Некоторые женщины не будут ждать - Гарднер Эрл Стенли - Страница 9

Согласно уговору, я не должен был на корабле водить с Бикнелом особую дружбу — так только, случайное знакомство, ничего не значащие разговоры. Все же я подошел к нему и опустился в пустующее кресло Берты.

— Доброе утро, Бикнел. Как дела?

— Все болит, — проговорил он.

— Это плохо.

— Из-за качки не могу найти удобного положения. А если, не дай Бог, на что-нибудь наткнусь — просто как зубная боль.

— Очень жаль.

— Как ваши успехи с Нормой Радклиф?

— Разговариваем иногда.

— Я часто вижу ее с вами.

— Она прячется от волков, — пояснил я.

— Понятно, — сухо прокомментировал он. Потом, глядя куда-то вдаль, добавил: — А у вас хорошо получается с женщинами.

— У меня? — Я постарался выразить удивление.

— Да, у вас.

— Для меня это новость.

— И черт меня побери, если я понимаю, из-за чего это! — продолжал Бикнел. — Вроде не такой уж вы красивый или высокий, с виду отнюдь не дамский любимчик. И не бегаете за ними, но почему-то получается, что они бегают за вами.

— По-моему, у вас обо мне превратное представление, — сказал я.

— Да нет, не превратное. Слушайте, Лэм, я хочу, чтобы вы поняли одну вещь. Мира — женщина молодая и непредсказуемая. Что ей взбредет в голову — никогда не угадаешь. А мне не хочется, чтобы у нас возникли проблемы.

— Что вы имеете в виду?

— Я не хочу, чтобы ситуация осложнилась.

— Что значит «осложнилась»?

— Ну, я не хочу… Думаю, будет лучше, если знакомство с Мирой вы оставите Берте Кул, и пусть Мира Берте обо всем расскажет. Потом уже вы можете помогать миссис Кул.

— Я именно так и понимал ваши намерения и планы, — ответил я ему.

— Ну, вот так и понимайте. — У него вырвался прерывистый вздох; он откинул голову и прикрыл глаза.

Поднявшись, я прошелся по палубе, а затем уселся в свой шезлонг. Через несколько минут появилась Норма Радклиф; она подошла и расположилась по соседству.

— Надеюсь, вы не возражаете, Дональд?

— А в чем дело?

— Я подкупила стюарда.

— Зачем?

— Чтобы мой шезлонг поставили рядом с вашим. И не будете ли вы так добры — как только появится этот Сидней Селма, смотрите прямо на меня и внимательно слушайте, что я вам буду говорить.

— А что вы будете говорить?

— Не важно, — ответила она. — Может быть, я буду тихонько говорить о погоде. Может быть, спрошу, что вы ели на завтрак. Было бы очень хорошо, если бы мы увлеклись беседой и просто забыли, что Селма существует на белом свете.

— Не нравится он вам? — спросил я.

— Нравится! — воскликнула она.

— Да я начинаю скрежетать зубами всякий раз, когда он со мной заговаривает. Кончится тем, что я себе всю эмаль в порошок сотру. Если бы можно было выкинуть его за борт!

Среди всей этой суеты перемещался денверский полицейский Эдгар Ларсон. Ходил он тихо-тихо, как мышка, выползающая из норки, когда в доме погасили свет и все улеглись спать. Он неожиданно возникал то на палубе, то в коктейль-баре. Присутствовал на всех корабельных развлечениях, на игре в кено[1], стоял в дверях зала, когда показывали фильмы. Этот человек, казалось, поспевал всюду, нигде не выделяясь, но везде занимая удобную позицию, чтобы смотреть, слушать, следить. И, надо сказать, добивался существенных успехов. Люди почему-то доверялись Ларсону. Стоило ему посмотреть на человека ласковым взглядом серых глаз и принять позу слушающего, слегка наклонив голову, — и человек уже ощущал потребность излить ему всю душу.

А тем временем огромный роскошный лайнер плыл все дальше, рассекая голубые воды Тихого океана. На третий день пути погода существенно переменилась. Холодные ветры уступили место мягким тропическим бризам. Солнце палило немилосердно, и бассейн для плавания был набит до отказа. Девушки, принимавшие на палубе солнечные ванны, начали темнеть, словно гренки в тостере.

