Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Ах, Маня - Щербакова Галина Николаевна - Страница 14


14
Изменить размер шрифта:

– Вы так сладко спали, Лидочка, – сказала Зинаида.

– Не спала – дрыхла! – закричал Сергей откуда-то сверху.

Лидия подняла голову и увидела, что он, оказывается, протягивает удлинитель к радиоле, стоящей на возвышении из каких-то ящиков, а эти самые ящики покрыты знакомым с детства, но давно забытым ковриком. Боже мой, когда это было! Он висел над ее кроватью в еще доисторическое время – при маме. Потом он оказался с ними в эвакуации, там же загорелся от плиты, вернулся снова, занял место над кроватью, на прогоревшее место Лидия повесила вырезанный из журнала и заведенный в рамку портрет Ули Громовой. Вспомнилось ощущение от ковра и портрета. Казалось очень красиво: на желтом подпаленном поле черноглазая и чернокосая девушка, и Маня, глядя на стену, сказала: «Что же ты из нее украшение сделала? Ишь как все сочетается…» Лидия не поняла тогда, осудила ее Маня или похвалила, не вникала просто в слова. Тем более что Уля на самом деле была любимым героем и надо было повесить ее портрет на лучшем месте, а лучшего места, чем ковер, не было. А то, что этим самым еще и дыра закрылась, так что в этом плохого? Теперь коврик лежал на ящиках и на нем, выпятившись, стояла радиола, а Сергей тянул к радиоле провод. Во дворе ходили какие-то неизвестные Лидии люди, они еще издали предупредительно здоровались с ней первыми, и было что-то в воздухе… Какой-то первомайский флюид, что ли… На крыльцо вышла Женя Семенова, в розовом чепчике ее топорщились бигуди, она вкусно потянулась, не стыдясь показать всему народу полные белые ноги, почти до трусиков, потом наклонилась, обмякла вниз, потряхивая руками, и так вот, скрюченная, прокричала Лидии:

– Вот как надо уходить на пенсию! С барабанным боем – ни больше ни меньше. Слышишь меня, старуха? Я буду уходить только так!

Потом она выпрямилась и легко сбежала с крыльца.

– Черт возьми! – сказала она. – Кому только теперь не дают персоналки, а Маня будет, как всю жизнь, в графе «и прочие». Точно! Знаешь, у нас с тобой еще есть время, чтобы все предусмотреть на такой случай. Я опять о Мане. Если уж ты общественница по сути своего характера, оформи это документом. Надо было ей дружить с райкомом. Пусть бы она там была зафиксирована в какой-нибудь роли. А у нее – ничего. Одна трудовая книжка, и в таком виде! С ума сойти! Во-первых, пропуски в стаже, а ты помнишь, чтоб она не работала? Ни одной благодарности, я имею в виду записанной. Я, конечно, напишу о ней очерк, но этого для дела мало. Для дела надо было позвать в гости преда исполкома и начальника треста, а не подруг-алкоголичек. Ну, умная у тебя тетка, как ты считаешь?

Лидия почувствовала совсем легкое головокружение. Первое доказательство того, что жить приходится на планете, которая мало того что все время летит в неизвестном направлении, так еще и вокруг оси своей крутится. Затошнит тут! Ну что ей возразить бывшей откатчице, ныне столичной журналистке, Жене Семеновой, по существу? Да ничего! Все правильно. И все совершеннейшая ложь. Конечно, надо думать о будущем, о старости и запасаться нужными документами и бумагами. Только – как это? Как это? Дана на-стоящая в том, что податель сего принес людям добра в количестве… Метров? Килограммов? Микрон? Боже мой, ведер! Конечно же, ведер! Добро можно измерить только ведрами! Головокружение прошло, и Лидия внимательно посмотрела на Женю. Та стояла, зажмурившись и подставив лицо солнцу, и было видно невооруженным глазом, как она его впитывает и поглощает. Такое непосредственное подключение к светилу завораживало и валило с ног.

– Ты же знаешь, – мурлыкала Женя, не открывая глаз, – я в жизни прошла все дороги. В пятнадцать лет откатка. Потом колхоз. Училась и работала. Дети в яслях с двух месяцев. У меня вырезаны все мои женские потроха, был страшенный поликистоз, и я думаю, что это результат той же самой откатки. Так вот черта с два я на это наплюю и забуду. Я извлеку максимум из своей тяжелой молодости. И хоть я давно интеллигентка по положению, я педалирую именно на этом.

Она неожиданно широко открыла глаза и, защитив их от солнца, внимательно посмотрела на Лидию.

– Так и знала, у тебя уксусное лицо! – сказала она. – Я тебя шокирую? А я зла, я зла на Маню, зла на эту проклятую расейскую простоту, при которой все промеж пальцев. Ну будь доброй, ну отдавайся обществу сколько тебе влезет, но помни же и о себе в конце концов!

Женя отошла в тень, наклонилась над бочкой с дождевой водой и, испуганно фыркнув, опустила лицо в воду. И снова Лидия подумала, что она заряжается непосредственно от природы, то от солнца, а теперь – от воды. И будто в подтверждение этому – Женя сорвала какие-то цветы и стала растирать их мокрыми ладонями, чуть скривившись от брезгливости, Поглощение и переработка Солнца, Воды, Травы…

– Ты хорошо выглядишь, – сказала ей Лидия.

– Стараюсь! – засмеялась Женя. – Иначе нельзя. Мне надо прожить минимум шестьдесят пять лет. Значит, еще семнадцать. Надо распределить энергию так, чтобы не быть никогда старухой. Ты так сможешь?

Она оглянулась по сторонам и довольно шустро сделала стойку на руках, прижавшись белыми пятками прямо к голубой ставне. Халат сполз на голову, открыв Женю всю, до самого пупка, в розовых шелковых трусиках, сидевших на ней влито, без морщин. Вот это и увидел в первую очередь Егоров – женщину вверх ногами, в трусиках, с голыми розовыми ногами на синей ставне. А вверху, прямо над этим физкультурным стриптизом, трепыхался флаг, и Егоров воспринял это не по частям – ноги и флаг, а в целом – ногифлаг и снова – в какой раз! – возмутился неуправляемостью гражданской жизни, в которой все несуразно перемешано, по чьему-то злому умыслу, по чьей-то недоброй воле. И этот умысел хорошо бы вскрыть, потому что разреши только отдельным людям стоять на руках под флагом, завтра встанет весь народ… Егоров живо представил возможное безобразие, но тут ноги опустились и уже, как положено, держали женщину, которая вчера была вся в белом, а сегодня вся такая розовая, если не сказать красная, но тут все правильные мысли Егорова окончились – и началась сплошная бузня. На каких-то подрагивающих ногах, каким-то шепелявым голосом он, завывая на знаках препинания, обратился к Жене Семеновой: