Толстый на кладбище дикарей - Некрасова Мария Евгеньевна - Страница 23

Жуть-то жуть, а надо выбираться. Тонкий поковырял пальцами землю за ухом. Твердая, ногтями не выкопаться. Но этим нас не удивишь: замахнулся вслепую и – раз кулаком себе по уху. Зато от стенки отвалился солидный пласт земли, и Тонкий освободился… И засыпал плечи. Да чего там: потревоженная земля сыпалась и сыпалась: на спину, на плечи, на голову… Со скоростью поезда Тонкий дал задний ход. Полз, полз, наблюдая, как осыпается потревоженная земля. А потом оглянулся и увидел, что уже давно ползет там, где можно спокойно идти. Где-то впереди глухо шмякнулся последний комок земли. Выбрался и ладно. Бедные кроты и дождевые черви!

Тонкий выпрямился и огляделся: где-то здесь должна быть развилка. Огляделся – стены, впереди тупик. Надо еще вернуться.

Больше всего Тонкий боялся выйти навстречу запоздалым пещерным жителям. Идут они себе идут, ни о чем не подозревая, а тут раз – Тонкий из-за угла! Да еще сам испугается, небось, вскрикнет от неожиданности…Вот ор-то будет стоять, пещера обвалится! О гоминиде Тонкий старался не думать. Это там, на свету думаешь «ерунда, выдумка!», а в темной пещере могут показаться и гоминиды саблезубые, и кроты-мутанты, вооруженные отбойными молотками для стен, а землю копающие исключительно откусанными ушами неосторожных подростков, которые забрели в их владения. А что, очень удобно… Один такой крот, кстати, промелькнул у ноги, больно царапнув своими иголками.

А развилка все не показывалась. Счастье еще, что коридор был достаточно широкий, не нужно было становиться на четвереньки. Тонкий шел, ощупывая стены руками, чтобы не пропустить эту проклятую развилку. За спиной крался саблезубый гоминид, ловко маскируясь под стену, когда Тонкий оборачивался. Шел и шептал: «Кто нарушил мой покой?!». Ужасно хотелось ответить что-то вроде «Я твой спальник не резал, так что кто чей покой нарушил – это вопрос», – но Тонкий боялся выдать себя пещерным жителям, поэтому шел молча. Молча крался, развел руки в стороны и ощупывал боковые стены. Молча споткнулся о корень и молча шмякнулся на колени.

В ногу молча впилась какая-то острая штука, по ощущениям – отбойный молоток крота-мутанта, а по правде… Какая к черту, правда, больно же, больно, блин! Было темно, а Сашка чувствовал, как хлещет по ноге теплая кровь, а саблезубый гоминид уже вгрызается в коленку своими саблевидными зубами. «Сволочь, ты же не тигр! Ты гоминид, ты должен жить на дереве и жрать фрукты!» – ругался Тонкий, катаясь по полу с разбитой коленкой в объятиях. «Сам на дереве живи, – парировал гоминид, – а то кто-то других поучает, а сам под землей шляется, а вчера тушенку лопал». Возразить было нечего и некогда, потому что впереди раздались шаги.

Топот был, как будто сороканожка бежит: человека три, не меньше. Скорее всего, тоже дети, взрослые так не носятся. И все же, встречаться с ними в планы Тонкого не входило. А топот приближался. А Тонкий в коридоре, где ни туда, ни сюда. Да и бежать с разбитой коленкой, в которую вцепился гоминид и кроты с отбойным молотком, согласитесь, затруднительно. Тонкий поднялся кое-как на одной ноге и вжался в стену. Темно, может, и не заметят. А если заметят, то что? Сашка машинально ощупывал стену за спиной: вверх-вниз, вправо, вправо…Рука провалилась в пустоту. Вместо шершавой стены оказалась дыра, на ощупь – достаточная, чтобы пролезть и переждать. Прыгая на одной ноге, Тонкий нырнул в коридор… И тут же получил подзатыльник.

– Где ты ходишь? Все уже давно здесь! – Голос был знакомый-знакомый, а лица, да чего там, и силуэта, Тонкий не видел. Отвечать? Выдать голосом и себя?

– Где ходишь, тебя спрашиваю?

– Ногу подвернул… – Тонкий цедил сквозь зубы, так не разберешь, кто с тобой говорит: Александр Уткин, учительница музыки или крот-мутант.

– Ногу… Маленький, что ли?

Тонкий опустил голову, как нашкодивший первоклашка, хотя знал – зря старается. Этому командиру со знакомым голосом ни черта не видно.

А сороканожка, между тем, уже подошла и встала как вкопанная. Тонкий слышал ее дыхание.

– Идем работать! – Командир потянул Тонкого за руку. Сашка ступил, и тотчас в больную коленку вцепился саблезубый гоминид.