Пассажиры уже хорошо знали друг друга. За обедом над столами стоял гул от непрерывной болтовни. Перед обедом люди толпились в коктейль-баре, а после обеда собирались группками за ликером и беседовали о политике, о налогах, о серфинге.

Руководитель круиза по Гавайям открыл школу танца «хула». Занятия шли полным ходом. Можно было только удивляться тому, с каким увлечением осваивали женщины этот замечательный гавайский танец. Смущаясь, они робко выходили на середину многолюдного зала, но постепенно в их движениях, вначале таких неуклюжих, все заметнее проступало то завораживающее изящество ритмичного покачивания, которым так славятся танцоры-островитяне. Все вдруг поняли и почувствовали, что этот танец не просто случайный набор движений или импровизация, а древняя традиция. В гавайской хуле тело танцора передает игру таинственных сил природы, сияние радуги в небе, шум ливня, солнечный свет, колыхание ветвей пальмы, неумолкающий гул океана. И, как ни странно, научиться этому можно всего за несколько часов занятий. Для многих пассажиров это стало настоящим откровением, и привлекательность Островов открылась им в совершенно новом свете. С удвоенным усердием учились они танцевать; то, что началось шуткой, превратилось в серьезное занятие.

А Сидней Селма продолжал выступать в своем репертуаре. Гарем его сузился до четырех-пяти девушек, которых, видимо, абсолютно устраивала его манера общения.

Но в тот вечер я вдруг не обнаружил Нормы Радклиф в соседнем шезлонге, а потом увидел ее прогуливающейся по палубе с Сиднеем Селмой. Она преданно смотрела ему в лицо и внимательно выслушивала его дурацкие двусмысленности, грубые шуточки и сомнительные истории.

Тут же подоспела Берта и бухнулась в свободное кресло.

— Дональд, что ты такого натворил и что вообще происходит?

— А в чем дело?

— Только не смотри на меня круглыми глазами. Что ты сделал с девушкой?

— С какой девушкой?

— С Нормой Радклиф.

— Ничего.

— А может, что-нибудь пытался сделать?

— Ничего.

— Черт! — Берта немного подумала. — Ну, так тоже с девушками себя не ведут. Надо, чтобы им все время приходилось быть настороже. Конечно, не следует переть как танк, но необходимо постоянно давать им знать, что ты существуешь на свете, что у вас что-то происходит, что ты нормальный живой человек, в конце концов! Давай-ка, пошевелись, — затормошила она меня, — займись девушкой. Отшей этого кретина!

— Знаешь, Берта, я считаю, что это может повредить делу.

— Какого черта ты еще что-то считаешь? — завопила Берта.

— Да что ты понимаешь в женщинах?!

— Ничего.

Тогда Берта стала объяснять спокойнее.

— Сидней Селма чересчур агрессивен, но все понимают, что именно ему нужно. А ты слишком скромный. Вот твоя боевая подружка и решила высечь из тебя искру ревности, чтобы ты слегка раскачался. Наверно, ты обращался с ней, как с гипсовой статуей святого. А теперь вылезай из шезлонга, пойди пройдись да следи за Нормой. Как только увидишь, что она отошла от Сиднея Селмы, — подходи и отбивай.

Берта выгрузилась из кресла и зашагала по зыбкой палубе. Вид у нее был решительный: плечи развернуты, губы плотно сжаты, глаза стреляли по сторонам.

Но я остался сидеть в своем удобном шезлонге.

Был прекрасный теплый вечер. Засмотревшись на лунные блики на воде, я и не заметил, как в соседний шезлонг проскользнула Норма Радклиф.

— Дональд, у меня есть к вам одна просьба.

— В чем дело?

— Мне нужен совет.

— Прошу.

— У меня возникли проблемы.

Я обернулся к ней и многозначительно поднял брови.

— Да нет, не то, — поспешно сказала она.

— А что?

— Меня шантажируют.

— Из-за чего?

— Из-за нескольких писем.

— Что это за письма?

— Письма, которые было бы не очень приятно увидеть в суде.

— Как же вас угораздило писать такие письма?

— Теперь-то я понимаю, да уж поздно.

— А кто вас шантажирует?

— Наш дражайший общий друг, — ответила она, и в голосе ее зазвенела ненависть.