будто пытался решить какую-то сложную проблему. Затем произнес прямо над ее головой:

— Ваши руки связаны в районе копчика. Прогнитесь в пояснице. Вы в самой удобной из возможных позиций.

Эмма скривила губы:

— Вы многих женщин связывали, верно?

Он приподнял бровь и ухмыльнулся. Вы немного не такой, как все, со странностями?

— Она старалась говорить с едким сарказмом, старалась заставить вызвать в нем чувство вины. Но сарказм отчасти относился и к ней самой, к тому непостижимому и неуместному сочувствию, которое она почему-то испытывала к этому мужчине с печальными глазами и запутанным финансовым положением.