– Не могу! Говорю ж, ногу подвернул!

Сороканожка осмелела. Пользуясь тем, что командир занят воспитанием раненого, она потихоньку, по одному решила проскользнуть мимо. Но разве мимо такого командира проскользнешь:

– Стой, кто это?

– Мы…

– Почему опаздываем…

И началось все как с Тонким. Командир отчитывал, сороканожка оправдывалась. По-хорошему, вырваться бы сейчас и бежать (этот даже руку отпустил), но с гоминидом на ноге далеко не убежишь. Тонкий осторожно по стеночке стал красться прочь. Задел плечом одного сороканожинка, ничего не заложил, занят перебранкой с главным. Задел другого – тоже нормально. Вот уже и свобода, только прокрасться пять шагов, и в жисть тебя не найдут. Вот с Тонким-то все понятно: не взял фонарика, потому что не хотел светиться. А эти отчего не включают свет? Случайных людей здесь, кажется, не бывает, если этот командир ловит в темном коридоре абы кого и гонит на работу…

– Ладно, бегом! – Послышалось за спиной. – И чтобы в последний раз!

Сороканожка утопала, и вспыхнул свет. Ну вот, только Тонкий подумал про фонарики, как они тут же и материализовались. Может, про пистолет подумать, а? Нет, про мотоцикл, сейчас, когда коленка разбита, он бы пригодился. Сел бы да уехал себе…

Луч ударил по глазам, Тонкий чуть не потерял равновесие: стоял, держась за стенку, но автоматически отдернул руку, чтобы прикрыть глаза. Отдернул и чуть не свалился.

Луч был длинный, уходящий далеко-далеко в темноту. Ровный такой, беспощадный в своей прямоте, ничего не скроешь, все ему видать, этому лучу. Даже вздрагивает ровно, весь, без колебаний. И говорит так, будто сейчас порвет:

– Саня, ты?

– Угу. Толстого ищу, и вот на пещеру наткнулся, дай, думаю, посмотрю, крысы любят норки. А что тут у вас, а?

Врать так врать, красиво, убедительно и максимально близко к правде. Толстый пропал? Пропал. Сашка его ищет? Ищет…

– Играем мы тут. – Нашелся голос. – Мы бы тебя взяли, но у тебя нога.

– Угу. – Тонкий заметил, что луч на месте не стоит, а укорачивается, укорачивается. Тот, кто держит фонарик, явно идет к нему. Петруха! Конечно, как Тонкий сразу не узнал! «Знакомый голос», «Знакомый голос»…Вот тебе и знакомый. Ох невзлюбил его Тонкий! Сам не понял, почему…

Петруха подошел, опустил фонарик, так, чтобы свет падал под ноги. Лицо у него было жуткое, при таком свете: Петрухе еще бы платок побольше, и будет натуральная старуха со свечой из «пиковой дамы».

Старуха осветила Сашкину ногу и подытожила:

– М-да, серьезно. Где это ты так?

– Где-то здесь, – неуверенно пробурчал Тонкий. – Столько коридоров, совсем заблудился.

Да-да, пусть старуха думает, что Тонкий-лох вышел крыску искать и заблудился, пусть думает, что он ни о чем не подозревает…

– М-да, – повторила старуха, – ты извини, мне некогда, – Петруха тараторил скороговоркой, сразу понятно, врет. – Пойдем, я тебе покажу, как выйти…

Очень хотелось завопить: «Я сам!», – но Тонкий сразу выдал бы себя. Идти с Петрухой не очень-то хотелось, но выбора не было. Ладно, как Петруха выведет, так Тонкий и войдет обратно. Даже лучше: хоть коленку обработает.

– Пошли.

Тонкий повис у Петрухи на плечах и попрыгал за ним на одной ноге. Первый поворот проскочили хорошо. На втором Тонкий начал кое-что подозревать. На третьем подозрения усилились. Гоминид с кротами мутантами кровожадно подглядывали из щелей. На четвертом повороте произошло то, чего Тонкий боялся. Петруха посветил фонариком впереди себя, сказал:

– Во-он туда иди, там выход. А мне пора. – И унесся прежде, чем Тонкий успел ответить.

Так он и знал! Приплыли. Чего хорошего ждать от Петрухи? Гоминид с кротами вылезли на волю и нарезали круги у ног Сашки.

Нет, для приличия Тонкий, конечно, доскакал на одной ноге, куда показывали. Там оказался тупик – стоило ли сомневаться. Петруха негуманно и бесчеловечно его кинул. То, что он скотина – доказано, это и раньше было заметно. А еще доказано то, что пещерным жителям явно есть что скрывать. И Петруха играет не последнюю роль в их пещерном быту.